* * *

Машина забирает меня у входа в отель на следующий день в девять утра, и по дороге через центр Л-А я глазею в окно. Вчера после душа я перезвонила Оливеру, и мы разговаривали три часа, пока не охрипли от усталости. Внезапно мне хочется иметь его и наше фото — чтобы смотреть на него вместо однообразия зданий, тротуаров и габаритных огней машин впереди.

Но когда я достаю телефон, чтобы посмотреть, какие у меня вообще есть фотки, на экране мигает уведомление о еще одном звонке Бенни.

— Блин, — еле выдыхаю я, большим пальцем чувствуя, что телефон был поставлен на беззвучный режим с момента приезда из Сан-Диего. — Блин, блинский блин! — я забыла, что он звонил. И даже не прослушала его сообщения.

«Лола, это Бенни, перезвони».

«Лола, милая, я только что разговаривал с Эриком. Он ждет, когда ему пришлешь рукопись».

Мой редактор? Что?

«Привет, Лола, это Эрик. Набери мне. Как успехи с «Майским Жуком»? Нужно вычитать, что уже есть, и обсудить, понадобится ли тебе дополнительное время».

— Дополнительное время? — вслух повторяю я. Водитель тут же смотрит на меня в зеркало заднего вида. А я трясущимися руками открываю приложение с календарем.

Я не могла перепутать сроки.

Просто не возможно, чтобы я перепутала сроки.

Ищу и быстро моргаю. Я вроде бы знаю о сроках по книге на следующей неделе — все время себе напоминаю, что пора доделать — но в календаре ничего нет. Прокручиваю вперед на одну неделю, две, три… Ничего. Пролистываю назад эту неделю, предыдущую. Тоже ничего.

Водитель подъезжает к офисам студии, и, рассеянно поблагодарив, я выхожу из машины. Руки становятся влажными от пота. Со страхом где-то в животе открываю календарь на две недели назад. С пометкой на среду там красуются слова:

Сдать «Майского Жука» Эрику.

Это было две недели назад.

У меня готово всего семнадцать панно для следующей книги, а срок сдачи был две недели назад. Теперь я понимаю, почему Эрик писал мне на почту, как обычно, перепроверяя. И теперь понятно, почему Бенни нервничал о книге, как о своей собственной. Никогда в жизни я не запарывала дедлайны — даже такие незначительные, как домашние задания по математике.

Я выбегаю из здания и хотя понимаю, что опаздываю на встречу с Остином и Лэнгдоном, но больше ждать не могу. Бенни на мой звонок не отвечает, и я оставляю ему бессвязное сообщение, истерически пытаясь объяснить произошедшее: что я внесла уведомление в календарь и почему-то запомнила, что это будет в марте, а не в феврале, и пусть он позвонит Эрику и все объяснит, и пожалуйста, пусть скажет, что мне нужно еще время, и я никогда больше о таком не попрошу, и все это полностью моя вина.

Приходит сообщение от Оливера: «Удачи сегодня!» — и моя паника возрастает в разы. Я понятия не имею, как собираюсь сегодня сосредоточиться хоть на чем-нибудь, зная, что так мощно облажалась.

— Доброе утро, Лолс! — окликает меня Остин откуда позади, и, оглянувшись, вижу, как он не спеша направляется со стороны многоуровневой парковки по соседству.

Он широко улыбается, и я бросаю телефон в сумку, все еще дрожа.

— Доброе утро.

Когда, приблизившись, он видит мое лицо — а я не сомневаюсь, что выгляжу бледной и тревожной — то хмурится и притворно сварливо смотрит на меня.

— Ты сегодня не выглядишь крутышкой, готовой надрать всем задницы.

— Просто я сейчас поняла, что пропустила…

Остину на самом деле плевать. Он уже проходит мимо, кивком показывая идти за ним.

Оттянув ворот блузки, чтоб хоть немного охладиться и успокоиться, я вслед за ним иду в здание. И черт бы побрал: на моей синей блузке подмышками уже проступили большие следы от пота. И они явно станут еще больше. Моим первым порывом было желание позвонить Оливеру и обо всем рассказать, после чего расслабиться, когда он спокойно уверит, что все нормально, и предложит вариант, как мне поступить.

— Лэнгдон скоро будет, — говорит мне Остин. — О чем ты говорила? Пропустила что-то?

— Ох, — отвечаю я, стараясь идти в ногу с его быстрыми шагами, пока мы идем к лифту. — Мне нужно было кое-что отослать редактору.

Я чувствую, как голова идет кругом, когда вытаскиваю телефон проверить, нет ли звонка от Бенни.

— Упс, нет-нет, никаких гаджетов! — говорит он и указательным пальцем нажимает на кнопку наверху моего телефона. — У нас сегодня миллион дел, — наклонившись ко мне, он добавляет: — И нет ничего более важного, верно?

* * *

Остин ведет меня в конференц-зал и вручает распечатанную копию сценария — как мне показалось на первый взгляд — а это значит, что у меня есть полчаса просмотреть его до приезда Лэнгдона.

— Он застрял в пробке, — говорит Остин, хмуро глядя в свой телефон.

— Я еще даже не читала…

— Не волнуйся, — мягко перебивает меня он. Обходит стол и садится рядом. То, как искренне он поморщился, говорит мне, что он знает, насколько все это для меня тяжело. Просто обычно трудно сказать, на моей ли он стороне. — У нас есть целый день на внимательное изучение. Клянусь, Лола, у тебя будет сколько угодно времени на работу с этим сценарием.

К тому моменту, как приезжает Лэнгдон, и мы втроем рассаживаемся вокруг стола, я исписала блокнот малопонятными и хаотичными заметками про первые сцены. Рукопись передо мной — одна из самых захватывающих вещей в моей жизни, но я не могу как следует погрузиться в процесс. Мое внимание перемещается с «Майского Жука» к Оливеру и обратно — то с облегчением, то с тревогой. Но Лэнгдон с Остином ориентируются в сценарии очень хорошо, так что даже без учета паники из-за дедлайна и одержимости Оливером, который не выходит у меня из головы, я чувствую себя так, будто пытаюсь догнать машину на дороге, когда стараюсь не потерять нить разговора.

Мне просто нужно сосредоточиться. И у меня не получится посмотреть, звонил ли мне Бенни или Эрик. Так что нужно просто пережить этот день.

Просто продержись день.

Просто продержись…

— Ну так что, Лола, — в мою усердную работу по сохранению спокойствия врывается Остин, кончиком ручки почесывая голову. В тихом зале хорошо слышен этот звук. Я провожу ладонями по голым рукам, задаваясь вопросом, зачем так сильно включили кондиционер. — Мы думали о первой сцене, — продолжает он. — Куинн вполне себе может возвращаться и из библиотеки, а не просыпаться у себя в постели.

Я пробегаю взглядом по своему списку вопросов и вижу, что тут у меня нет никаких замечаний. Я на самом деле люблю первую сцену.

— Но в библиотеке не так пугающе, чем когда она просыпается и видит его, — не соглашаюсь я.

— Я просто не уверен в расположенности зрителей к Рэйзору, стоящему в спальне восемнадцатилетней девушки, — замечает Лэнгдон.

Я уставилась на них обоих.

— Особенно если учесть, что Куинн пятнадцать.

Остин поднимает взгляд на Лэнгдона, и я замечаю его едва заметное покачивание головы.

— Давайте сначала сосредоточимся на этой сцене и решим, библиотека ли или спальня.

— Зрители и не должны быть расположенными к Рэйзору в начале, — мне что, действительно нужно это объяснять? Я чувствую, как мой прежний стресс сменяется новым, будто кто-то подлил масло в огонь. — Он изуродован шрамами, у него острые, как ножи, зубы. Он не похож на героя, потому что в начале истории он и не такой.

Остин пускается в объяснения о том, как важно зрительское доверие и верное первое впечатление, и использует столько профессионального сленга, что через несколько минут мой мозг начинает отвлекаться и вместо происходящего думать –

об Оливере в его кабинете,

как он сказал мне быть тихой,

как он будто бы знал, что при мысли об отъезде на эти три дня я была близка к панике,

насколько сильно он уже меня любит и как доверяет, что я его правильно пойму,

и как сильно он мне нужен прямо сейчас, с направленным на меня взглядом и помогающий мне справиться со всем этим, шаг за шагом.

— …так что вопрос на самом деле в том, чтобы буквально схватить их за шкирку и орать в лицо, что они обязаны полюбить Рэйзора, — продолжает Остин, — причем независимо от того, что тот делает. И да, прямо в первой сцене. Это потом поможет им простить его за последующие действия.

Я киваю, а в голове каша. В том, о чем он говорит, вроде бы есть смысл.

Но при этом и ни капли нет.

И, блядь, я понимаю, что пропустила бóльшую часть его пояснений, но я не могу не начать спорить.

— Просто я считаю…

Тяжело вздохнув, Лэнгдон раздраженно смотрит в сторону Остина.

— У нас на это нет времени.

— Нет-нет, — отмахнувшись от Лэнгдона и обаятельно улыбаясь, говорит Остин. — Пусть говорит.

Я с трудом нахожу слова, несколько долгих мучительных секунд внезапно пытаясь вспомнить, о какой именно сцене мы вообще говорим.

— М-м…

— Начало… — терпеливо подсказывает Остин.

Несколько раз кивнув, я продолжаю:

— Я предпочитаю, чтобы все осталось, как в книге.

Лэнгдон насмешливо бормочет себе под нос:

— Ну вот и сюрприз.

Я резко поворачиваюсь к нему.

— Прошу прощения? — мое сердце бьется так сильно, что я начинаю дрожать. — Разве это не адаптация книги? Я не одну неделю редактировала эту сцену, чтобы все было правильно.

Лэнгдон саркастически улыбается.

— Сколько тебе лет? — наклоняясь вперед и облокачиваясь на локти, спрашивает он.

Я сажусь.

На панно изображена девушка с канистрой бензина, держащая в руках спичку.

— Двадцать три.

— Двадцать три, и ты написала книгу, которая кому-то понравилась. Ну а теперь ты все стала понимать в Голливуде, — щелкнув пальцами, он откидывается на спинку кресла. — Честно говоря, не понимаю, зачем я здесь.