По совету Хоремхеба? Внезапно мне пришла в голову дерзкая мысль.

– Быть может, мне перебраться к военачальнику? Надежнее места не придумаешь.

Нефертити нахмурилась.

– К Хоремхебу? Он не слишком гостеприимен.

– Он мой отец.

На лице царицы отразилось изумление, отчего она стала еще прекраснее, но вскоре ее лицо вновь стало спокойным. Она сдержанно улыбнулась.

– Ты достоин его. – Она похлопала меня по руке. Мои ладони были влажными, но это ее не волновало. – Никуда не отлучайся. После моей коронации ты должен присутствовать на всех церемониях встречи рассвета. Это теперь будет моим любимым временем дня.

Я с чувством кивнул. Она улыбнулась и ушла, оставив за собой волны ароматов, которые унес игривый ветерок.

8

Я колотил в дверь дома генерала Хоремхеба, пока не вышел старый слуга, за спиной у которого маячили два огромных воина. Я всеми силами старался не выказать страха.

– Я хочу видеть военачальника, – произнес я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости.

– Кто его хочет видеть?

– Его сын.

В глазах старика мелькнуло еле заметное удивление, из чего я заключил, что его роль не сводилась к обязанностям простого слуги, однако он мгновенно овладел собой.

Продержав меня целый час у порога, он наконец провел меня в зал. Полулежа в необычном широком кресле, явно изготовленном в одной из дальних стран, меня ждал тот, кто был моим отцом. Он не пошевелился. Не встал мне навстречу. Он внимательно разглядывал меня, как будто видел в первый раз, потом сделал знак приблизиться к нему.

– Когда ты об этом узнал?

– В ночь смерти фараона.

– Каким образом?

– От Тута. А ему сообщили жрецы.

Мой отец кивнул. Я стоял достаточно близко и мог хорошо его разглядеть. Волевое и высокомерное лицо. Некрасивое, но значительное и серьезное. Женщины нашли бы привлекательной его спокойную властную манеру держаться и несколько загадочный и грозный вид. Широкие брови, крупные нос и рот. Небольшие, но живые глаза, печальный, но твердый взгляд. Из тех, что трудно выдержать. Черты лица были неправильными, однако оно дышало благородством. Я спросил себя, не унаследовал ли я его внешность. До сих пор у меня не было возможности узнать, какое впечатление я произвожу на женщин, не считая девушки из веселого дома, лица которой я почти не помнил и которой не стремился понравиться, и, конечно, Нефертити, но она, вероятнее всего, видела меня – по моей вине – ребенком, которым я уже не был.

– Что ты собираешься делать? – прервал мои размышления Хоремхеб.

– Царица попросила меня быть ее советником. Она хочет дать мне имение, но там я не буду чувствовать себя в безопасности, поэтому она приказала мне поселиться здесь.

– Это приказ царицы?

Он испытующе посмотрел на меня, но я сумел выдержать его взгляд, пообещав себе в будущем использовать это оружие, которое стоило больше любого меча. Я прошел испытание. Хоремхеб кивнул.

– Если хочешь, можешь ночевать у меня, но не чувствуй здесь себя как дома. Если ты не будешь служить моим интересам, я в любой момент отошлю тебя назад.

– Я пришел не за подачками, а за ответами, – не сдержавшись, выпалил я. Я знал, что мое лицо выражает гнев и волнение.

– Ты пришел, потому что раздосадован. Что ж, спрашивай, – сказал военачальник, сделав рукой жест, как будто я был одним из его солдат, что меня оскорбило.

– Это вас забавляет? – невольно вырвалось у меня.

Он и не подумал отвечать, и это разозлило меня еще больше.

– Нет. Теперь, когда я вижу, что ты унаследовал мою гордость, – нет.

Он подвинулся, освобождая место рядом с собой. Он видел меня насквозь, но это меня не волновало, я без стеснения стал громко задавать ему свои вопросы.

– Я отважный полководец. Я побеждал во всех сражениях… пока Эхнатон не связал мне руки. На самом деле это сделали жрецы, ты это знаешь, но виноват все же он, потому что он не управлял страной, как должно. Не знаю, действительно ли он верил в то, что говорил, или просто испугался, ибо моя власть росла и я повернулся спиной к жрецам… испугался моего неверия.

– Тогда почему вы сохранили верность фараону?

– Из‑за тебя. Я все время спрашивал себя, стоит ли игра свеч.

Я промолчал, хотя мне почему-то показалось, что он лжет.

– А моя мать?

– Умерла, когда ты был еще ребенком. У меня никогда не возникало желания связать свою жизнь с какой-нибудь женщиной. Она была служанкой, а не благородной дамой, но я исполнял свои обязанности и заботился о ней.

– Много лет прошло с тех пор, как вы отказались от меня, что теперь заставило вас признать меня своим сыном?

– Разве ты ушел бы, не поговорив со мной? – Он улыбнулся. За маской невозмутимости скрывался хищный зверь, обнаживший зубы. – С тобой ничего плохого не случилось. Тебя воспитали гораздо лучше, чем это сделал бы я. К тому же ты возненавидел бы меня, как Тут своего отца. Хотя вера Эхнатона была мне чужда, я испытывал к нему симпатию как к человеку и уважал его верного защитника Эйе, которого, в свою очередь, поддерживала старая Тейе. Хотя у нас теперь разные интересы, я все равно продолжаю уважать Эйе. – Он горько рассмеялся. – Храбрый полководец, обуреваемый добрыми чувствами. – Его смех меня напугал.

– А в чем разнятся ваши интересы и интересы Эйе?

Услышав этот бесцеремонный вопрос, он нахмурил свои густые брови, но тут же взял себя в руки.

– Египет как никогда нуждается в сильном фараоне, который мог бы восстановить границы и мудро управлять государством. – Он пожал плечами. – Я сделаю первое, а Эйе второе, если он решится нарушить слово, данное новому фараону.

– Но ведь это государственный переворот! – От возмущения я вскочил с кресла.

Он снова засмеялся. На этот раз его смех был самодовольным.

– Поверь мне, Нефертити будет мне за это благодарна, а страна – тем более. Только я способен поставить этих гиен на место, пусть даже ради этого придется вернуть им их бога. Мне даже не потребуется никого убивать, надо всего лишь вступить в брак.

– И что же вам мешает?

– Только Эйе и его вера в то, что Нефертити умнее своего сумасшедшего мужа. – При этих словах я вздрогнул, но промолчал. – И еще ты в качестве советника. – Я снова вздрогнул. – Ты дерзок, однако тебе не обойтись без прикрытия. Но помни, мое терпение не беспредельно.

Я кивнул.

– Могу я передать наш разговор Нефертити? – Он слегка наклонил голову, не более чем на два пальца[9].

– Не оскорбляй меня. Она и так все знает. Я не лукавый царедворец и теперь вижу, что ты тоже. Ты получил прекрасное образование. Похоже, Нефертити приняла верное решение.

– Я не доставлю вам хлопот. Я могу спать, как привык, вместе со слугами.

Его не задела моя колкость, скорее удивила. Вновь мелькнула хищная улыбка.

– Ни в коем случае. Они воины и не станут с тобой нянчиться. Надо, чтобы они уважали тебя как моего сына. Ты провел довольно времени среди слуг. И, разумеется, ты больше не должен называться рабским именем, так что возьми себе другое.

Это меня покоробило.

– Вы мне оказываете милость или стесняетесь моего имени?

Он не ответил. Я склонил голову – чуть ниже, чем он, – и, прежде чем уйти, решился спросить:

– Если бы игра не стоила свеч, ваши интересы остались бы прежними?

Он язвительно усмехнулся и промолчал.


Следующие несколько дней прошли спокойно. Приготовления к церемонии прощания с фараоном, а также к торжественной встрече нового фараона – Нефертити, принявшей царское имя Семнехкара, – прошли без особых осложнений, хотя жизнь в Двух Землях на время замерла. В храмах проводились пышные церемонии, посвященные Атону, но чаще другим богам. Для успокоения народа был совершен нелепый обряд возрождения фараона. Настоящий же обряд провели в ночь его смерти. Даже в Ахетатоне проводились тысячи церемоний в честь Амона, еще незаконных, но уже не наказуемых. В сущности, в этом не было ничего удивительного, просто предшествующий фараон употреблял свою власть чаще нового, возможно, потому, что помнил годы жесткого правления своего отца.

Еще до рассвета я спешил во дворец, где данной мне Нефертити властью мог заходить куда угодно. Люди, раньше спавшие со мной в одном помещении, теперь простирались передо мною ниц, опасаясь мести, хотя я по-прежнему называл их по имени и по-прежнему пользовался входом для прислуги, потому что так было удобнее. Я хотел оставаться частью их скромного, простого мира, прекрасно осознавая неустойчивость своего положения.

Я встречался с Нефертити в саду, мы проводили церемонию возрождения солнца, а затем недолго беседовали на обыденные темы. Я заметил, что ее дочери либо вообще не присутствуют на церемониях, либо посещают их время от времени, и понял свое предназначение. Я не знал, сумею ли стать хорошим советником, хотя, по словам моих наставников, обладал необходимой подготовкой. Я чувствовал, что моя истинная, никак не связанная с политикой роль – вселить в Нефертити ту веру, которой ей недоставало, передать ей свое пока еще неясное ощущение, что вера в человека важнее веры в бога.

Я не мог не восхищаться ее силой. Никогда еще она не служила Атону с таким усердием. Возможно, она корила себя за свой проступок, хотя, на мой взгляд, просить о милости Хатхор нисколько не зазорно. Эхнатон никогда не ставил под сомнение других богов, он не питал особой неприязни и к Амону и ополчился на него лишь из‑за козней жрецов. Для его отзывчивого сердца поведение Нефертити не было прегрешением, однако она, возможно, полагала, что недостаточно верила в Атона и недостаточно об этом говорила, хотя больной фараон тоже заслуживал упреков – в излишней мягкости, во лжи из сострадания. Но Нефертити относилась к религиозным обрядам, как к своему святому долгу, как к наказанию за грех, которого она на самом деле не совершала.

Она неукоснительно следовала церемониалу и вместе с тем успевала уделить внимание дочерям и государственным вопросам, хотя первое заседание Совета состоялось только через две недели после смерти Эхнатона. Присутствовали Эйе, Хоремхеб и я. Для меня в мои шестнадцать лет было огромной честью участвовать не только в молитвах. Мы с Тутом созрели очень рано, я (по всеобщему мнению) отличался остротой ума, а Тут – силой чувств.