Но все же, сэр Генри мог быть мошенником и негодяем, а что подумала бы Софи о нем, Чаде, если бы узнала о преступлениях, которое он совершил?

Он осторожно переместил вереск, отогнул полотно и вынул оттуда все еще теплую булочку. Его желудок заурчал при сладком аромате, который достиг его ноздрей. Он вонзил зубы в булочку.

И тут же отбросил клейкий комок взбитого жидкого теста в траву под террасой. Несмотря на это, улыбка появилась на его губах. Явно, что Софи надо было поговорить с тетей прежде, чем воровать из печки.

Час спустя Чад увидел крытые соломой и шифером крыши Пенхоллоу. Он развернул Принца в сторону дороги к деревне и заметил маленькую толпу в уголке церковного двора в тени алтаря. Куча земли возвышалась рядом со свежей могилой. Плоский сосновый ящик ожидал, пока его опустят в землю.

Ветром до него доносилось бормотание проповедника. Странно, но Чад не слышал никаких рыданий, не заметил никаких слез. Он глянул через плечо, пока ехал мимо на Принце. Когда показались первые редкие капли дождя, проповедник закрыл свой молитвенник. Мрачная группа спокойно разошлась.

Чад вспомнил свою последнюю поездку, что в Пенхоллоу не было ни торговли, ни рынка. Большая часть торговли сельских деревень все еще зависела от еженедельных или ежемесячных рыночных дней, когда бродячие торговцы устанавливали палатки, предлагая товары, которые в противном случае не были бы доступны местным обитателям. Но ему были необходимы продукты немедленно, он прошел к единственному зданию, где мог, вероятно, найти их: — в деревенскую таверну.

Снаружи двухэтажного строения из дерева и камня был знак, потрепанный погодой, который скрипел, качаясь туда-сюда на шесте. Тонкий слой краски изображал чайку, которая летела на фоне темных облаков над остроконечными «барашками», в которых отражался вид близлежащей бухты.

Он оставил Принца на попечение мальчика в конюшне и вошел в темное прохладное помещение. Тихие разговоры слышались скрежетанием и жужжанием под потолком с блочными перекрытиями. Когда его глаза привыкли к освещению, он увидел несколько грубо одетых мужчин, которые склонились над дощатыми столами. Угасающее сияние масляных ламп очертило грубые черты, жесткую кожу. Рукава шерстяных рубашек были подняты до локтей и открывали руки, мускулистые от многих лет бросания концов и поднятия парусов. Никто не взглянул на него, когда за ним закрылась дверь.

Он прошел между столами, направляясь к барной стойке. Мужчина, сидящий рядом, посмотрел на него, и кружка в его руке остановилась в дюймах от его рта. Почти немедленно разговоры сменились всеобщим молчанием. Когда Чад остановился, испытывая неловкость, послышались шепотки, словно осы из гнезда.

— Ради Христа…

— Не может быть…

— Святые спасите нас.

— Уайклифф!

Стулья заскрипели, когда бородатые парни поднялись, все, кроме одного, который молча наблюдал из угла, его расчетливое выражение лица резко контрастировало с замешательством остальных. Чад посмотрел пытливо на этого человека, а потом обнаружил, что отступил назад от круга таращивших глаза людей, который образовался вокруг него. Кто были эти люди, почему они настолько поражены его появлением? Могли ли они знать о его вине? Или… кто бы ни призвал его в Пенхоллоу, он был среди них?

— Я лорд Уайклифф, — сказал он. Частично, чтобы объяснить, частично, чтобы бросить вызов. Если его неизвестный враг стоял здесь, Чад предпочел встретиться с ним здесь и сейчас, и закончить с этим.

Высокая фигура выступила в узком дверном проеме, мужчина, большой, как медведь, с головой такой же гладкой, как яйцо. Он нес поднос кружек и, пока шел мимо бара, заметил напряжение в толпе. Потом он увидел Чада и поднос почти перевернулся в его руках.

— Иисус!

Чад ожидал чего-то еще, например, что кто-то выпрыгнет вперед и воткнет кинжал в его ребра, пустит пулю ему в живот. По меньшей мере, чтобы кто-то подал ему знак взглядом или жестом, что его дни на земле сочтены из-за того, что он сдал своих подельников-контрабандистов властям.

Никто не шевельнулся. Ничего не изменилось. Под взглядами и в напряженной тишине он обошел мужчин, которые загораживали ему дорогу, и подошел к бару.

— Вы — владелец?

— Иисус, — повторил мужчина. Он провел рукой по лысому черепу, — Вы просто видение, просто копия, не так ли?

Он начал понимать.

— Вы вспомнили моего отца.

— Да, — Это слово раздалось едва различимым скрежетом в его горле.

Слабый дневной свет очертил тень Чада на полу, когда дверь на улицу открылась.

— Какой дьявол тут всех скрутил в чертовски крепкий узел? — Головы повернулись в сторону источника женского голоса, — Я скажу вам теперь джентльмены, лучше не скандалить сегодня в моем баре. — Двери закрылись, и таверна снова погрузилась в темноту. Со всех сторон показались пальцы, направленные на Чада.

— Это он, Кел.

— Он вернулся.

— Вернулся из могилы, правда.

Человек за стойкой бара просвистел кратко и пронзительно сквозь зубы. Мужчины замолчали и один за другим скрылись в тени, садясь на свои места.

Придерживая полосатые юбки приподнятыми, чтобы они открывали сверкающие тяжелые черные ботинки, женщина подошла ближе, потом резко остановилась. Ее глаза широко распахнулись.

— Боже мой! Вы прямо как он. — Быстро придя в себя, она протянула руку, как поступил бы мужчина, — Я Келлин Куинси. Добро пожаловать в «Чайку в буре», лорд Уайклифф.

Он застыл в нерешительности, придя в замешательство из-за того, как просто она протянула ему руку, как будто его титул тут не имел никакого значения. Ее брови изогнулись, пока бледные глаза оглядывали его, она по-доброму усмехалась ему.

Он пожал предложенную руку.

— Мисс Куинси.

— Миссис. Я вдова, — она вернула рукопожатие с уверенной твердостью.

— Простите…

— Уже прошло несколько лет, — она прервала его соболезнования взмахом руки.

— Я так понимаю, что Вы — хозяйка здесь, миссис Куинси?

— Да, верно. Называйте меня Келлин. Присаживайтесь, прошу Вас, — Отбросив свои длинные распущенные волосы такого глубокого, огненно-рыжего оттенка, который был похож на пламя потерянных фонарей (которые потерялись), она показала на ближайший столик. — Риз, — крикнула она с простотой человека, привыкшего командовать, — бутылку бренди. Нашего лучшего.

Чад собирался сказать, что те места за столиком, на который она указала, уже заняты, как посетители, практически сталкиваясь друг с другом, поспешно пытались освободить места.

— Впечатляет, — он не мог удержаться от комментария.

Она пожала полуобнаженным плечиком.

— Помогает то, что здесь единственный источник хорошего эля и жратвы на многие мили.

Только ли еда заставляла их так поспешно повиноваться? Или тянущий страх, что Чад был, в действительности призраком своего отца, который явился преследовать их?

Или вероятнее то, что их покорность происходила от разделенной страсти к женщине, чье абсолютное бесстыдство обладало завлекательной притягательностью.

Чад не мог отрицать этого. При нормальных обстоятельствах он мог бы рассматривать Келлин Куинси как подходящий вызов и не только из-за физических прелестей. Ему не понадобилось бы больше нескольких секунд в ее присутствии, чтобы понять, что у нее сильный характер и суровый дух. Обычно он начал бы преследовать такую женщину ради самого спорта.

Теперь сама идея вызывала только мысли о Софи, и когда он сравнивал в мысленно этих двух женщин, он обнаружил, что ему намного предпочтительнее серьезные серые глаза ледяным голубым, густые каштановые волосы ослепительно рыжим, и хорошенькая фигурка фигуре с соблазнительными изгибами, которые начинались от воротника ее рубашки.

Он отбросил мысли о Софи и с ними его страхи и сожаления в отношении нее. Если она будет вдалеке от его жизни, она будет в безопасности.

Напротив него за столом Келлин опустила подбородок на руку и невозмутимо смотрела на него.

— Вы похожи, как две капли воды, на Вашего отца, точно таким же он был около двадцати лет назад.

— Вы его хорошо знали?

— В некотором роде, да, — она улыбнулась воспоминанию. — Я приехала в Пенхоллоу и купила «Чайку» только года три назад, но Ваш отец был постоянным клиентом. Он никогда не был против того, чтобы посидеть рядом с фермерами и рыбаками.

Риз, бармен, поставил две огромные оловянные кружки и бутылку на стол, потом посмотрел на Чада с медлительным недоверием, прежде чем удалится.

Келлин налила щедрую порцию густой красновато-коричневой жидкости и подняла свою кружку.

— За последнего лорда Уайклиффа.

Чад чокнулся с ней, испытывая внезапное и удивительное влечение к этой женщине. Он набрался смелости от крепкого ликера и спросил.

— А мой отец рассказывал Вам много о своей жизни? Помимо Пенхоллоу, я имею в виду. О своей семье, возможно?

— Я должна признать, что то, что я хозяйка местной таверны, часто ставит меня на одну планку со священником, которому исповедуются. — Она хитро улыбнулась, но это была добрая улыбка. — Ликер развязывает язык, как ничто другое. Но как священник, я никогда не предам доверие, даже если этот человек уже в могиле.

Ее лицо стало серьезным.

— Я могу сказать Вам, как горд он был Вами, и какие высокие надежды питал в отношении Вашего будущего.

— Надежды, которые уничтожил огонь, — пробормотал Чад. Он поднял кружку, встряхнул бренди.

— Ага.

— Я полагаю, Вы знаете, почему пожар не разбудил его.

Его отец напился в ту ночь, испытывая тяжесть от того, что ему сообщил Чад. Лакей Франклина первым учуял запах огня, который загорелся в библиотеке два года назад. И хотя он и другие слуги вовремя потушили огонь и спасли дом, но уже ничего не могли сделать для Франклина, который, вероятно, задохнулся от дыма прежде, чем пламя поглотило его тело.