Наталья Миронова - Тень доктора Кречмера

— Да. — Николай нахмурился, стараясь сосредоточиться. Встреча с Лорой и компанией выбила его из колеи. У него было ощущение, что его обложили со всех сторон, как на охоте, причем Лора тоже внесла посильный вклад. — Но, собственно, ты все уже знаешь. Я хочу сделать инсценировку «Онегина».

— Наш ответ английскому фильму? — улыбнулась Вера.

— Английский фильм был типичной дешевкой, — горячо заговорил Николай, стряхнув с себя наконец дурное настроение. — Но они хоть это сделали к двухсотлетию Пушкина, а у нас вообще никто ничего не смог. Никто даже не пытался. Я хочу сделать философский спектакль, не иллюстративный, как английский фильм, а динамичный, игровой. У меня автор будет вмешиваться в действие… я уже нашел актера на эту роль. Но главное, у меня будет само действие, диалоги, характеры, я задумал быструю смену сцен и декораций. И это не будет стоить четыре миллиона долларов… я надеюсь. Я все построю на ширмах и поворотном круге… Извини, это уже профессиональный жаргон.

— Сон Татьяны будет? — задумчиво спросила Вера.

— Обязательно!

— С медведем?

— Да, с медведем. Ну, не с живым, конечно, будет актер в костюме, но не чучело. Пожалуй, это будет самая дорогая часть постановки, — вздохнул Николай.

— Я все-таки не представляю, как ты из пушкинского текста сделаешь пьесу, — призналась Вера.

— Это мой секрет. Между прочим, пьеса — сама текстовая часть — уже готова. Мне мама помогала. Она у меня пушкинист, — добавил Николай с гордостью.

О том, что его мать, Наталья Львовна Стефанович, пушкинист и профессор Института русской литературы, Николай рассказывал Вере еще при первом знакомстве двенадцать лет назад. Хотя она и жила с мужем и сыном в Москве, Наталья Львовна была настоящей петербурженкой.

Она часто ездила в Питер на научные конференции, работала в архивах… Николай говорил о ней с такой гордостью, с такой сыновней любовью, что Вере становилось немного грустно: сама она ничем подобным похвастать не могла. Очнувшись от воспоминаний, она спросила:

— Можешь составить мне бизнес-план?

— Я не умею составлять бизнес-планы.

— Изложи сценарный план или как там у вас это называется, укажи, какие именно приспособления тебе понадобятся и их примерную стоимость. Мой банк профинансирует проект.

— Ты уверена? В наше время все театральные проекты убыточны.

— Есть такое понятие, как репутационная выгода. — Вера заглянула ему в глаза и улыбнулась. — Покажи мне проект, и, если ты сумеешь убедить меня, я сумею убедить наш совет директоров. Если в афише будет указано: «Спонсор — банк „Атлант“», если спектакль будет иметь успех, мы свои деньги, как говорится, отобьем. Извини, тоже профессиональный жаргон.

Николай принялся за работу со своим обычным самозабвенным рвением. На этот раз речь шла не о приглашении поставить то-то и то-то к такой-то дате. Это было его собственное детище, его замысел, который он втайне разрабатывал давно, пожалуй, еще до знакомства с Верой. Банк деньги выделил, причем даже больше, чем он просил. Вера велела ему забыть о «линялых джинсах так называемого демократического театра» и не экономить на костюмах и спецэффектах.

Но с самого начала Николаю пришлось столкнуться с препятствием, которого он не ожидал, хотя мог бы предвидеть. Его пригласил на беседу директор театра Исидор Абрамович Кацнельсон.

Это был тот самый влачивший жалкое существование театр, где Николай делал первые режиссерские шаги. Своим бедственным положением театр был не в последнюю очередь обязан именно Исидору Абрамовичу. Под его чутким руководством режиссеры в театре сменялись едва ли не чаще, чем правительства в Италии. Некоторые не выдерживали и сезона. Да что там! Некоторые не выдерживали пары месяцев. Актеры писали докладные и коллективные письма, так называемые телеги, на режиссеров и друг на друга. В этой трясине дрязг, склок, тяжб, скандалов, интриг, истерик, выяснения отношений, хлопанья дверьми и битья по щекам Исидор Абрамович чувствовал себя как рыба в воде. Это была его стихия.

Во время работы над первыми двумя постановками в этом театре Николаю практически не приходилось сталкиваться с директором. Он не работал в штате, был всего лишь очередным приглашенным режиссером. Он и теперь остался очередным приглашенным режиссером, но теперь банк выделил деньги на постановку именно ему, Николаю Галынину. Ему принадлежало право подписи. Этого Исидор Абрамович выдержать не мог.

Очень мягко, «вазелиновым», как определил про себя Николай, голосом директор предложил передать распоряжение деньгами ему.

— Зачем вам такая обуза? — вкрадчиво говорил он. — Ваше дело — творчество, а о материальной, стороне позабочусь я. Доверьтесь мне.

вспомнился Николаю английский детский стишок.

Николай света невзвидел при одной мысли о том, что человек, которого он глубоко презирал, считал самодуром и жуликом, возьмет в свои руки управление денежными потоками. Это же были деньги банка «Атлант», Верины деньги!

— Банк доверил деньги мне, — недовольно возразил он, даже не потрудившись изобразить «благодарность за заботу».

— И что вы будете с ними делать? — столь же мягко и вкрадчиво продолжал Кацнельсон. — У вас есть связи с мастерскими, с костюмерами, с осветителями? Вы знаете, как с ними общаться? Да вы накладную грамотно оформить не сумеете. Предоставьте это мне.

Николай наотрез отказался. И тут же получил ответный удар: группа актеров театра написала на него коллективную жалобу в Министерство культуры. Он, дескать, привел в свой спектакль актеров со стороны, а штатные артисты театра остались не у дел. Впрочем, эти актеры в любом случае нашли бы повод. Они привыкли кляузничать. Это было единственное, что они умели делать мастерски.

Николая вызвали в министерство. Пришлось ехать в Китайгородский проезд объясняться. Для начала его помариновали в приемной, чтоб дошел до кондиции.

— Мне назначено на одиннадцать, — напомнил он секретарше.

Блондинистая секретарша, чем-то неуловимо похожая на Лору, молодая, но уже чуть подернутая жирком, подняла на него равнодушный взгляд.

— У Вадима Владиславовича совещание.

— И сколько продлится это совещание?

Он видел, что она, выдвинув ящик стола, читает какой-то роман.

— Вам сообщат, — бросила ему секретарша, не отрываясь от чтения.

Так прошло сорок минут. Учинить скандал? Ворваться в кабинет силой? Нет, так ничего не добьешься. Николай сразу понял, что все это делается нарочно, чтобы он трепету набрался к начальственной заднице. Наконец на столе у секретарши мелодично прогудел интерком, и она повернулась в ярко-красном винтящемся креслице, похожем на подставку для яйца.

— Можете войти.

— Странно, — заметил Николай, поднимаясь с диванчика, обтянутого «кожей молодого дерматина», от которой штаны прилипали к ногам. — Совещание закончилось, но оттуда никто не вышел.

Секретарша залилась негодующим румянцем, в тон ярко-красному креслицу.

— Это было совещание по телефону. И вообще я не обязана вам объяснять!

— Приятного чтения, — кивнул он ей, заходя в кабинет.

Если обстановка приемной была игрушечно пластмассовой, то кабинет, напротив, поражал солидностью. Здесь были и белые шторы поперечными сборками, как в Кремле, и старинный письменный стол, затянутый зеленым сукном, и лампа под зеленым абажуром, и совершенно бесполезный бронзовый прибор с чернильницей, особенно нелепый рядом с современным ноутбуком…

За столом сидел куратор — еще молодой, но располневший мужчина с ранней лысиной, похожий на целлулоидную куклу-голыша. У него были пухленькие, а может, и одутловатые, слегка оттянутые книзу щечки, и весь он был гладкий, обтекаемый, этакий окатыш. «Главначпупс», — вспомнилось Николаю.

— Что же это вы, Николай Александрович, — заговорил он с мягким укором, — актеров не уважаете… Да вы садитесь, садитесь!

— Я использую этот театр как площадку для постановки, — начал Николай, усаживаясь на стул, обитый настоящей кожей, распятой желтенькими латунными гвоздиками. — Я не обязан занимать штатных актеров в своей постановке.

— Нет, вы не можете использовать театр как площадку, — возразил куратор.

— Почему? — удивился Николай. — Все так делают. Я вам могу привести сколько угодно примеров…

Главначпупс смотрел на него с жалостью.

— Вы никого не представляете. Вернее, вас никто не представляет. Чтобы ставить, как вы хотите, чтобы управлять, так сказать, денежными потоками, — Вадим Владиславович для наглядности помусолил пальцами воображаемые деньги, — вы должны заключить контракт с каким-нибудь театральным агентством или создать антрепризу, если ни одна из существующих вас не устраивает. Может, вы и гениальный режиссер, Николай Александрович, — куратор всем своим видом дал понять, что сам он так не считает и вообще режиссеров много, а он один, — но вам нельзя самому заниматься финансовыми делами.

— А если я переключу денежные потоки на Кацнельсона, тогда можно? — спросил Николай.

— Исидор Абрамович Кацнельсон — уважаемый человек, — веско отчеканил Вадим Владиславович. — Директор театра. Мы знаем его много лет. А вы, при всем моем уважении, — осклабился он, — физическое лицо. За вами нет структуры.

«Может, Кацнельсон ему тоже отстегивает», — подумал Николай, с отвращением глядя на великовозрастного пупса с младенческим румянцем во всю щеку. И этот тоже был в костюме от Армани. У государственных людей это уже считалось униформой. А рэкет — чем-то вроде хобби, добавил он мысленно.

Так он и ушел из Китайгородского проезда, где располагалось Министерство культуры, ни с чем. Напоследок куратор посоветовал ему «хорошенько подумать и пересмотреть свои приоритеты».