Но когда он заговорил, его голос не дрожал, и слова прозвучали торжественно, хотя это стоило ему немалых усилий.

– Дети мои, на этот раз после церемонии я вас покину. Мой отец призывает меня к себе, а вам остается заботливо подготовить мое вечное жилище. Прошу вас только об одном: сохраните веру в Атона, ибо с этого момента Атоном буду я, и, если вы посмотрите на солнечный диск, вам будет улыбаться мое лицо. Если вы послушаете меня, я пошлю вам силу и энергию, которые необходимы для правления, ибо я уже не буду заключен в это жалкое тело и мое Ка станет более могущественным, чем до сих пор, ведь в последнее время мне приходилось тратить свою энергию на борьбу с болезнью. Простую человеческую болезнь я бы победил, но я столкнулся с всесильным колдовством Темных. Не следует их недооценивать, они обладают такой силой. До сих пор я защищал вас от их коварства и буду делать это впредь, но теперь они, осмелев, удвоят свои усилия.

Он снова обвел взглядом зал. Казалось, он хотел убедить в правоте своих слов всех собравшихся. Его взгляд, не задерживаясь, встретился с моим, и в нем я прочитал ту же благодарность и доброту, что и всегда.

– Вас ожидают нелегкие времена, – продолжал он. – Хотя я старался защитить вас от влияния злых сил и коварства Амона, похоже, оно распространилось на тебя, мой сын.

Тут вздрогнул, но тотчас в его глазах появился знакомый мне ледяной блеск. Неожиданно он злобно заорал:

– Тебя предала эта шлюха, а не я!

– Тут! – крикнул я.

По залу прокатился вздох изумления. Эйе и Хоремхеб встали между Тутом и ложем его отца. Нефертити, рыдая, от стыда закрыла глаза. Не в силах сдерживать себя, я набросился на Тута:

– Молчи, глупец! Ты не понимаешь, что говоришь!

Тут изо всех сил ударил меня по лицу. Но я не почувствовал боли. У меня болела душа. Он развернулся и выбежал из зала.

Мы все смотрели на фараона. Его закрытые веки и сомкнутые губы дрожали. Усилие, которое он совершил, чтобы держать себя в руках, было достойно его отца. Казалось, он вот-вот взорвется и из-под кожи вырвется сноп света и огня, но он овладел собой, его стиснутые пальцы разжались, словно орлиные лапы, и он продолжил:

– Царствовать будет Нефертити, по меньшей мере до того момента, пока одна из моих дочерей по воле Атона не родит наследника или Тут не изменится и по милости Атона не вернется к своей вере. Такова моя воля. Молитесь Атону, ведь если вы позволите одолеть себя презренным духам, наславшим на меня болезнь и завладевшим Ка моего сына, настанет конец времен. А теперь ступайте и дайте мне пройти дорогу, ведущую к Атону, с достоинством, которого мне здесь не хватало.

Его глаза закрылись. Все вышли из зала, кроме Нефертити.


Исполняя приказ фараона, мы все, несмотря на глухую ночь, отправились в сад к алтарю Атона. Даже Хоремхеб встал за нами с мрачным видом и присоединился к молитвам с глубоким почтением, порожденным дружбой.

Мы все молились с особым усердием и верой, ибо в отсутствие сына Атона велик был риск, что сияющее солнце не взойдет на небо. В прежние времена вся страна проводила такие ночи без сна, все жрецы молились и приносили жертвы, чтобы победить тьму, однако сейчас мы чувствовали себя единственными, кто сохранил верность Атону. Призывать же народ на молитву Амону, жрецы которого ждали смерти фараона, как грифы – падали, не имело смысла. Поэтому мы молились горячо, как никогда.

К нам присоединилась Нефертити. В знак траура она коротко остригла волосы, подобно узнавшей о смерти Осириса Исиде перед тем, как она отправилась на поиски его разбросанных останков. На царице была белоснежная траурная туника. Это означало, что Эхнатон мертв.

Когда мы увидели ее, по нашим телам пробежала дрожь. Мы молчали, пока она не начала молиться. Собрав все силы, она осушила слезы и громким голосом стала произносить слова Великого гимна Атону, сочиненного самим фараоном:

Великолепен, Атон, твой восход на горизонте.

Живой солнечный диск, положивший жизни начало,

Ты восходишь на восточном горизонте,

Красотою своей наполняя пространство.

Ты прекрасен, велик, светозарен и возвышен над землею,

Лучами ты обнимаешь пределы земель, тобою сотворенных.

Ты – Ра, ты тянешься к ним и их достигаешь.

Ты подчиняешь их для тобою возлюбленного сына.

Ты заходишь на западном горизонте – и земля во мраке.

Как мертвые, спят люди, с головою укрывшись,

не видя друг друга.

Добро, что под их головами, незаметно уносят воры.

Из логовищ львы выходят, из песка выползают змеи,

Ибо земля безмолвна и скрылся все сотворивший.

Но снова земля расцветает, когда ты, Атон, восходишь

Солнечным диском, когда ты сияешь, мрак разгоняя лучами.

Две Земли, ото сна пробуждаясь, к тебе простирают руки.

Тела свои омывая, облачаясь в одежды, они за работу берутся,

Тебя прославляя. Зеленеют повсюду деревья и травы,

Тебя прославляя, когда ты сияешь… И щиплет стадо траву.

Птицы из гнезд вылетают и взмахами крыльев

Твою прославляют душу.

Скачут, резвятся все твари с восходом.

Плывут корабли на юг и на север путями,

какие открыты сияньем,

И рыба речная играет.

Когда же в глубины морей свет проникает,

Жемчужина зреет в своей оболочке и семя растет в мужчине,

Дитя – в материнской утробе.

Даешь ты рожденным дыханье

И им уста отворяешь.

Зародыш тебя, Атон, в яйце прославляет,

Птенчику сквозь скорлупу ты даруешь дыханье.

Ее пробивая клювом, к тебе он стремится на шатких ножках.

Неисчислимо тобой сотворенное

и сокрыто от глаза людского.

Земли ты единый создатель и всего, что ее населяет,

Людей, скота и всех тварей, имеющих ноги и крылья.

Каждого, где бы он ни был, ты судьбой наделяешь.

Пусть языки людские различны

и разного цвета кожа людская,

Всех одаряешь ты пищей, всем жизни предел назначаешь.

И Нил тобой сотворен в глубинах подземных.

По собственной воле ты его вывел из мрака

Наружу, Двум Землям на радость.

И дальние страны лучей твоих милостью живы,

Нилом с небес ниспадая, ты им пропитанье даруешь,

Каждую пашню лучи твои холят, ты поднимаешь побеги,

Их в колосья выводишь, в меру давая тепла и прохлады,

Ты сам небосвод свой воздвиг, чтобы им подниматься,

И созерцать творенья свои и чтоб они тебя лицезрели,

Города и селенья, все реки твои, все поля и дороги.

Ты – единый во многом, солнечный диск животворный,

Пылающий, сияющий, бесконечно далекий и близкий,

Тысячью проявлений в сердце, познавшем тебя, пребываешь,

В созданном Ра, и даешь ему постичь твои очертанья.

Ведаю я, Эхнатон, одной твоей правдой живущий,

Что все в деснице твоей, что люди тобою лишь живы,

Ты их пробуждаешь ради царя, плоти твоей частицы,

Ради живущего правдой – пусть дни его в мире продлятся.

И ради прекрасной красою Атона Нефертити, царицы

Обеих земель, – да будет жива она, здрава и не стареет[7].

Вернись и воссияй на небе завтра

И вновь пошли нам благословенные лучи,

Тьму прогони и сделай так,

Чтобы все созданное тобою пробудилось к жизни.

Наше бдение продолжалось. Новая повелительница, хотя и непровозглашенная, молилась за всех и за каждого в отдельности, произнося слова, идущие из сердца. Мы все плакали. Когда подошла моя очередь, я сказал:

– Атон, солнечный диск, в тебе соединились отец и сын, просвети нас и согрей своим теплом, нам холодно и одиноко без твоего света. Мы верим, что теперь ты стал сильнее и не чувствуешь боли, которую Темные послали твоему смертному телу, испепели их своими лучами, как они того заслуживают, а нам, глядящим в твои глаза с любовью, дай свет и тепло. Не ослепляй нас. Веди нас. Уничтожь зло в наших сердцах и помни о тех, кто тебя любил не по обязанности, как фараона, а теперь и бога, а как доброго человека, любившего нас как свою семью, создавшего для нас особый мир, далекий от насилия, варварских устоев, бездушного этикета и наказаний. Ты освободил нас от всего этого, чтобы мы с помощью Атона стали мужчинами и женщинами со своим собственным характером. – Вспомнив о Туте, я вздохнул. – Спасибо, что ты был нам не суровым и жестоким, а добрым и снисходительным отцом.

Затем мы один за другим стали подходить к алтарю, пока первые робкие лучи солнца не осветили холмы пустыни. Мы все с облегчением вздохнули и улыбнулись.

Опасность миновала.

Возблагодарив нового Атона, мы все посмотрели ему в глаза, однако никто из нас не унаследовал способность почившего фараона выдержать его взгляд, не ослепнув (вероятно, мы были этого недостойны), а затем вернулись в материальный мир.

Я глупо улыбался. Я на самом деле боялся, что солнце не взойдет, и вовсе не крепкая вера, как думал добрый Эхнатон, но любовь, которую я к нему испытывал, позволяла мне надеяться, что он и впрямь вознесется к самому солнцу, и помогала выдержать боль его отсутствия. Меньшего он не заслуживал.

В глубине сердца и не менее торжественно я распрощался с худшим фараоном из всех, кого знал Египет, и с наилучшим человеком, которого он никогда не узнает, а затем отправился к себе. В моей душе царило спокойствие, которое дается чистой совестью. Я принял решение, как мне жить дальше. Со мной могло случиться что угодно, так как мое положение стало весьма шатким; возможно, мне тоже придется бежать, если Нефертити не удастся укрепить основы своей власти, но это будет завтра, а сегодня я, хотя и смертельно устал, чувствовал себя превосходно.

7

Следующий день показался мне дурным сном. Народу не сообщили о смерти фараона. Страна была не готова принять эту новость, следовало многое предусмотреть и, прежде всего, подготовиться к открытому неповиновению народа, подстрекаемого жрецами. Неизвестно, на что они пойдут, узнав, что не их ставленник Тут будет новым фараоном.