Гоша перешел на следующий уровень, стал баловаться коксом. Жорик-мажорик авторитетно ему объяснил, что к коксу привыкания нет, разве что психологическое… Ничего, само пройдет. Ты что, не мужик? Справишься. Психология — вообще фигня.

Психология-то, может, и фигня, но кокс стоил куда дороже «травки», тем более качественный кокс без разных там примесей, раздражающих гортань, а Гоше в последнее время ну просто катастрофически не везло ни в карты, ни в рулетку. Он принял солидный аванс от «КапиталГруп», пообещал протолкнуть для них кредит. Все сделал, как обещал, надавил на пахана… а кредит не выдали. Аванс пришлось вернуть, а Гоша уже успел спустить все дочиста. Хорошо, пахан помог. Но до чего же обидно отдавать свои и навсегда!

И тогда они с Борюсиком из комп-группы придумали гениальную схему. То есть вообще-то придумал схему Борюсик, а Гоша только идею подал, но доход решено было поделить по-братски. Борюсик, конечно, жуткий зануда и ботаник, общаться с ним — такое стремалово, что сдохнуть можно на лету, но в компах сечет резко, это Гоша вынужден был признать. Если б не эта крыса Нелюбина, он бы выпутался. А теперь…

А теперь он сидел со скованными за спиной руками и маялся «колумбийским насморком». Зависимость-то, может, и психологическая, но корячит вполне реально. Все тело ломило, суставы выворачивало. Эх, Жорик-мажорик, подсадил на кокс… Тоже мне, друг называется. Господи, до чего ж погано! Нюхнуть бы… До зарезу нужен «приход». Сколько еще сидеть? Почему никто не идет?


Михаил Аверкиевич Холендро вошел в кабинет сына и с порога увидел кокаиновые разводы на столе. Подошел и с размаху ударил несчастного, скорчившегося Гошу по щеке. У него была сильная рука теннисиста.

— Пап, ты чего? — захныкал Гоша. — Мне и так плохо, у меня кумары, мне эти костоломы все почки отбили, а тут ты… Развяжи меня. Сними эти штуки.

— У меня ключа нет, — проговорил Михаил Аверкиевич, задыхаясь от бешенства. — Ты… ты понимаешь, что натворил, убоище?

— Ты сам меня учил.

От возмущения Михаил Аверкиевич не сразу нашелся с ответом. Первую порцию захваченного воздуха пришлось проглотить молча. Не находя слов, он еще раз ударил сына по физиономии открытой ладонью. И еще, и еще раз.

— Я тебя учил воровать активы? — приговаривал Михаил Аверкиевич. — Я тебя учил душить женщину? Я тебя учил кокс нюхать? Отвечай!

Гоша согнулся в три погибели под сыплющимися на него ударами. Наконец Михаил Аверкиевич опомнился и остановился, тяжело дыша. Гоша с трудом разогнутся. По его лицу текли слезы, он хлюпал носом и запрокидывал голову, стараясь глотнуть воздуха ртом.

— Ты меня учил ловить момент, — заговорил он, отдышавшись. — Я и ловил. Мне надо было перекрутиться, я и зареповал кое-что…

— Зареповал? — снова взвился Холендро. — А выкупал бы на что, идиот?

— Мне надо было перекрутиться, — канючил Гоша. — Я задолжал. Да все бы обошлось, если б не эта крыса… Чего она лезла? Кто ее звал?

— Да, я вижу, случай безнадежный, — вздохнул Михаил Аверкиевич.

— Да брось, пап. Ты же сам ее костерил, когда она нам кредит сорвала.

— И поэтому ее надо было убить?

— Да на хрен мне ее убивать? Если б она не полезла, все было бы тип-топ. Кто ж знал, что ее комп к моему подцепится?

— А деньги как собирался вернуть? — уже устало, безнадежно, почти безучастно спросил Михаил Аверкиевич. — Ты кем себя возомнил? Ником Лисоном note 11? Так он срок отмотал. Ты тоже хочешь мотать?

— Да ладно, пап, ничего они нам не сделают, — оправдывался Гоша. — Я их знаю, не захотят шум подымать.

— Нам? — Опять Михаил Аверкиевич задохнулся от возмущения. — Нам? Ты понимаешь, кретин, что мне теперь придется из банка уйти?

— Как уйти? — испугался Гоша. — Ты, это брось. А на что ж мы жить будем?

— На что ты жить будешь, меня больше не волнует. Вот отправлю тебя в Свердловск, к Ройзману, будешь там… от вредных привычек избавляться. А мне придется банку деньги возвращать. И я не смогу больше здесь работать. Как я людям в глаза посмотрю?

Гоша больше не слушал. Слова «Свердловск» и «Ройзман» напугали его до смерти. Он знал, что предприниматель Ройзман создал в Екатеринбурге, который его отец по старой памяти называл Свердловском, фонд «Город без наркотиков» и какой-то стремный центр для наркоманов, где привязывали к койке и практиковали электрошок. Но ведь он, Гоша, не наркоман. Он просто балуется. Он с опаской взглянул на отца. Михаил Аверкиевич присел за стол и, найдя местечко, свободное от разводов белого порошка, что-то писал на листе бумаги.


…В приемную пушечным ядром влетел Альтшулер.

— Доигрались, мать вашу? — Его налитые бешенством глаза уперлись в Веру. Она сидела в расслабленной позе, потягивая шампанское. Бокал красиво поблескивал в ее длинных пальцах. — А это что еще такое?

Степан Григорьевич Маловичко загородил дорогу главному начальнику. Забавное это было зрелище: Альтшулер низенький, Маловичко громадный. Альтшулер в ярости, Маловичко невозмутим. Вера знала, что он ей симпатизирует. Что ж, пусть расскажет, что к чему, а она еще немного передохнет.

— Вера Васильевна без шампанского говорить не может, он ее душил, — спокойно доложил Степан Григорьевич. — Шампанское ей доктор прописал, считайте, это лекарство.

— Ко мне в кабинет, — отрывисто приказал Альтшулер.

Вера встала и, стараясь не покачиваться — лечебные порции алкоголя все же не были гомеопатическими, — прошла в роскошно обставленный кабинет. Маловичко вошел следом, прихватив по дороге бутылку шампанского.

— Что, все уже в курсе? — наступательно осведомился Альтшулер, утверждаясь в начальственном кожаном кресле с высокой спинкой и по привычке закуривая сигару.

— Никак нет, Натан Давыдович, — Маловичко был все так же невозмутим. — Знает Вера Васильевна, четверо моих ребят, но им я доверяю, дежурный сисадмин, ну и Холендро я вызвал. Да, и он сам. Савельев. Все. Я даже менеджеру по рискам решил пока не звонить. Вы его сами вызовете, если сочтете нужным.

— Сколько?

— Пять миллионов семьсот девяносто три тысячи восемьдесят шесть. Долларов, — зачем-то уточнил Маловичко.

— Ясно, что не рублей, — огрызнулся Альтшулер. — Выношу вам благодарность, — повернулся он к Вере. — Извините, что не в приказе, но вы же понимаете… Все должно остаться между нами.

Вера выпрямилась.

— Я катекорически протиф, Натан Тафытофич. Сафельефа нато сутить.

— Да вы с ума сошли! Взять с него нечего, разве что убить, да и то больше для блезиру, а банк потеряет клиентов. Вмиг! Сумму мы возместим, спасибо вам, она не так велика, но все должно остаться между нами. Это не обсуждается. Считайте, это приказ. — Альтшулер заглянул ей в лицо и сбавил тон: — Вот что, поезжайте-ка вы домой. Завтра не выходите. И послезавтра… вообще, посидите дома до седьмого числа. Можете даже до четырнадцатого: все равно народ работать толком не будет, пока старый Новый год не отгуляет. Только, ради бога, не обращайтесь к врачам, не берите больничный, считайте, что вы в отпуске. В деньгах не потеряете. Но никому ни слова даже дома. Дадите утечку… я вас сам задушу, — неловко пошутил он.

Вера готовилась возражать, спорить… Все это время, пока Альтшулера везли в банк с Новой Риги — для конспирации в бронированной инкассаторской машине, что, понятно, не улучшило ему настроения, — она мысленно репетировала свою речь. Нельзя потакать мошеннику: он станет шантажистом. Нельзя показывать ему свою слабость и страх, будет только хуже. Она собиралась приводить примеры.

Вот взять такой эпизод из «Войны и мира»: в Павлоградском полку обнаружился вор — поручик Телянин. Гусары решили сберечь честь мундира и дали ему уйти, а он сделал карьеру и начал воровать уже не частные кошельки, а казенный провиант. Васька Денисов, любимый толстовский герой, из-за него чуть не погиб. Если бы его разоблачили вовремя…

После поездки в Израиль Вера стала объяснять сыну, что такое бог и совесть, добро и зло. Этот отрывок из «Войны и мира» они с Андрейкой недавно разбирали. Кстати, Андрейка тоже сказал, что гусары поступили правильно: не надо выносить сор из избы. Вера с ним спорила. А теперь, глядя на Альтшулера и Маловичко, она даже «Тараканище» вспомнила. Большие сильные мужчины, а побоялись противостоять такой «жидконогой козявке», как Гоша Савельев!

Но Вера вдруг почувствовала, что не сможет ничего сказать, тем более с примерами, нет у нее сил. Шампанское уже почти не помогало. «Уйду отсюда, — подумала она с тоской. — Уволюсь». Уж теперь-то ей точно нечего бояться. К ней уже не раз подступались так называемые «охотники за головами», сманивали в другие конторы, сулили и зарплату побольше, и должность посолиднев. Правда, в другой конторе может обнаружиться своя Алла Кирилловна, но ничего, это она как-нибудь переживет. Лишь бы там не нашлось второго Гоши Савельева.

Ее размышления прервал вошедший в кабинет Михаил Аверкиевич Холендро. Вид у него был убитый. Куда делся импозантный, по-гречески знойный мужчина? Он словно выцвел. «С лица сбледнул», как говорила Зина.

Холендро молча положил на стол Альтшулеру листок бумаги. «Заявление об уходе», — догадалась Вера. Альтшулер пробежал глазами листок.

— Надо же, как благородно! «Не считаю возможным…» А кто дерьмо разгребать будет?

— Я верну эти деньги, — тихо сказал Холендро.

— Да уж, вернешь, никуда не денешься Ты, главное, растолкуй своему обалдую, чтоб язык прикусил. Да, а откуда он коды взял? — спохватился Альтшулер.

Именно этот вопрос не давал Вере покоя. Откуда сотруднику бэк-офиса note 12 знать биржевые коды? Как он сумел обойти службу безопасности и риск-менеджмент, как получил доступ к активам?

— Не знаю, — растерялся Михаил Аверкиевич. — Ты что, Натан? Что ты на меня так смотришь? Думаешь, это я?!