Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока, во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о нем знаю, прихожу к выводу: я не знаю о нем ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет его любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а какие терпеть не может. Что заказать ему в «Царской Гончей», если он опаздывает. Что он единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе его эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого он мог бы влюбиться, разбивали ли ему сердце, каким бойфрендом он был для всех тех женщин.

Или что может заставить его уйти.

Маленькими круговыми движениями он поглаживает меня по спине.

— Я соскучился, — шепотом произносит он.

Боже, мое сердце…

— Я тоже.

— Почему ты больше не звонила?

Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на него.

— Не знала, что сказать. Встреча была тяжелой. Еще я пропустила важный дедлайн. Все становится таким странным.

— Какой дедлайн? — от отодвигается взглянуть на меня.

— По «Майскому Жуку» — говорю я и ощущаю, как накатывает уже знакомая тошнота. — Срок сдачи был две недели назад.

— Уже прошел? — округлив глаза, спросил он. — Я не знал…

Я киваю.

— Да. В календаре все есть, а я почему-то решила, что он только на следующей неделе. Но даже будь это так, я все равно опаздываю.

— Чем я могу помочь?

Так странно — но при этом замечательно — услышать его предложение помочь. А странно потому, что это получается настолько легко и с такой готовностью, что я понимаю, о чем говорила Харлоу, говоря обо мне как о недогадливой: сколько я его знаю, для Оливера такое предложение всегда было естественным.

— Я не знаю. Собираюсь погрузиться с головой завтра с утра, — зажмурившись, я чувствую, что мне хочется как можно дольше не уделять этому внимание. — Но в любом случае, прости, что не позвонила. Мне не нравилось быть далеко от тебя. Но потом не понравилось, что не нравилось.

Он тихо смеется.

— Идеальная логика.

— Пару раз я принимала снотворное.

Я чувствую, как он повернулся посмотреть на меня.

— Правда? Они тебе всегда нужны?

— Нет. Но работа была очень напряженной, плюс я как-то превратилась в молчаливую Лолу.

— Такую Лолу я тоже люблю, — целуя мои волосы, говорит он. — Я с ней неплохо знаком.

Вдали от него я сходила с ума. Рядом с ним — так легко просто рассказать обо всем, и это не ощущается непривычно. Как вообще мне удалось уехать на три дня?

Его рука поднимается вверх по моей спине к волосам.

— Останешься у меня сегодня?

Мне стоило бы отказаться, но сегодня вечером я вряд ли буду работать. Сегодня мне нужно другое. Нужна перезагрузка благодаря Оливеру. Впахивать по-жесткому начну завтра.

Кивнув, я поворачиваюсь к нему лицом, когда он наклоняется и прижимается своими губами к моим. Слегка приоткрытыми и немного влажными. Кончик его языка прикасается к моему, и это как плеснуть бензина в огонь.

Нависая над ним, я прижимаюсь к нему в жажде успокоить ноющую часть меня. Но она не одна: ноюще болит между ног и под ребрами.

Хотелось бы верить, что я могу дышать и без него, но не уверена в этом и не знаю, что страшнее: думать, что я больше никогда не буду одинокой или попробовать быть вместе.

Я слышу собственный тихий всхлип, вырвавшийся из горла:

— Я скучала по тебе.

Он снова меня целует и шепотом говорит:

— Как и я. Иди сюда, Сладкая Лола.

Он проводит языком по моим закрытым губам, побуждая меня открыть их снова. Я чувствую тихий стон и нетерпение в его прикосновениях, когда, обхватив рукой мое лицо, он наклоняет голову, чтобы было удобней. Мою кровь нагревает жар, заставляющий бедра жаждать двигаться в инстинктивном неторопливом ритме. Кожу покалывает от желания; мое тело помнит, каково это — заниматься с ним сексом. Я хочу, чтобы каждое прикосновение стало более насыщенным и исступленным. Зарычав, он кусает мою губу, а я потираюсь бедрами об него — хочу знать, твердый ли он и такой же отчаянно жаждущий, как и я.

Но он отодвигает меня назад — что разумно, ведь задний двор моего отца не самое лучшее место для подобного. Я все еще не могу смиренно наслаждаться им в малых дозах. Не привыкла целовать его, будто слегка пригубила.

Отстранившись, я своим лбом прижимаюсь к его и пытаюсь выровнять дыхание. Ощущение, будто вместо пяти чувств у меня стало двадцать, и просто все внутри дрожит от сенсорной перегрузки.

— Прости, — шепчу я.

— До сих пор не могу поверить, что ты у меня на коленях, — он проводит руками вверх по моему телу. — Знаешь, сколько раз я давал волю рукам и фантазировал о тебе, сидящей на мне верхом и трахающей меня, пока сосу твои изумительные сиськи?

Я взрываюсь хохотом и тут же зажимаю рукой рот, после чего бросаю взгляд на заднюю дверь.

Он целует меня в подбородок, а на лицо возвращается легкая спокойная улыбка. Внезапно он кажется лет на тридцать старше меня. Он так легко управляется с собственной страстью.

— Мы закончим это позже.

Когда я снова киваю, он перемещает меня со своих колен, и мы ложимся на траву плечом к плечу и смотрим в небо. Оно ощущается, как огромный океан с плывущими в нем звездами. Рука Оливера накрывает мою, и мы переплетаем пальцы.

— Расскажи мне еще про Л-А, — просит он.

Застонав, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы собрать мысли воедино.

— Я писала «Рэйзора» так давно, что уже не помню, где были трудности. А приезд в Л-А — словно обрушившийся на голову таз ледяной воды. На встречах я сама себе казалась наивной и бесполезной — а ведь речь шла о моей истории — а потом, когда вечером хотела поработать над «Жуком», я даже не смогла начать.

Он сочувственно мне кивает, поднимает наши соединенные руки и целует мою.

— Я скучала по тебе, все мысли были только про нас, и не могла перестать беспокоиться о том, как благополучно пережить эти встречи, — я поднимаю на него взгляд. — Их было трое: Грегори — и упаси тебя боже назвать его Грегом — Остин и Лэнгдон.

— Грегори Сент-Джуд? — уточняет он. — Он ведь сделал «Metadata» в прошлом году, да?

Очевидно, ему все эти имена куда более знакомы — мне-то пришлось по-быстрому покопаться на IMDb в телефоне на следующий день — и я снова почувствовала волну смущения.

— Именно. И он замечательный. Мы с ним не очень долго общались, а вот Лэнгдон — полный мудак. Изначально Остин говорил мне, что Лэнгдон ценит мою историю, но давай я тебе скажу всю правду: это не так. Ну разве что в том смысле, что сорокапятилетний придурок хочет отыметь Куинн.

Оливер стонет.

— Значит, ты еще не закончила редактуру? — спрашивает он, и я ощущаю его взгляд на мне, когда он поворачивается.

— Нет. Мы над многим поработали, но они сказали, у меня есть две недели, чтобы «навести свою красоту», что бы это ни значило, — отвечаю я. — Там немало всего, что мне не позволено менять, и полным-полно деталей, на которые мне как раз наплевать. Например, на одежду Куинн.

Вздохнув, он снова поворачивается лицом к небу.

— Мне жаль, что это получается так разочаровывающе, лапочка. Это отстой.

Я киваю.

— Все нормально. Мы разберемся. Я рада быть с тобой сегодня вечером.

— Я тоже.

Он снова целует мою ладонь, и мы проводим несколько молчаливых минут, глядя на звезды, когда скрипит задняя дверь, и я знаю, что на нас смотрит папа. Представляю, что он видит: его дочь лежит на траве рядом с держащим ее за руку мужчиной, и это происходит впервые на его глазах. Не знаю, что он чувствует: радость вперемешку с печалью или только радость. А может, это для него столь же пугающе, как и для меня.

— Ужин готов, — тихо зовет он.

Стол накрыт скатертью, а салфетки украшают латунные кольца, в центре стола — свечи. Нахмурившись, я смотрю на него, и вижу его скорее восторженный, а не поддразнивающий взгляд. По нему заметно, что он и сам знает, что слегка хватил через край, и я неохотно ему улыбаюсь.

Оливер садится напротив папы и рядом со мной, и в молчании мы кладем себе еду. Не будь здесь меня, они оба беззаботно бы смеялись. Не будь Оливера — мы с папой беззаботно бы смеялись. Уж и не знаю, какой из вариантов лучше. Папа неловко откашливается и смотрит на нас.

— Я действительно рад за вас обоих, — говорит он.

Я открываю рот попросить сменить тему, господи боже, но Оливер словно чувствует что-то, чего не чувствую я, и сжимает мое колено под столом.

— Спасибо. Это до сих пор потрясающе, — он улыбается папе и отправляет в рот вилку с салатом.

— А все началось с дружбы, — кивая, говорит папа.

— С дружбы, — повторяет Оливер.

Отпив воду, папа смотрит на меня, и я наконец вижу, что заметил Оливер: папа обычно прячется за подколками, а сейчас он не скрывает эти редчайшие эмоции.

— Мы с мамой Лолы познакомились в баре, — он склоняет голову набок и улыбается. — Судьбоносная встреча. Как оказалось, быть врагами у нас получилось куда лучше, но пока были друзьями — это было ужасно мило. Хочу, чтобы у тебя был кто-то, с кем бы у тебя хорошо получилось быть другом.

Приподняв брови, я бросаю на него взгляд, молча спрашивающий, мы что, собираемся сейчас это обсуждать? Он смеется. Даже вдвоем мы не говорим о маме, не говоря уже о присутствии кого-то третьего. Это толком не исследованная территория. Этим летом ее нет с нами по срокам на год больше, чем длился их брак. А я знаю самое основное, что должен знать любой ребенок: у них был неплохой брак — не замечательный, конечно — но мы толком никогда не были вместе из-за его командировок в горячие точки. А когда он вышел в отставку и вернулся, для нее все стало еще труднее. Повзрослев, я сделала вывод, что папа ее давным-давно простил за то, что она ненавидела сама себя слишком сильно и поэтому больше не стала пытаться со мной поговорить.