– Пойдем? – Наташа подняла на Алексея безмятежный взгляд и первая встала. Это была снова свободная и уверенная в себе женщина. Лицо ее казалось немного усталым, но по-прежнему очень красивым. Она еще подумала:

«Как хорошо, что теперь я точно знаю, что его не люблю. Кого?» – мысленно воскликнули в ее сознании оба.

«Но это очень неблагодарно», – ругнула она себя и легкой походкой отправилась в туалет.

Официант принес сдачу. Алексей оставил чаевые и вышел ждать Наташу в вестибюле.

15

Просидев перед рестораном до десяти, Славик замерз. Если бы Наташа все-таки появилась, он не мог бы ее не заметить. Попрощавшись с Нирыбойнимясом, Славик решил ехать в гостиницу. У него вдруг появилась уверенность, что он найдет жену там.

Задержалась где-нибудь и решила на банкет не ехать. Спит теперь как сурок в своем номере.

От ресторана до гостиницы он добрался быстро, несмотря на то, что пару раз приходилось останавливаться и спрашивать дорогу. Машину Владислав оставил на улице у входа, а сам зашел внутрь. Дежурная не без удивления ответила и ему: Натальи Нечаевой в номере нет. Он в растерянности встал посреди фойе, не зная, где еще искать жену. Потом решил выйти на улицу, прогуляться. На газонах желтели запоздалые одуванчики, во дворах доцветала персидская сирень, и липа, буйно распушившись нежными бледно-желтыми шариками, заливала округу медовым ароматом. Пройдя небольшой боковой улочкой на угол Каменно-островского проспекта, Серов вышел к реке – «р. Большая Невка», значилось на специальной табличке. Он спустился на гранитную набережную. Пошел к мосту с фигурной решеткой. Судя по надписи, мост должны были развести в самой середине ночи, а пока вдоль парапета, примерно на одинаковом расстоянии друг от друга, застыли в объятиях влюбленные парочки. Серов безотчетно позавидовал им. Ему тоже вдруг захотелось тепла, уюта, внимания.

С реки подул свежий ветер, и он накинул джемпер, предусмотрительно брошенный в сумку еще в Москве.

«Пожалуй, действительно что-то есть в этих белых ночах, – заметил Вячеслав мимоходом. – Не зря же столько людей их расхваливают. Если она хочет, – подумал он о жене, – может быть, и в самом деле купить где-нибудь под Питером небольшую дачку?»

Серов перешел на другую сторону моста и оказался в зеленом раю. По одной стороне проспекта еще некоторое время виднелись немногочисленные дома, потом показалась решетчатая загородка, в глубине которой хорошо видна была старая церковь, большой дом с колоннами, вероятно, не менее чем трехсотлетней давности, по бокам строгим прямоугольником располагались вспомогательные службы. Наверное, хозяйственные постройки, жилье для челяди, кладовые.

Один дом в классическом стиле был похож на старинную конюшню для господских лошадей. «У нас тоже есть похожий в Кузьминском парке», – вспомнил Слава. Дальше начинался сплошной зеленый массив невероятной густоты с двумя прямыми аллеями, уходящими куда-то вдаль от проспекта.

«А тут что такое?» – удивился Серов и вдохнул полной грудью. Воздух, как в лесу!

Сквозь листву осин, берез, огромных лип и мелкого кустарника он заметил запоздало цветущие кисти черемухи. С одной из аллей вывернул мужчина с бородкой, на велосипеде, в распахнутой куртке, с безумным лицом, с сияющими глазами.

– Красота-то какая, да? – восторженно обратился он к Серову, поравнявшись с ним.

– Сам-то я не местный, – улыбнувшись, сказал ему Славик. – Не подскажете, где это я нахожусь?

– Да это же Каменный остров! Знаменитое место! – расплылся в улыбке прохожий и с готовностью, свойственной коренным петербуржцам, начал рассказывать про историю островных набережных, про старинный дом, что видел Серов по другую сторону проспекта. – Это дворец маленького императора Павла… – Но Вячеслав Сергеевич уже не мог внимательно слушать случайного собеседника.

«Так вот он какой, Каменный остров», – он представил Наташу, гуляющую здесь с отцом. Худенькая девочка в белых колготках и нарядном платье важно выступает под руку с морским офицером. Славик почувствовал, как с обеих рек, окружающих остров, понесло вдруг тиной и холодом.

Он был выше того, чтобы ревновать Наташу. Славик быстро понял, что именно отец в Наташином представлении олицетворяет собой всех мужчин на земле. Именно с ним она бывала по-настоящему, по-детски весела, раскованна, а с ним, Серовым, все чаще зажата.

Думая, что он выше ревности, Славик на самом деле не понимал того, что ревнует не только к отцу. Ко всему, что окружало Наташу. Он ненавидел ее поездки, ее институтских знакомых, ее успехи в работе, прекрасно сознавая, что он сам сделал все, чтобы она добилась этих успехов, и что без всего этого Наташа не сможет жить.

Он ненавидел даже деньги, которые жена зарабатывала, ведь они давали ей независимость. Он, пожалуй, не ревновал только к Кате. Слава вот сам знал, что любил свою мать, был благодарен ей за жизнь, что она ему дала. Но в то же время редко бывал у нее, раздражался от ее разговоров. У него возникало даже какое-то странное недоумение, когда он прикасался губами к ее высохшему лицу. Ему тогда казалось, что по какой-то нелепой случайности что-то перепутали в роддоме и его мать на самом деле ему вовсе не кровная мать. Он не сознавал, что хотел обычного теплого дома. Обычной семьи – без научных ускорений, без конференций и даже без лишних денег. Он хотел простого, банального счастья. Но не мог себе его позволить. Он запутался. Если бы его первая жена и вторая поменялись местами – наверное, это оказалось бы для Вячеслава идеально. Черт возьми, почему идеалы недостижимы в жизни?

Иногда с Наташей творились непонятные вещи.

Она заболевала, когда не могла выдержать темпа. У нее поднималась температура, начиналась дрожь. Вячеслав давно уже понял, что причиной ее недомоганий была вовсе не инфекция, а какой-то диссонанс всех органов чувств. Он хотел бы тогда посидеть рядом с ней, почитать вслух газету, рассказать анекдот или вывести на прогулку кормить белок в парке. Слава с Наташей, кстати, и прижились в этом районе из-за парка. Квартиру сменили на более просторную, а район оставили. Но ему надо было идти на работу, оперировать больных, давать частные консультации, ехать куда-то по делам, и тогда в их доме появлялся Наташин отец. С ним она всегда находила время для разговоров. Однажды Серов вошел в комнату, когда они с отцом о чем-то весело говорили. Он хотел поддержать их веселье и стал рассказывать что-то свое. Через минуту Наташа затихла. (На самом деле затихла она оттого, что не могла забыть случайно найденные ею чьи-то шпильки на зеркале в прихожей.) Отец держал ее за руку, а она смотрела на него такими жалобными и любящими глазами, что можно было подумать, что Серов взял ее в вечное рабство. Он тогда вышел и громко хлопнул дверью. И еле дождался, когда жена уедет в очередную командировку. Самое подходящее выражение для его последующих действий было – «ушел в загул». Вывел его из этого состояния бывший однокурсник Валерка.

– Ох, если Наташка узнает… – только и повторял он, пока вез его домой после этой безумной оргии.

– Все вы заботитесь о Наташке… Все вы, сволочи, в нее влюблены! – хрипел по дороге Серов, пьяно мотая головой. – Начиная с тебя и кончая толстой жабой – Нирыбойнимясом…

Что касается самой Наташи, то во время болезни, когда столбик термометра забирался особенно высоко, ей чудилась ее детская комната в старом доме и бесконечные разговоры с тем, кто стоял в темном углу и был плохо виден, лишь таинственно, снисходительно улыбался. Снисхождение было противно. Оно ущемляло ее гордость. Его требовалось преодолеть. Тогда начинался кошмар. Комната вращалась по кругу быстрей и быстрей. Наташу мучило до тошноты, что она никак не могла понять, кто именно там сидит. Под утро кошмар прекращался. Когда она открывала глаза, в кресле рядом с ней почти всегда был отец. Серов говорил ей, что она страшно кричала во сне, звала отца. Он его привозил. Отец держал ее за руку, Наталья успокаивалась и засыпала. Просыпалась здоровая.

Она хотела бы думать, что отец не чудился ей в том углу никогда.

А Славик хорошо помнил, как изменил ей в первый раз. Это и случилось-то из-за ее отца. Наташа в тот день защитила докторскую. Сколько он бегал, хлопотал, устраивая банкет! Как добивался места в престижной «Праге»! Как радовался за нее, сколько, наконец, истратил денег!

И вот перед началом веселья явился папочка. Он был красив, ничего не скажешь! Высок и худ, пустяки, что почти шестидесяти лет, в черной с золотом форме, с крепкими теплыми ладонями. Теща с ним не пришла. Осталась сидеть с простудившейся Катей. Наташа подводила отца к гостям, знакомила, представляла… А он, Серов, бегал возле нее. Встречал, провожал, суетился, подавал пальто… Такую роль он тогда выполнял в первый раз. С Лилькой Вячеслав никогда не делал ничего подобного.

Он очень ждал Наташиной защиты и этого банкета. Он представлял, как скажет ей с бокалом в руке:

– Видишь, я был прав, приехав за тобой! Ты многого добилась!

Ведь ее докторская была в какой-то степени и его самым большим успехом. Он гордился Наташей, как гордятся учителя своими самыми способными учениками. Правда, произнося ответную речь, она его тоже коротко поблагодарила. Но он ждал от нее искренности, выраженной хоть чем-нибудь – хоть легким толчком ноги, быстрым пожатием, лучезарным взглядом. Но ей было не до него. Речи лились рекой, на него никто и не посмотрел. Она была героиней вечера и королевой. Он пошел в оркестр и заказал белый танец. Серов надеялся, что жена вспомнит тот первомайский вечер в посольстве Лаоса и пригласит мужа танцевать!

Наташа выбрала папочку. Что и говорить, они с отцом были красивой парой.

И тогда Слава ушел из ресторана, подхватив под руку первую попавшуюся на пути лаборантку. Лаборантка (дура, что с нее возьмешь!) на следующий же день прибежала каяться к Наташе, делала страшные глаза, лила слезы и утверждала, что все вышло случайно. Наташа выслушала тогда ее холодно и отправила домой, попросив хорошенько проспаться и не болтать ерунды. Наташа убедила лаборантку, что это приключение ей приснилось, потому что на банкете она выпила слишком много, а на самом деле Серов целый вечер был с ней, Наташей, и разговаривать больше об этом инциденте не стала. А Серову об этом эпизоде рассказала сама лаборантка уже потом, спустя много лет. Она, кстати, рассказывая об этом случае, так и была убеждена в своем смешном сне. Серов же именно тогда на банкете окончательно понял, какую непростую женщину выбрал себе в жены. И как-то так получилось, что с того раза он начал потихоньку ей мстить. За свое сиюминутное унижение, за то, что папочку она любит больше, чем его, за то, что она несется вперед и вперед, а он погряз в простых, элементарных делах и, похоже, уже не в силах ничего изменить. Но если бы кто-нибудь сказал Вячеславу, что жизнь можно попытаться изменить еще раз и на одной Наташе свет клином не сошелся, он заехал бы тому в морду, не задумываясь.