– Неправильно мы с тобой жили, Олища, – вздохнул он. – Не так надо было.

– Не так, – печально согласилась жена и тихо добавила: – Это я виновата. Если бы я могла…

– Нет! – Миша повернулся к ней и погладил по щеке: – Ну что ты. Дело вовсе не в этом. Просто мы мало ценили друг друга, вот что я хотел сказать. И вообще я передумал. Мы не станем разводиться.

– Ну конечно! – усмехнулась Ольга.

– Не станем, – упрямо повторил Миша. Он вдруг подумал и сам удивился: «Я хочу умереть у нее на руках…» Ольга, поймавшая эту мысль, тихонько прошептала: «Так и будет, дорогой, так и будет!» – и, растрогавшись, поцеловала мужа в висок.

Они развелись через месяц. Ольга забрала все свои «котомочки», как выразился Миша, и перебралась на Сивцев Вражек. Машина и дача остались ей – Миша так решил, а Ольга и не спорила. Напоследок она развлеклась, дразня бывшего мужа картиной, которую якобы собиралась оставить ему. Мишук принял это всерьез и страшно ярился, представляя реакцию Светланы на это совершенно неприличное полотно с изображением обнаженной Ольги. В конце концов, Ольга вернула картину автору, и Миша вздохнул с облегчением, честно говоря, этот шедевр ему никогда не нравился.

В квартире на улице Горького воцарилась Светлана, в положенное время на свет появилась Мишина дочка Ирочка, в которой он души не чаял. Со Светой они жили как кошка с собакой, так что Миша частенько наведывался на Сивцев Вражек, а бывшая жена его принимала и даже иной раз оставляла на ночь. Екатерина Леонтьевна только вздыхала, а Лиза неодобрительно поджимала губы. Когда подросла Ирочка, Миша стал приходить вместе с ней, и три женщины радостно нянькались с маленькой Мишиной копией, баловали ее и развлекали как могли, так что Ирочка очень любила бывать на Сивцевом Вражке – это была их с папой тайна. Особенно привязалась к девочке Ольга, хотя она и уговаривала себя отстраняться, но получалось плохо. Когда Ирочке исполнилось шесть лет, выяснилось, что у Миши рак печени, к чему Света оказалась совершенно не готова, и из очередной больницы Ольга забрала бывшего мужа к себе. Так что умер он, как и хотел, у нее на руках. Света довольно скоро снова вышла замуж, и Ирочка больше никогда не появлялась на Сивцевом Вражке.

Но пока Ольга видела только смутные картины будущего, обнимая своего незадачливого Мишука, она печально вздыхала и повторяла про себя его слова: «Не так мы с тобой жили, Олища! Надо было по-другому». Ольга думала о Витоше, которая совершенно безжалостно их бросила; о Мариночке, которую вряд ли еще увидит; о Сереже, вернувшемся к ним на короткий срок и снова канувшем в вечность; о матери, такой беспомощной и хрупкой с виду, но мужественной и стойкой перед ударами судьбы; о своем беспутном муже, с которым ей так тяжко расставаться; о собственных любовниках, которых могло быть и поменьше, о надвигающейся старости, о потерянном в юности возлюбленном, о так и не рожденном ребенке и еще о тысяче мелочей, из которых состояла ее яркая, но бесполезная, как ей казалось, жизнь.

А в это время на Сивцевом Вражке ее мать рассеянно глядела на висящую в углу икону Божией Матери. Икона старинная, очень тонко написанная, но подокладная, поэтому кроме лично́го на доске только контуры, и бабушка Агриппина, еще будучи девочкой, смастерила к ней ризу из бархата, расшив его золо́тными нитками и мелкими жемчужинками, несколько из них уже потерялось. У Богородицы на иконе юное и нежное лицо – Екатерина Леонтьевна смотрела и думала: «Ты-то меня понимаешь, правда?» Сколько потерь Катя перенесла, скольких родных похоронила – и счет потеряла, но смерть сына ударила ее очень сильно, и она впервые в жизни… не роптала, нет! Но испытывала какое-то горестное недоумение перед свершившейся несправедливостью: не должны родители переживать своих детей. Это неправильно. В душе у Екатерины Леонтьевны все время звучал тот же вопрос, который мучил и Виту: «Почему?» Почему именно так все сложилось? Ей казалось, если бы Сережа так и не вернулся из лагеря, им было бы легче. Но он вернулся. Пять лет свободной жизни среди родных, два года счастливого брака – и все! Нет, это несправедливо…

Хлопнула входная дверь, и Екатерина Леонтьевна с раскаянием подумала, что совершенно забыла о Лизе. Она искренне любила Лизавету, но постоянно о ней забывала.

– Тетя Катя, вы еще не легли?

Лиза заглянула в комнату, и Екатерина Леонтьевна поспешно вытерла слезы:

– Лизонька, как ты поздно!

– Тетя Катя, вы опять расстраиваетесь?

Лиза присела рядом и обняла Екатерину Леонтьевну, а та ее поцеловала:

– Ты-то хоть меня не оставишь, девочка?

И Лиза строго ответила:

– Что это вы опять выдумали? Никогда не оставлю.

Екатерина Леонтьевна вдруг насторожилась:

– Что это там пищит?

– А вот!

Лиза выбежала в коридор и вернулась с коробкой, в которой возился котенок.

– Можно его оставить? Смотрите, какой смешной! Рыжий.

– Малюсенький! Где ж ты его взяла, бедняжку?

– Около помойки нашла. Наверное, выбросил кто-то. Оставим себе?

– Давай оставим. Надо бы его помыть, а то блохастый.

– Сначала покормим, да?

И женщины захлопотали вокруг найденыша. Лиза порадовалась, что котенок вовремя попался ей на глаза, она уже некоторое время думала, что нужно завести какую-нибудь животинку, чтобы отвлечь тетю Катю и Ольгу от горя. Из них троих только она не переживала из-за ухода Виты, хотя сильно скучала по Мариночке и даже пару раз съездила на Большую Татарскую, но зайти так и не решилась.

«Все вернулось на круги своя», – думала Лиза. Снова все как было до возвращения Сергея Валентиновича, и снова она, Лиза, главная утешительница и помощница в семье.

Лиза горевала о Сергее так же сильно и глубоко, как все, но умела держать себя в руках, чувствуя, что она не вправе явно предаваться горю: кем она была для Сергея Валентиновича? Да никем! Дальняя родственница, и все. Но Лиза так его любила! С первой секунды, как увидела. Хотя в ту первую секунду и смотреть-то на него было страшно: худой, заросший, с каким-то волчьим взглядом… Лиза помнила все их разговоры, все его случайные взгляды и улыбки, а больше и помнить-то было нечего. Никогда она не нравилась Сергею Валентиновичу, мало того, порой даже раздражала.

Однажды он вдруг пошел с Лизой в церковь. Она удивилась, но не показала виду. Была Димитриевская родительская суббота – поминальная суббота перед днем памяти великомученика Димитрия Солунского, совпавшая в том году с днем памяти Петра Ильича Чайковского, и в храме Всех Скорбящих, что на Большой Ордынке, семинарский хор пел написанную им «Литургию».

Это было самое любимое, самое счастливое Лизино воспоминание – впервые они куда-то ехали вместе с Сергеем Валентиновичем, и Лиза чувствовала себя почти на свидании. Он был молчалив, иногда, уловив взгляд Лизы, рассеянно улыбался и машинально подавал ей руку, когда требовалось. Лиза каждый раз обмирала и покрывалась мурашками.

Народу в храме было очень много, так что им даже не удалось встать рядом. Лиза волновалась, ожидая начала службы, – сначала она полностью отдалась скорбно-торжественному песнопению, потом посмотрела, как там Сергей Валентинович, и обомлела: он плакал! Он стоял, опустив голову и закрыв глаза, а слезы так и текли по щекам, он их не утирал. Лиза поспешно отвернулась, а когда взглянула в следующий раз, он исчез. Лиза увидела Сергея Валентиновича только на следующее утро: он мрачно извинился, что бросил ее одну, а она растерянно произнесла: «Ничего страшного… Я понимаю…» Больше он не ходил с Лизой в церковь, да и вообще никуда не ходил, даже в кино, хотя Лиза пару раз осмеливалась приглашать.

А потом появилась Вита, и Лиза смирилась. Но как же мучительно было ее существование рядом со счастливой парой! Лиза даже подумывала попроситься в приживалки к Ольге Валентиновне, но тогда надо было все объяснять, а Лиза была к этому решительно не готова. Она подозревала, что Вита видит ее насквозь и нарочно дразнит. Это было невыносимо: наблюдать их счастливые лица и супружеские ласки, вполне невинные при посторонних, но каждое их объятие или поцелуй вызывали в душе Лизы бурю ревности. А однажды она случайно увидела в приоткрытую дверь, как Сергей расчесывает волосы сидящей перед ним Вите. Лиза замерла на месте, не в силах оторваться от этой сцены, полной неимоверной нежности и любви. По ночам она невольно прислушивалась, и, хотя стены в старом доме были толстые, Лизе казалось, что она различает скрип кровати и стоны Виты, а иногда и действительно слышала приглушенный смех – каждый раз ей казалось, что смеются над ней. Тогда она плакала, накрывшись подушкой. Иногда по утрам Вита спрашивала невинным тоном:

– Ты плохо спала? Что-то бледной выглядишь. Надеюсь, это не мы тебе помешали? Мы старались потише!

И Вита томно потягивалась, как сытая кошка. В такие минуты Лиза готова была ее убить. Лизе казалось, что из них двоих сильнее увлечен Сергей, а Вита просто морочит ему голову. Разве такая девчонка способна на сильные чувства?! Однажды она не выдержала и выговорила Вите:

– Почему ты так себя ведешь?

– Как?

– Словно ты избалованный ребенок, а не взрослая женщина. Замужняя! Ты должна уважать мужа, а ты дразнишь его. Дерзишь.

– Ну и что? Сереже это нравится. Он любит меня баловать.

Лиза только страдальчески сморщилась: она даже про себя не могла назвать Сергея Валентиновича «Сережей»! Но однажды Лизе пришлось переменить свое мнение. Она вернулась из библиотеки страшно голодная и, поставив чайник, решила пригласить для компании Виту. Екатерина Леонтьевна оправилась в гости к дочери. Лиза открыла дверь и увидела, что Вита стоит у окна.

– Пойдем чай пить, – позвала Лиза. – Я мармелад купила.

– Я не хочу, спасибо… – тихо ответила Вита. Голос у нее был странный, и Лиза подошла поближе:

– А что ты тут стоишь в темноте?

– Я Сережу жду.

– Он не предупредил, что задержится?

– Нет… Я его со вчерашнего дня не видела… Утром я спала, когда он ушел…