Когда он снова посмотрел на нее, Констанца уже сидела на старой деревянной скамейке, когда-то располагавшейся на лоджии снаружи. Похоже, она совершенно забыла о его присутствии. Голова ее была опущена, пальцы сплетены, пальто окончательно сползло с плеч. Снова она напомнила Окленду послушницу, кающуюся грешницу. Он улыбнулся про себя – вот уж в какой роли невозможно представить Констанцу. Как она обаятельна, подумал он. И, вспоминая то время, когда она была больна и он вошел в ее комнату в Лондоне, он почувствовал, как его снова потянуло к ней, словно проплыло облачко духов, вернее, воспоминание о них. Она выглядела, подумал он, очень юной; хрупкая, уязвимая, беззащитная, совершенная до последней ниточки – она походила на тех женщин, которых мельком можно увидеть сквозь витрину дорогого магазина. Их вид заставляет останавливаться, подумал он, и в голову ему пришла мысль: «Она обаятельна, но не для меня», которая тут же покинула его.

– Я не должна была бы приезжать в Винтеркомб, – подняла на него глаза Констанца; лицо ее оставалось грустным и напряженным. – Я не имела права выпрашивать у тебя возможности стать крестной матерью Виктории. Я поставила тебя буквально в безвыходное положение, я это знаю. Ты был очень добр и любезен, но я вела себя не лучшим образом. Мне очень жаль, Окленд. Все, что я делаю, кого-то выводит из себя. Даже Джейн. Почему я так поступаю? Я не хочу ничего подобного, но вижу, как все получается. Ох, как бы я хотела никогда не надевать ту дурацкую шляпку…

– Она очень симпатичная, – улыбнулся Окленд. – Мне понравилась.

– Ох, Окленд – ты такой джентльмен! Да не в этом дело. Шляпка самая обыкновенная. Дело во мне, а не в шляпке. Я не принадлежу к этому миру и всегда это чувствовала. И все же я рада, что очутилась здесь. Я никогда раньше не присутствовала на крестинах. Эти слова… какие они необычные, тебе не кажется? «Крепка в вере», «крепка в надежде», «волны нашего неспокойного мира». Понимаешь? – Она улыбнулась. – Я приняла их всем сердцем. Волны… как я это понимаю. Ненавижу море. И мир в самом деле такой неспокойный.

– Слова трогательны – пусть даже не веришь в них. Они обладают силой сами по себе. – Окленд вошел в Каменный домик. Он минуту смотрел на книжные полки своей матери, потом опустился на скамейку рядом с Констанцей.

– Они заставляют поверить в невозможное: в искупление, в возрождение… не знаю. Я верила в них, когда произносила утром обет. – Констанца слегка поежилась. – И я хочу, чтобы ты это знал.

– Вернемся?

– Нет. Пока еще нет. Я хотела бы побыть тут еще немного, только рукам холодно. Разотри их немного. Можешь ли взять их к себе, Окленд? Да, вот так. Растирай их чуть сильнее. Кончики пальцев. Вот так лучше. Начинает пощипывать. Мне кажется, что в них перестала циркулировать кровь.

Окленд держал ее руки в своих. Он сжимал и растирал ее пальцы, как она просила, пока они не согрелись. И потом, хотя не было никаких причин держать их, он не выпускал их. Он положил ей на ладони сначала правую руку, а потом левую.

– Так много колец…

– Я знаю. И сама не понимаю почему. Они мне нравятся. Я просто жадная на кольца. Даже на самые дешевые. Они напоминают мне о людях. Это, с синим камешком, – его подарил Мальчик, когда мне было четырнадцать лет. Это купил Монтегю. Опал достался от Мод – до того, как я потеряла ее расположение.

– Сегодня ты плакала в церкви, я смотрел на тебя.

– Знаю. Прости. Я думала, что меня никто не видит.

– Ты была очень сдержанна. Всего две слезинки, потом еще две.

– «Крокодиловы слезы», сказала бы Мод. – Констанца улыбнулась. – Но это неправда. Я не очень часто плачу, не то что Стини. Может, я держу слезы при себе. Нет, и это не так. Они появляются по своей воле. Я плакала, когда погибла моя собачка Флосс, но не плакала, когда потеряла отца. Не странно ли это?

– Не обязательно.

– Окленд, могу ли я попросить тебя кое о чем? Я всегда хотела узнать у тебя, но не решалась. Можно?

– Если хочешь.

Констанца помолчала.

– Ты не рассердишься? Это о моем отце.

Окленд выпустил ее руки. Он слегка откинулся назад. Констанца обеспокоенно смотрела на него. Он тоже вроде бы замялся, может, готовый отказаться. Затем пожал плечами.

– Спрашивай. Я предполагаю, тебя интересует… один день.

– Ночь того несчастного случая… – Констанца будто приковалась к нему взглядом. – Ты считаешь, что там произошел несчастный случай… как все говорят?

– Это было двадцать лет назад, Констанца.

– Не для меня. Для меня это случилось вчера. Прошу тебя, Окленд. Ответь мне.

Окленд вздохнул. Он откинулся к стене. Отвернулся. Взглядом он скользнул через пространство высохшей травы к озеру и дальше к лесу. Он не отрывал взгляда от стены деревьев и темнеющего неба над ними. Помолчав, он сказал:

– Нет. В то время мне не казалось, что это был несчастный случай.

– А теперь?

– Теперь? – Окленд нахмурился. – Теперь я не так уж в этом уверен. Время меняет оценки. Память дает сбои. Кое-что забывается, другие детали ты видишь не так четко. Порой… Может, я стараюсь заставить себя все забыть…

Констанца положила свою маленькую ручку ему на колено. При этом пальто ее распахнулось еще больше. Снова Окленд увидел округлость ее груди, натянувшей шелк блузки. Он отвел глаза. Небо на горизонте наливалось багровым цветом, пронизанным серыми полосами туч. Он подумал, что скоро совсем стемнеет.

– Окленд, ответь мне искренне хоть сейчас. Думаю, я предполагаю, какой будет ответ, и обещаю: что бы ты ни сказал, я не огорчусь. Но я хочу услышать от тебя правду. – Она помолчала. – Это ты взял те ружья?

– Ружья?

– Да. Ружья Мальчика.

– «Парди». – Окленд повернулся взглянуть на нее. Его взгляд остановился на ее спокойном отрешенном лице. На нем не было и следа каких-то эмоций.

– Да. – Он вздохнул, словно на него внезапно навалилась усталость. – Да, это я их взял. В тот день был съезд гостей, мы пили чай на веранде, снаружи, помнишь? Твой отец разозлился на тебя. Он отослал тебя в дом, чтобы ты помылась и переоделась. Джейн увела тебя.

– Я помню.

– После этого… – Окленд помолчал. – Я пошел вниз к озеру с Мальчиком. Он был очень расстроен. Понимаешь, он только что видел их, твоего отца и мою мать, в первый раз. Он видел, как она заходила в комнату твоего отца… – Он помолчал. – Мальчик был странной личностью. Он всегда казался таким тихим, спокойным, но под этим… Он очень бурно реагировал. У него был простой и ясный взгляд на мир, и вдруг все перевернулось. Я долго слушал его. Затем мы вернулись домой. Я пошел в оружейную. Я сказал Мальчику, что я собираюсь сделать.

– И взял его ружья?

– Да. Сам не знаю почему. Они были лучшими ружьями в доме – гордость и радость отца, вот почему. Как бы там ни было, я их взял. Я спрятал их в раздевалке – той самой, с боковой дверью, помнишь? Той, что мы называли чертовой дырой. Днем я зашел туда, чтобы найти какие-то галоши для Джейн. Я сунул их под кучу одежды. Я решил, что оттуда их будет легко извлечь.

– Скажи мне, что ты собирался с ними делать?

– Скорее всего что-то ужасное. Естественно, по отношению к твоему отцу.

– Потому что ты его ненавидел?

– Да. Я его ненавидел. – Окленд перевел дыхание, помолчал. – Мне было тогда семнадцать. Думаю, я никогда и ни к кому не испытывал такой неподдельной ненависти ни до, ни после. Я чувствовал к нему отвращение – к такому, каким он был, и за то, что он делал. За то, как он поступил с моим отцом – и как относился к матери. За то, что он сделал с Мальчиком. Я думал…

– Рассказывай, Окленд.

– Я думал, что мир станет немного лучше, если он покинет его.

Наступило молчание. Констанца держала руки на коленях. Она разглядывала кольца. Она как бы считала их.

– Расскажи мне, что ты потом сделал, Окленд, – наконец сказала она. – Я должна знать.

При этих словах она склонилась к нему. Окленд услышал, как дрогнул ее голос, почувствовал ее дыхание на своей щеке. Он ощущал запах свежей весенней земли в тех духах, которыми она пользовалась. От ее близости у него сбились мысли, он растерялся. Он видел рядом с собой изгиб ее шеи, четкую линию подбородка. Ее губы, алые, как всегда, были слегка раздвинуты. Она не сводила тревожного взгляда с его лица.

– Констанца, я не уверен, стоит ли мне продолжать. Я не уверен, есть ли в этом смысл. Это было так давно. Не стоит ли нам обоим все забыть?

– Я никогда не смогу забыть. И я должна знать. Я долго ждала этого знания. – Она взяла его за руку. – Пожалуйста, Окленд. Расскажи мне. Кое-что я предполагала. Так когда ты вернулся за ружьями? Ты же пришел за ними, не так ли? Это было после того, как ты вернулся из конюшни, после Дженны?

– Несколько погодя. Да.

– Рассказывай.

– Очень хорошо. Было одиннадцать, когда я покинул сеновал на конюшне. Я не хотел возвращаться на вечеринку. Там было слишком много людей. Я хотел побыть один в саду, в темноте. Мне нужно было подумать. Как мне это сделать? Когда? И вот тогда, стоя в саду, я увидел, как вышел твой отец. Я увидел, что он направился по тропинке в лес. Я понял, что он идет на тайную встречу с моей матерью.

– И ты пошел за ним?

– Нет. Не сразу. Я подождал. Я услышал, как гости стали расходиться. Я мог и сам пойти спать, бросив всю эту идею, и я был почти готов к этому. Дженне удалось несколько успокоить меня. Но тут вышла моя мать. Она увидела меня с террасы. Она позвала меня. Она, я помню, потрогала мою куртку и сказала, что она сырая. Она сказала мне, чтобы я шел в дом. У нее был очень настойчивый голос. И я понимал почему. Она задерживалась. Она была готова сорваться с места и бежать к Шоукроссу. И она не хотела, чтобы сын видел, куда она удаляется. Он мог бы спросить ее, почему она в час ночи отправляется на прогулку в лес.

– Ох, Окленд, – еле слышно вздохнула Констанца. – Все точно, как я и думала. Ты очень разозлился тогда? Тогда-то ты его и возненавидел?