– У «Харродса»? Ты уверена, Виктория? – Мать Шарлотты подслушала мое откровенное хвастовство и теперь с сомнением смотрела на меня.

– Ну, может быть, не все, – осторожно сказала я, прикидывая про себя, как выкрутиться. Я вспомнила о тете Мод. – Я думаю, что иногда… Иногда она бывает в Париже.

– О, я не сомневаюсь, что так она и должна поступать. У «Скиапарелли». Может быть, у «Шанель». Я где-то видела картинку… Шарлотта, куда я девала эту книгу? – Мать Шарлотты всегда называла журналы книгами, и на этот раз появился экземпляр «Вог». Ему было от роду, самое малое, два года. И дрожащими руками я взяла первое изображение моей крестной матери, которое попало мне на глаза. Стройная, подчеркнуто элегантная, она была сфотографирована на каком-то приеме в Лондоне в группе, которая включала Уоллиса Симпсона, Конрада Виккерса и к тому же принца Уэльского. Она жестикулировала, так что лицо было частично закрыто рукой.

После этого мое вранье несколько поблекло в своей убедительности. Я поняла свою ошибку относительно «Харродса» и постаралась подогнать образ моей крестной ко вкусам аудитории. Я наделила Констанцу несколькими автомобилями, не отказав себе в удовольствии упомянуть, что она не любит «Роллс-Ройсы», я одарила ее яхтой и постоянным номером в «Ритце», коллекцией желтых бриллиантов, чемоданами из крокодиловой кожи, шелковым нижним бельем и личной дружбой с королем Фаруком.

Училась я удивительно быстро, и большинство этих подробностей я почерпнула от Шарлотты и ее родителей, по дому которых повсюду были разбросаны толстые журналы в глянцевых обложках – журналы, которым неизменно был закрыт доступ в Винтеркомб. Я думаю, что любила не столько Констанцу как таковую, сколько ее воплощение, созданное мною, которое жило в высокой башне и во весь опор скакало на охоте. Но мои предпочтения были не самым важным, я видела, как воздействуют на слушателей новые подробности. Когда я упомянула чемоданы из крокодиловой кожи, мать Шарлотты испустила вздох, она задумчиво сказала, что приобрела бы нечто подобное: придется зайти к «Асприз».

Существовали и опасности – и я их чувствовала. Меня тревожило, что Шарлотта и ее мать были слишком хорошо информированы о жизни моей крестной: они изучали колонки светских сплетен, в ежедневных разговорах они то и дело упоминали имена людей, которых должна была знать моя крестная мать: «Смотри, какое платье у миссис Симпсон – что ты о нем думаешь, мамочка?» – «Несколько коротковатое, отличается от всех ее прочих».

Они что, знали миссис Симпсон? Я не была в этом уверена, но чувствовала, что следует быть очень осторожной. Например, замужем ли моя крестная? Или же она успела развестись? Если она разведена, то это может объяснить, почему ее никогда у нас не упоминают, ибо моя мать была решительно настроена против разводов. Я понятия не имела, как тут обстоят дела, но подозревала, что и Шарлотта, и ее родители в курсе дела. К тому же они знали, а я нет, почему моя крестная считается богатой, чем она занимается, кто ее родители и откуда она родом.

Я продолжала рассказывать сказки о выдуманной мною крестной, но делала это достаточно осторожно, избегая всяческих упоминаний о мужьях или предках. Возвращаясь к своим выдумкам, я приглаживала некоторые факты или старалась избегать упоминания о них. Я знала, что моя крестная родилась в Англии, но сейчас была американской гражданкой. Я знала, что она «делала» дома, хотя никто не мог объяснить, что это значит. Мне было известно, что она пересекала Атлантику столь же небрежно, как другие Ла-Манш, и обожала Венецию, которую посещала каждый год. Приезжая туда, она останавливалась только у «Даниелли».

– Говорю тебе, Гарольд, что только не у «Гритти».

Мы сидели в их гостиной, на диване, обтянутом блестящей парчой. Мать Шарлотты пила мартини из запотевшего стакана. Раскусив маслину, она поставила бокал на блестящий столик из стекла и хромированного металла и бросила на мужа холодный взгляд. С извиняющимся видом, что было внове, она повернулась ко мне, словно я была арбитром по вопросам вкуса, как моя крестная мать.

– В прошлом году мы останавливались у «Гритти», Виктория, потому, что у «Даниелли» все было переполнено. Конечно, если бы у нас была возможность выбора… но мы собрались буквально в последнюю минуту…

Каникулы. Я сразу сжалась. Нельзя забывать, тут меня подстерегала другая опасность: мой собственный визит в Нью-Йорк. Мне оставалось надеяться, что Шарлотта забыла эту часть моих россказней, но этого не произошло. Она даже помнила, что я назвала дату. Когда именно в этом году? По мере того, как шла неделя за неделей, эти вопросы становились все настойчивее. Шарлотта вернулась в свою школу с пансионом, но, когда настанут пасхальные каникулы, приглашения к чаю возобновятся.

Когда точно я собираюсь уезжать? Как решили: я поплыву на «Аквитании» или на «Иль-де-Франс»? Отправляюсь ли я в путешествие одна, или крестная приедет в Англию и заберет меня? Конечно, я не могу оказаться в Нью-Йорке летом – никто не приезжает в Нью-Йорк в это время, да и моя крестная предпочитает отдыхать в Европе.

Весной наступила небольшая передышка, которую обеспечила мне политика: Австрия была аннексирована Германией, и, хотя я не представляла, что это на самом деле означает, я видела, что это достаточно серьезно, ибо отец с матерью вели долгие обеспокоенные разговоры, которые тут же прерывались, стоило мне очутиться рядом. Даже отец Шарлотты посерьезнел. Им пришлось отказаться от намерения посетить Германию, что было запланировано на лето: они решили отправиться в Италию.

– События обретают такой неопределенный характер, – со вздохом сказала мать Шарлотты. – Интересно, отпустят ли родители тебя одну в путешествие, Виктория? Представляю, как ты будешь огорчена, если придется отказаться от поездки, но я могу понять…

– Может, так и придется… отложить, – тихим голосом сказала я.

– Не понимаю, почему. – Шарлотта, которая сидела рядом со мной, в упор уставилась на меня. – Америка совсем в другой стороне. Уж там-то ничего не случится.

Я что-то пробормотала – совсем неубедительное, как мне кажется, потому что заметила, как Шарлотта и ее мать обменялись многозначительными взглядами. Может быть, Шарлотта поняла, что визит к моей крестной является выдумкой; конечно, она сразу стала по-другому воспринимать меня, и в ее выражении появился намек на давнее высокомерие. Скорее всего, я перестала ей нравиться. Я сожалела о своем вранье, в то же время тщетно стараясь вернуть себе ее уважение. Я знала, что нужно делать, когда ты не можешь достичь своей цели: молиться, так учила меня мать. В течение долгих лет после свадьбы у моих родителей не было детей. Моя мать неустанно возносила моления о ребенке, и наконец-то ее молитвы были услышаны.

– Папа тоже молился об этом? – хотела я знать, но мать только хмурилась.

– Предполагаю, что да, Викки. По-своему. Всегда помни – важно молиться не только о себе. Ты не должна относиться к Богу, как к Санта-Клаусу, и просить его об изобилии подарков. Но если ты будешь просить у него хорошие вещи, правильные и достойные, тогда Бог прислушается к тебе. Он не всегда может удовлетворить твои пожелания или же… – Она помолчала. – Или же Он может удовлетворить их неожиданным образом, но Он слышит тебя, Викки. Я верю в это.

Было ли мое желание посетить свою крестную той достойной вещью, о которой я могла просить Бога? Какое-то время я взвешивала все «за» и «против»; наконец решила, что это достойная просьба. Меня учили аккуратности, и я столь же методично подошла к этой проблеме. Я молилась каждый вечер и каждое утро. Я молилась по воскресеньям, когда ходила в церковь. Раз в неделю я покупала свечку за пенни и зажигала ее, чтобы моя молитва обрела крылья. Я вежливо настаивала на своей просьбе: пожалуйста – Боженька – если – ты – считаешь – что – просьба – хорошая – позволь – мне – поехать – в – Нью – Йорк – и – остаться – с – Констанцей – если – на – то – будет – твоя – воля – благодарю – тебя – аминь.

Я молилась дважды в день в течение трех месяцев. И в конце этого срока, когда лето в Винтеркомбе стояло в самом разгаре, мое желание было удовлетворено. Мне стоило более внимательно прислушиваться к словам моей матери, может, потому, что оно было удовлетворено самым неожиданным образом.

* * *

До того, как это случилось, я вовсю наслаждалась летом. Я помню, что дни были солнечными и теплыми, но меня не покидало ощущение, что мир, затаив дыхание, чего-то ждет. Все вокруг было исполнено какого-то странного спокойствия. Где-то за границами этого безопасного мира что-то происходило, и порой мне начинало казаться, что я слышу далекие отзвуки – тихие и рокочущие, словно работает какая-то невидимая машина, мощь которой постоянно усиливается.

Через много лет мне стало понятно, что тот сиротский приют, который отнимал столько времени у моей матери и так ощутимо сказывался на средствах, выделяемых отцом, поддерживал связь со своим собратом в Европе. Тем летом мать отвела меня в сторону и объяснила, что планы изменились: она с отцом в июле и августе должны отправиться в Европу и заниматься судьбой сирот. Я удивилась, но не очень. Мать раз или два предпринимала такие путешествия в прошлом, обычно в обществе своей ближайшей подруги Винифред Хантер-Кут, которую она знала еще с времен первой войны. На этот раз, объяснила она, отец решил отправиться вместе с ними, потому что они не только собираются, как обычно, посещать европейские сиротские приюты, но и должны увидеться с друзьями в Германии, которые помогут им доставить некоторых детишек в Англию. На какое-то время, растолковала она, этим детям будет безопаснее находиться здесь, чем в своей родной стране. Необязательно, что они будут сиротами, осторожно намекнула она, скорее всего, правильнее считать их беженцами. Не всегда получается убедить власти выпустить их, вот почему с ней и Винифред отправляется отец – он бегло говорит по-немецки…

И тут, что было для нее совершенно не характерно, мать запнулась, и я поняла, что она о чем-то умалчивает, что-то утаивает от меня.