Что за судьба? Завоевывать мужчину не любовью и преданностью, а умением, хитростью, терпением и расчетом. Неужели в мире есть женщины, которым любимые достаются просто так, без усилий? Должно быть, это и есть счастье. Вот, например, ее мама с отцом. Но для нее это счастье, видимо, недостижимо.

Алексей куда-то отправился из фойе, очевидно, в туалет. Она поднесла к губам бокал с легким вином, отпила глоток. Хорошее вино. Надо же, ее отец на их старой приволжской дачке тоже умудрялся выращивать виноград и сам делал вино.

Наташе вспомнился выжженный августом двор ее родного дома в тот год, когда она вышла замуж за Серова. Никогда в жизни она не видела столько арбузов! Они огромными кучами были свалены прямо на тротуарах и продавались чуть не задаром, такой был на них урожай. Иногда хулиганистые мальчишки подбегали к кучам, хватали лежащий с краю арбуз и с визгом и хохотом убегали. Их и не думали догонять. Продавцы только грозили издали им кулаками да лениво ругались. А мальчишки разбивали арбузы прямо об землю и впивались зубами в оголенную сладкую мякоть, и по их измазанным, возбужденным, пыльным мордашкам стекал ароматный и липкий сок. В тот год ей ужасно не везло в жизни. Лаос вспоминался теперь как сказочная страна. Честолюбивые планы остались пока только в мыслях.

Ее высокий покровитель уехал на четыре года в Женеву, и для нее это было так же далеко, как на Марс. Без него ее переезд в Москву был практически неосуществим. Застряла и докторская. У института не было ни желания, ни денег финансировать дорогой проект, а заниматься мелочью Наташа не видела смысла. Ее зажимали. Начальник, завкафедрой, с трудом, еле сдерживаясь, терпел у себя конкурентку. От предчувствия невозможности реализовать задуманное Наташа очень нервничала и была полубольна. Нерадостный это был год в ее жизни.

Родителям теперь было не до нее. То есть все, что отец с мамой делали, было как раз для нее – заботы о внучке, работа на даче, хлопоты по хозяйству. Но им уже было не до Наташиных переживаний по поводу плохо продвигающейся работы, неудачного замужества.

– Не дрейфь, дочка, как-нибудь образуется! – говорил Наташе отец, но утешения звучали поверхностно. Да это было и понятно – главное место в жизни ее родителей теперь занимала Катя. И если бы не приняли они на себя заботы о внучке не только без упрека, а с удовольствием, Наташе было бы очень стыдно, что она их так загрузила. Она, конечно, гораздо больше времени проводила бы тогда с Катей, но, естественно, работать на полную катушку в таком случае не смогла. И ничего бы не добилась. Поэтому родителям Наташа была очень благодарна. И в Лаос, между прочим, они ее тоже отпустили без звука. «Конечно, поезжай, доченька, – сказала тогда мама. – За Катюшку не беспокойся, поднимем, научим читать, подготовим в школу».

И выполнили свое обещание в тоже довольно непростые, особенно для периферийных городов, времена. Когда Наташа через год пребывания в Лаосе получила письмо с фотографиями, она расплакалась. С глянцевых листов на нее смотрела обаятельная, совсем взрослая девочка с ее глазами и бабушкиными ямочками на щеках. Первоклассница. Ее дочь.

«Боже мой, – думала тогда Наташа, вытирая слезы. – Пока я буду здесь, дочь вырастет без меня!» Но единственным утешением для Наташи стало то, что она сознавала: отец и мама были всегда, сколько она помнила, вдвоем, вместе выполняли любую работу и отдыхали тоже вместе. «То есть, – как говорила Наташа, – они жили жизнью лебединой пары, никогда не ревнуя друг друга, никогда не ругаясь».

Но сразу после этих прекрасных, добрых мыслей в голову лезла другая – злая, навязчивая мысль. И как ее ни гнала Наташа, она возвращалась к ней снова и снова. Они всегда вместе, но я-то одна! Почему, ну почему очень часто в семьях, где есть замечательные отцы, дочери не могут создать свою полноценную семью? Не потому ли, что всех мужчин, попадающихся им на жизненной дороге, они непременно сравнивают с отцом?

Однажды Наташа подумала: а хотела бы она жить с отцом на даче вместо мамы? Заниматься простыми делами, выращивать кабачки и астры, ездить на завод на работу и с нетерпением ждать конца недели, чтобы снова очутиться в зеленом раю?

Она даже засмеялась. Конечно же, нет! Она так не сможет – немыслимо найти мужчину, чтобы сидел с ней вместе не на даче, а в крысятнике.

И она стала медленно чахнуть, находясь в плену обстоятельств, высасывающих ее силы и волю, будто паук высасывает муху. В таком состоянии, совершенно неожиданно и нашел ее Алексей Фомин. Его звонок раздался почти день в день через год после ее возвращения из Лаоса.

– Я зайду, – сказал он, не спрашивая, хочет ли она его видеть.

Она сказала: «Заходи», но в первый раз почувствовала неловкость. Из-за его прихода она попросила отца и мать взять внучку и переночевать на даче.

– А кто придет-то? – спросили они, не привыкшие к таким просьбам дочери.

– Алеша Фомин, – сказала она таким голосом, будто время действия опять вернулось на несколько лет назад. Отец и мама переглянулись со значением и согласились. Мама даже успела испечь творожное печенье к чаю. Наташа видела, что мама неожиданно разволновалась. Ее волнение передалось почему-то и ей.

Благодушный и пахнущий дорогим одеколоном Фомин опять довольно поздно появился в дверях ее квартиры с бутылкой шампанского и букетом цветов. Пройдя в комнату, он сел все в то же кресло, стоявшее на прежнем месте, осмотрелся. И через некоторое время после того, как он переступил порог, Наташа в его обращении к ней заметила неприятно поразившие ее покровительственные нотки. Он рассказывал ей о своих успехах в бизнесе, был вальяжен, шампанское подливал, небрежно откидывая руку. Развернул из шуршащей бумаги подарок – духи. Название звучало для нее фантастически. В те годы заведующие секциями в престижных магазинах душились «Клима», продавщицы за овощными прилавками благоухали «Сигнатюром», а советской интеллигенции доставались холодные ароматы Прибалтики, не лишенные, впрочем, определенного шарма. Наташа, во всяком случае, имела на своем скромном туалетном столике желтый флакончик «Дзинтарс».

С того прохладного утра, когда он молча вышел из ее квартиры последний раз, минуло аж шесть лет. И вот он снова, как ни в чем не бывало, спокойно сидит в ее уже состарившемся кресле в углу и рассказывает о своей жене, о ребенке, о Питере, и она, как всегда, с улыбкой слушает его, и кивает, и вставляет остроумные замечания, и пытается скрыть грусть в глазах.

Что она и что он? Ей уже порядочно лет, а она все еще живет с родителями в своей маленькой комнатушке и фактически вместе с маленькой дочкой сидит на шее у отца. Дочка в этом году пошла в школу. Не сбылись планы переехать в Москву. Мать постарела и с трудом дорабатывает до пенсии. А она сама разрывается между научной лабораторией, рынком, лекционным залом, школьными уроками и очередями в магазинах за самым необходимым. И постоянно страдает от нехватки средств и невозможности пробиться. А он, будто делая ей одолжение, приехал повидаться с никчемной, несостоявшейся провинциалкой. Ей стало противно и стыдно за ее мечты о том, как он будет большим ученым, конструктором, руководителем крупного конструкторского бюро, о том, что она тоже совершит мировое открытие…

Он взял со стола ее практикум, изданный на французском языке. Попробовал прочитать заголовок. И она увидела огонек удивления, мельком блеснувший в его глазах. Наташа разозлилась от постигшей ее явной несправедливости. Она вспомнила обожание в глазах ее крошечных, но очень старательных лаосских студентов, которые называли ее «русская мадам». Для них она была не просто преподавателем, она являлась вестником мировой науки. А здесь…

Наташа взяла себя в руки. Если сейчас она позволит себе еще и расплакаться, она обесчестит свою жизнь. А он как раз вынул из кармана диск.

– Ты любила когда-то оркестр Поля Мориа.

– Да, я любила. – Она повертела диск в руках. Среди знакомых названий обнаружилась неизвестная фамилия. Джиозотто «Адажио»… Она воткнула диск в щель музыкального центра и стала говорить…

Она рассказывала ему о мокрых лианах после дождя, о пестром базаре, о жизни в посольстве, об осторожности и трусости людей, о смешных мелочах жизни и, как-то особенно нежно, о своей там работе. Три буквы – RPT, – слабо светившиеся на табло, оказались кстати – ей не приходилось отвлекаться, чтобы повторить мелодию. Алексей слушал, и на лице его появилась недоверчивая полуулыбка. Он по прежним годам знал, что рассказами Наташа умеет зажечь. Ее бы в сказку тысячи и одной ночи. Ему даже в какой-то момент стало немного жаль, что вот эта самая Наташа занимается такими интересными вещами, а он впаривает старые иномарки и новые «Жигули» и испытывает радость, когда удается выгодно продать пригнанную из Финляндии кучу ржавого металлолома. Но, снова оглядев ее бедную комнатенку, старые шторы, слой пыли, предательски лежащий на зеркале, он опомнился и решил, что с такой женщиной, как Наташа, ему вовсе не по дороге.

Наташа замолчала. Пока она рассказывала, Алексей, как всегда, успел исчертить несколько листков забавными рожицами.

Еще несколько лет этаких трепыханий, думал он про нее, и без денежных инвестиций ее пыл увянет. Никому скоро ее наука не будет нужна. Финансирование все сокращается и, похоже, через несколько лет прекратится совсем. Что тогда она запоет и кому будет нужна со своими теориями? Безусловно, он прав, что так рьяно делает деньги. Вот сейчас строит дачу. Конечно, мещанство, но так хочется жить комфортно! Надо быть реалистом. Он выпил шампанского. Конечно, она заслуживает уважения. Не каждая женщина, да и мужчина, может подняться над пошлой действительностью.

Ему захотелось подойти к ней, обнять и хоть таким образом приобщиться к своим юношеским честолюбивым мечтам что-нибудь этакое открыть или что-то построить. А она застыла, перестав говорить, выключив музыку, и сидела ссутулившись перед своей когда-то шикарной, а теперь уже старой, разбитой пишущей машинкой. Он поднялся с кресла, прошелся по комнате и вдруг обнял Наташу. Она тоже встала. Глаза ее стали пусты, и он заметил, что нежность из них куда-то пропала. Он убрал руки.