Но это не тот ответ, что стоит говорить сегодня.

— Я была в ярости, — выкладываю я. — И считала взрослых либо придурками, либо засранцами, — я выжидающе смотрю в зеленые глаза Остина, пока он не вздыхает и понимающе не кивает. — Я злилась, что мой папа был в раздрае, а мама такая трусиха. И уверена, что знаю, почему придумала Рыбу Рэйзор: он грубый и не всегда понимает Куинн, но в глубине души любит ее и хочет о ней заботиться. Рисовать его самого, как он поначалу не понимает ее человеческую природу, но потом тренирует ее для сражений и в конце концов уступает ей… Я позволяла себе погрузиться целиком в их историю, когда, закончив с домашними делами и уроками, я ночами в одиночестве проводила время в их компании.

В комнате становится совсем тихо, и я ощущаю незнакомое желание заполнить эту тишину словами.

— Мне нравилось наблюдать за Рэйзором, как он начинал ценить в Куинн то, что было не типичным. Она худая и молчаливая. Совсем не амазонка. Ее достоинства — в мелочах: она наблюдательна, доверяет самой себе, не сомневаясь. И я хочу убедиться, что это не упустят. В книге много действий и жестокости, но Рэйзор не строит иллюзий насчет нее, когда она только учится драться. Его поражает, когда она выясняет, как ему противостоять.

Я смотрю на Бенни — сейчас я говорю максимально откровенно о своей книге, и на его лице ясно читается удивление.

— Сколько тебе было лет, когда ушла мама? — догадывается Остин. Он разговаривает со мной так, будто в комнате больше никого нет, и из-за тишины легко представить, что это на самом деле так.

— Двенадцать. Сразу после того как папа вернулся из Афганистана.

Комната, кажется, погрузилась в еще большее безмолвие, и Остин тяжело вздыхает.

— Блин, это дерьмово.

Я наконец смеюсь.

Он снова наклоняется, и его взгляд становится настойчивым, когда он говорит:

— Я очень люблю эту историю. И этих персонажей. И у нас есть сценарист, который сделает из этого шедевр. Знаешь Лэнгдона Макафи?

Я мотаю головой, смущенная тем, что, мне кажется, я должна его знать, но Остин только отмахивается от меня.

— Он обалденный. Спокойный, умный и организованный. И хочет писать сценарий вместе с тобой.

От неожиданности я открываю рот — я буду писать сценарий — но ничего, кроме сдавленного возгласа у меня не выходит.

Не обращая внимания на мое потрясение, Остин продолжает:

— Я не хочу слишком много об этом говорить, ладно? — и сам уже кивает, будто подсказывая. — Я хочу, чтобы получилось все, чего ты хочешь, — наклонившись, он улыбается: — Хочу, чтобы ты увидела, как твоя мечта претворяется в жизнь.

* * *

— Расскажи еще разок и по-подробней, — говорит Оливер. — Не уверен, что в первый раз ты говорила по-английски.

Он прав. Я еле дышала — с трудом соображая, какие подобрать слова — с тех пор как ворвалась, болтая без умолку, в его магазин комиксов «Downtown Graffick». Оливер смотрел на меня, и его милая улыбка медленно таяла, превращаясь в замешательство, пока я фонтанировала сотнями бессвязных слов посреди магазина. Я провела два часа в дороге от Л-А[5], вися на телефоне с папой и пытаясь переварить, о чем говорили на встрече. Не то чтобы это действительно помогло, потому что, вот, пожалуйста, говорить об этом вслух в присутствии одного из важных для меня людей ситуацию становится еще более сюрреалистичной.

За все те восемь месяцев, что мы дружим, не думаю, что Оливер видел меня в таком состоянии: задыхающуюся и заикающуюся, на грани слез от потрясения. Я всегда гордилась собой, что я спокойная и невозмутимая даже в кругу друзей, и сейчас пытаюсь взять себя в руки, но это чертовски трудно.

Они снимают фильм на основе моих детских идей.

— Ладно, — я делаю большой вдох и медленно выдыхаю. — На прошлой неделе позвонил Бенни и сказал, с фильмом что-то происходит.

— Я думал, он только разослал…

— Несколько месяцев назад, — перебиваю его я. — Все верно. Или это была тишина перед взрывом? Потому что по дороге от его офиса к их он сказал мне, что была настоящая битва за право… — я прижимаю ладонь ко лбу. — Я вспотела. Ты только взгляни на меня: я вся мокрая.

Он смотрит на меня, и его взгляд смягчается, когда, засмеявшись, он слегка качает головой и возвращает свое внимание к только что вскрытой коробке к книгами.

— Это невероятно, Лола. Просто продолжай рассказывать.

— Всех сделали Columbia и Touchstone, — говорю я. — Мы были в их офисах и встречались кое с кем.

— И? — глядя на меня, он вытаскивает книгу из коробки. — Они были впечатлены?

— Думаю… — я останавливаюсь на полуслове, вспомнив, как это ощущалось, когда Остин перевел свое внимание на остальных, и встреча превратилась в мешанину названий и пометок внести в расписание Лэнгдона первую встречу по обсуждению сценария и посмотреть, можем ли мы к полудню предоставить Митчеллу план кассовых сборов, — да. Там были пара неразговорчивых, но исполнительный продюсер — Остин Адамс — был по-настоящему милым. А я была так потрясена, что не знаю, сколько мне понадобится времени, чтобы к этому привыкнуть, — проведя обеими руками по волосам, я поднимаю голову вверх. — Все это такое безумие. Этот фильм.

— Ага, фильм, представляешь — вторит мне Оливер, и когда я поворачиваюсь к нему, вижу, как он смотрит на меня своими загадочными голубыми глазами. Он облизывает губы, и мне, пожалуй, стоит отвернуться. Он мой муж в прошлом и увлечение в настоящем, но оно всегда будет безответным: наш брак в общем-то никогда не был настоящим. Это было «что мы сделали в Вегасе».

Конечно, две другие пары, что встретились в Вегасе — наши друзья Миа с Анселем и Харлоу с Финном — сейчас счастливо женаты. Но иногда мы с Оливером (особенно, когда выпьем) любим похвалить друг друга, что мы единственные, кто провернули эту свадебную ерунду в Вегасе, как нормальные люди: сначала сожаление, затем аннулирование и похмелье. И учитывая эмоциональную дистанцию, которую он всегда держит, я почти уверена, что из нас двоих он тот, кто на самом деле одобряет такое решение.

— И это было не просто «о-о, нам нравится идея, давайте купим и посмотрим, что из этого можно сделать», — продолжаю я. — Купив, они уже знали, кто будет режиссер. И сегодня мы говорили о кастинге. У них полно больших эффектных парней, кто жаждет принять участие.

— С ума сойти, — бормочет он, придвигаясь ближе и внимательно глядя на меня. И если бы я не знала Оливера так хорошо, решила бы, что он смотрит на мой рот. Но я хорошо его знаю: он просто вглядывается в каждую черту моего лица, пока я говорю. Он потрясающий слушатель.

— И… я собираюсь совместно писать сценарий! — немного задыхаясь, добавляю я, и его глаза округляются.

— Лола! Лола, черт возьми.

Пока я пересказываю сегодняшнюю утреннюю встречу, Оливер возвращается к распаковыванию новой партии комиксов, время от времени поглядывая на меня со своей все поглощающей легкой улыбочкой. Я думала, что за все это время научилась понимать, о чем он думает или как реагирует на что-то. Но он по-прежнему во многом мною нечитаем. Лофт, в котором я живу на пару с моей подругой Лондон, находится всего в паре кварталов от магазина Оливера, и хотя я вижу его почти каждый день, бóльшую часть времени по-прежнему ощущаю себя пытающейся понять, что он имеет в виду, или что означает каждое его слово, или, например, задержавшаяся на мне улыбка. И будь я похожа на Харлоу, я бы просто спросила.

— Значит, ты с нетерпением ждешь его выхода на экраны? — спрашивает он. — Это произошло так быстро, что мы не успели обсудить. Знаю, многие авторы не в восторге от конечного результата адаптации.

— Издеваешься? — восклицаю я. Как он может всерьез об этом спрашивать? Единственное, что я люблю больше комиксов, — это фильмы по комиксам. — Это как снег на голову, но при этом потрясающе.

А потом вспоминаю, что меня ждет email с семнадцатью вариантами сценария в качестве «рекомендации», от чего накатывает легкая тошнота.

— Это почти как строительство дома, — говорю ему я. — Но мне хочется заморачиваться вопросом вселения, а не подбирать ручки к шкафам и светильники.

— Давай просто надеяться, что они не позовут Джорджа Клуни на роль твоего «Бэтмена», — замечает он.

Я поигрываю бровями.

— Пусть позовут мне Джорджа Клуни для всего, чего угодно, сэр.

Из-за полок появляется НеДжо, единственный работник Оливера, находящийся вечно под кайфом чувак с ирокезом, к которому мы ощущаем такую же привязанность и обожание, какую испытывает хозяин к своему домашнему любимцу.

— Клуни гей. Вы же знаете, да?

Мы с Оливером не обращаем на него никакого внимания.

— На самом деле, — добавляю я, — если эти два слова — Джордж Клуни — когда-нибудь включат в оксфордский словарь английского языка в качестве глагола, я тут же добавлю их в список часто употребляемых выражений.

— Типа «вас когда-нибудь клунили»? — предлагает Оливер.

— Точно. «Мы пошли гулять, а потом нас отклунили аж до двух часов. Приятного вечера».

Оливер кивает и убирает в ящик ручки.

— Наверное, мне тоже стоит добавить.

— Видишь? Вот поэтому мы и дружим, — отвечаю я. Быть рядом с ним — как находиться под дозой ксанакса[6]. Он меня всегда успокаивает. — Если Джордж Клуни станет глаголом, это будет такое важное событие, что станет не важно, гей он или нет, ты тоже захочешь его использовать.

— Он стопроцентный гей, — уже громче заявляет НеДжо.

Скептически фыркнув, Оливер наконец поворачивается к нему.

— Я так не думаю. Он ведь женился.

— Да ну? — спрашивает НеДжо, облокачиваясь локтями на стойку. — Но будь он таким, ты бы его все равно хотел?