– Это холодильник. Вы, наверное, не видели раньше. Ольга Валентиновна нам купила. Очень удобно, ничего не портится.

Сергей оглянулся – в дверях стояла тоненькая девушка в черной юбке и белой блузочке. Темные волосы зачесаны назад и скручены, как он потом увидел, в старомодный пучок.

– Здравствуйте, Сергей Валентинович.

– Здравствуйте! А вы кто?

– Я Лиза. Вас покормить?

– Да, пожалуйста! А где мама?

– Тетя Катя на рынок пошла. Просила меня за вами поухаживать, если встанете. Ольга Валентиновна сказала, что вы сегодня должны подняться. Она звонила недавно, скоро подъедет.

Девушка говорила спокойным тихим голосом и неторопливо готовила омлет, время от времени поглядывая на Сергея и улыбаясь. Он завороженно смотрел, как она разбивает яйца, взбивает их веничком, подливает молока…

– Простите, я так и не понял, кто вы.

– Лиза Беседина, ваша троюродная сестра. Или четвероюродная? Мы в Ленинграде жили до войны. Я-то этого не помню, конечно, в тридцать восьмом году родилась. Бабушка меня, трехлетнюю, в Крым повезла, здоровье поправить, как она говорила. А тут война началась. Мы стали обратно пробиваться. До Ленинграда так и не доехали, только до Москвы. Екатерина Леонтьевна нас пригрела, и в эвакуацию мы с ней отправились. Папа в сорок втором погиб, а мама… Мама блокаду не пережила. Бабушка три года назад умерла. А я тут прижилась.

Лиза подала Сергею тарелку с совершенно необыкновенным омлетом – она как-то ловко сложила его пополам, так что внутри под нежной золотистой корочкой оказался полужидкий желток. Потом поставила на стол кружку, из которой поднимался ароматный пар:

– Еште на здоровье!

– А это что?

– Какао. Я немножко корицы добавила, для аромата.

– Как в детстве… Очень вкусно. Спасибо!

Лиза присела напротив и смотрела, как он ест, обжигаясь от нетерпения. Сергей смущенно улыбнулся.

– У вас усы! – сказала Лиза, рассмеявшись. – От какао.

Он вытер рот салфеткой, подумав, что надо бы и правда усы отпустить – беззубый рот прикрыть.

– Лиза, а вы чем занимаетесь?

– Учусь. В педагогическом. Географию буду преподавать.

– А сегодня что ж? Прогуливаете? Или воскресенье?

– Сегодня среда. Так что прогуливаю.

– Нехорошо.

– Нехорошо, – согласилась Лиза.

«В тридцать восьмом родилась… Значит, ей двадцать», – думал Сергей. Надо же, только что он вспоминал свои двадцать лет, разглядывая фотографию. «А что я делал в тридцать восьмом? Как раз был в Ленинграде! Точно!»

Он нахмурился:

– Как вашего отца звали, вы сказали?

– Да я и не говорила. Петр Прохорович Беседин, а мама – Надежда Львовна.

– Петя! Петя Беседин! Господи! Так вы же Лиза!

– Ну да. Я вам сразу так и сказала.

– Так значит, Петя погиб… И Наденька… Лиза, я же вас помню! Я вас на руках держал. Я как раз тогда жил у вас. Года полтора, наверно, прожил…

– Правда?! Значит, вы знали маму и папу?! Расскажете, какие они были?

Сергей вспомнил тот безумный день, когда Петя ввалился домой и завопил, как сумасшедший: «Дочь! У меня дочь родилась! Ты представляешь, Седой?! Наденька девочку родила! Пятьдесят два сантиметра, два кило семьсот!» И они радостно напились, а на следующий день помчались к роддому, куда их, конечно же, не пустили. Они два часа орали под окнами, пока в окне не показалась бледненькая, но счастливая Надя. Когда Сергей последний раз видел Лизу, она пыталась ходить, делала пару шагов, потом толстенький задок перевешивал, и она шлепалась на пол, изумленно тараща глаза, но не плакала, а быстро переворачивалась и ползла на четвереньках. И вот теперь Лиза сидела перед Сергеем как живое олицетворение прошедшего времени: двадцать лет минуло. Двадцать лет, семнадцать из которых он провел на войне, в лагерях и на поселении! За это время крошечный младенец вырос и превратился во взрослую симпатичную девушку.

– Сергей Валентинович, вам плохо? – Голосок Лизы звучал встревоженно.

Сергея действительно замутило, так чудовищно жалко стало себя, свою нелепую, бездарно прожитую жизнь. «Что это я?! – Сергей попытался встряхнуться. – Почему прожитую?! Мне же всего сорок три! Впереди еще как минимум лет двадцать, а то и тридцать для того, чтобы наверстать упущенное». Но сколько он себя не уговаривал, странное чувство обреченности не проходило. Он не умел заглядывать в будущее, у Ольги это получалось лучше. Да, честно говоря, и не пытался, всегда стараясь жить сегодняшним днем. А там, откуда он вернулся, счет шел не на дни, а на часы да минуты. Все хорошо, он выжил, выбрался. Он дома. Но почему вдруг стало так страшно? Словно открылась дверь грядущего и оттуда потянуло стужей, как из этого холодильного шкафа. Могильной стужей.

– Ничего, Лиза, – сказал он, улыбнувшись: – Ничего. Все в порядке.

И тут явилась Ольга. Сергей с удовольствием разглядывал сестру: яркая блондинка с живым и свежим лицом, умело подкрашенная, дорого и модно одетая, уверенная в себе – в общем, роскошная женщина. Она тут же засуетилась: расцеловала брата с Лизой, выложила на стол кучу всякой снеди и наконец уселась сама – все это не умолкая ни на минуту:

– Ну, как вы тут, дети мои? Смотрю, ты слегка оклемался, да? Ой, я тоже хочу какао! Лиза, котик, там еще осталось? Налей мне, пожалуйста. И открой вон ту баночку. Масло есть? Сереж, будешь? Давай, тебе надо.

Ольга ловко отрезала несколько ломтей от батона, намазала маслом и щедро навалила сверху черной икры из открытой баночки, которая тут же опустела:

– На, ешь. Лиза, возьми. А это мне.

Она впилась ровными белыми зубами в бутерброд, потом отпила какао.

– Ммм, вкусно!

Сергей с улыбкой смотрел на сестру: «Горошинка! Совсем не изменилась. Чуть располнела, но ни капли не постарела. Нервничает, конечно. Переживает. От этого и болтает столько, и су-етится». Ольга допила какао, подкрасила губы и сказала:

– И что ты сидишь? Давай-давай, собирайся, и мы побежим. У меня на тебя большие планы.

– Какие еще планы?

– Разные. Во-первых, хочу показать тебя врачам. Для начала терапевт посмотрит, и к зубному заедем…

– К зубному!

– А что, ты хочешь вот так, как старик, шамкать?! Не бойся, у меня хороший протезист есть. Еще надо приодеть тебя. К Эрлиху заглянем, пусть мерки снимет. Мой Тарасевич только у него костюмы и шьет. А потом в ресторан, да? В «Метрополь» или «Арагви»! Или в ВТО?

– Оль, уймись. Какой Эрлих, какой ресторан? У меня сил на все это нет.

– Не выдумывай. Я на машине, так что ничего с тобой не случится. Ты едешь себе, в окошко смотришь, а я тебя везу. Давай, не сиди зря! Время идет.

И они поехали. Успели и к терапевту, который выдал кучу направлений на разные анализы, и к протезисту – тот велел сначала подлечить десны и оставшиеся зубы. Портной снял мерки, а по дороге в ресторан Ольга завезла Сергея в ГУМ, где в какой-то закрытой секции мгновенно подобрала ему костюм и ботинки, заставив тут же переодеться.

– Ну вот, – сказала она, завязывая брату галстук. – Теперь хоть на человека похож.

И быстро поцеловала, чуть не задохнувшись от мгновенного приступа мучительной жалости к Сереже, так не похожего на себя прежнего. Ольге все время хотелось встряхнуть брата, растормошить, но она понимала: рано. Рано. Она видела его душевный надлом и надеялась, что со временем зарастет. Время все лечит! Уже сейчас Сергей выглядел гораздо лучше, чем в первый день, – отъелся и отоспался за две недели. И костюм сидел прекрасно, а зубы – дело наживное. Сделаем, и будет улыбка не хуже прежней! Ничего, как-нибудь.

Но тревога не проходила. Сергей безучастно смотрел на себя в зеркало, равнодушно соглашался с сестрой и покорно следовал за ней, куда бы ни тащила. «Он даже на женщин не смотрит! – расстраивалась Ольга. – А ведь раньше ни одну хорошенькую не пропустил бы». Сама она, только войдя в зал ресторана «Арагви», тут же отметила всех интересных мужчин, а кое-кому и улыбнулась. Сергей со вздохом облегчения уселся за столик, предоставив сестре распоряжаться. Утолив первый голод, Сергей сказал, глядя на Ольгу, которая медленно потягивала из бокала десятилетнее «Саперави»:

– Ну, расскажи, как ты живешь.

– Я прекрасно живу. Ты ж меня знаешь, я умею устроиться.

– Работаешь-то где?

– А нигде. Числюсь актрисой. Снялась в паре фильмов – в эпизодах. А так я мужняя жена. Светская дама, в общем!

– А муж кто?

– Миша Тарасевич, журналист-международник. Я вас познакомлю.

– А прежний куда делся? Как его?.. Короткевич? Что-то у тебя все мужья в рифму: Короткевич, Тарасевич!

– Я же не специально так! С Короткевичем мы развелись в сорок шестом. Он ужасно струсил, когда про тебя узнал. Пятьдесят восьмая статья, страшное дело. Так что отпустила его с миром. А Тарасевич потом возник, когда мы в Москву вернулись из Свердловска. Вот, почти десять лет уже вместе.

– И как?

– Да нормально. У нас, знаешь, такой брак… Как тебе сказать… Свободный.

– Что значит – свободный?

– То и значит. Мишук уезжает часто, понимаешь? И надолго. Я не спрашиваю, как он там время проводит, а он не интересуется, что я здесь без него делаю. Наверное, странно так сказать про мужа с женой, но мы с ним друзья. Все друг про друга понимаем. Он хороший мужик, правда. Сам увидишь. Только пить стал много. Особенно последние года два, после двадцатого съезда. Да еще Фадеев застрелился! Мишук хорошо его знал.

Ольга помрачнела.

– Ты его любишь? – спросил Сергей.

– Не знаю. Привыкла за эти годы.

Они помолчали, потом Ольга допила вино и быстро произнесла, не глядя на брата:

– А ты больше ни о ком не хочешь спросить?

– О ком?

– Ну, например, о Николае с Верочкой.

– А, однофамилец! И как они живут?

– Мы не очень с ними общаемся. Восемь лет назад они потеряли ребенка. Тяжелое воспаление легких. Шесть лет Грише было.

– Подожди… У них же девочка? Забыл, как зовут.