Цветочная арка… Зачем и кому нужна цветочная арка? Откуда-то в голове возникло слово «петуния» — вот его Рэй и выпалил.

— А… э… — промямлила флористка и, просветлев лицом, переглянулась с Ри. — Что ж — это может быть неплохим решением. Как раз в нужной гамме!

— Вот! — подытожила та. — А говорил — в цветах не разбираешься!

Шафером Рэй пригласил Доусона, хотя в этом и был некий элемент черного юмора. Впрочем, а кого еще? Школьных приятелей, связь с которыми он потерял много лет назад? Или кого-то из Ричмонда — из тех сослуживцев и соседей, к которым они с Луизой ходили вместе на вечеринки?..

А Доусон стал ему симпатичен сразу, с первого момента — дородный, уверенный в себе, но не авторитарный, с приятной располагающей улыбкой и внимательными серыми глазами. Рэй прекрасно понимал, что все это — и внешность, и даже улыбка — составные части тщательно отработанного имиджа адвоката, но симпатию это не умаляло.


Труды Ри не пропали зря: и сама свадьба, и последующая вечеринка прошли без сучка и задоринки, как отлаженные швейцарские часы. Весь дом снаружи и изнутри был украшен цветами, вдоль подъездной дорожки подмигивали разноцветные лампочки; музыканты играли какие-то веселенькие мелодии, подружки невесты в сиреневых платьях смотрелись цветником фиалок. И новый смокинг сидел на Рэе как влитой, и даже бутоньерка с растрепанным махровым цветком оказалась не такой уж громоздкой.

В начале вечеринки они с Ри стояли под цветочной аркой (вот, оказывается, зачем она была нужна!) и принимали поздравления. Люди подходили — поодиночке и парами — пожимали им руки, кое-кто целовал Ри в щечку, а некоторые женщины — и его; желали любви и счастья, долгих лет счастливой жизни, словом, всего, что принято в таких случаях.

Рэю оставалось лишь гадать, кто из гостей знает, что меньше чем через три недели новоиспеченному мужу предстоит сесть на скамью подсудимых, а в перспективе, возможно, и в тюрьму. Наверное, многие…


До свадьбы оставалась всего неделя, когда позвонил Доусон, сказал: «Нам нужно встретиться. Прокуратура предлагает сделку» — и в тот же день, к вечеру, приехал.

Ри на сей раз даже не стала говорить, что тоже хочет поприсутствовать, они просто пришли к Рамсфорду в кабинет с ней вместе.

— Сегодня с утра мне позвонил заместитель окружного прокурора Куган, попросил подъехать к нему, — сообщил адвокат. — Когда я приехал, начал издалека — сказал, что не понимает, почему вдруг поднялась такая шумиха из-за дела, которое тянет от силы года на четыре: не убийца с пожизненкой, не маньяк какой-нибудь, а самый рядовой случай. На такие дела пресса обычно и внимания не обращает, а тут словно с цепи все сорвались.

Рамсфорд хмыкнул — Рэй подозревал, что пресловутая «шумиха» была в немалой степени его рук делом.

— Ну конечно! Не его же судить ни за что ни про что собираются! — буркнула Ри.

Лишь сам Рэй сидел молча, в нетерпении глядя на Доусона — ну давай же, переходи уже к самому главному!

— Так вот, — продолжил адвокат, — Куган предложил, как он выразился, «сэкономить деньги налогоплательщиков». Иными словами, он хочет, чтобы ты признал свою вину в нанесении телесных повреждений Тони Ринальди и в незаконном владении оружием. За это ты получишь два года тюрьмы общего режима, через год с небольшим мы сможем просить досрочного освобождения, и прокуратура возражать не станет. С другой стороны, если дело дойдет до суда, то в обвинительном заключении будут фигурировать и побои, которые ты нанес беременной женщине, и угроза жизни и здоровью людей, и истязания… в общем, в этом случае они будут требовать четыре с половиной года. Так что, — развел руками, — давайте решать, что делать. Куган просил до конца недели дать ответ.

У Рэя было ощущение, что воздух стал густым, как вода — ни сдвинуться с места, ни вздохнуть. Вот и все… До сих пор почему-то казалось, что и суд и тюрьма еще не скоро, и вдруг это придвинулось совсем близко, вплотную.

Решать — а что решать? Признать себя виновным и таким образом отказаться от малейшего шанса на оправдание? Или не признать и на четыре года сесть в тюрьму? Нет, четыре, наверное, все-таки не дадут, но три могут…

Прежде, чем он успел что-то сказать, Ри вцепилась ему в руку и подалась вперед:

— Нет, ну что вы! — Отчаянно замотала головой. — Нет, Рэй ни в коем случае не должен признавать себя виновным!

— Мэрион, не вмешивайся, пожалуйста! — попытался заткнуть ее Рамсфорд.

— Да что вы, не понимаете, что ли?! — Ри перевела взгляд с него на Доусона. — Ведь если он сейчас признает себя виновным — это уже на всю жизнь клеймо, его потом никуда на работу не возьмут!

— Что верно, то верно, в сфере обеспечения безопасности ему потом будет нелегко найти работу, — согласился адвокат.

— Вот видишь! — обернулась она к отцу. — А ты говоришь…

— А я ничего не говорю! — оборвал тот. — Я говорю только одно: решать, как поступить, должен Рэй. Именно он — не я, не Доусон, и уж тем более не ты со своими эмоциями и детским максимализмом. Потому что если его признают виновным, это может обойтись ему в лишние полгода, а то и больше, тюрьмы, и отсиживать эти месяцы придется именно ему, и никому другому.

— Но его же могут и оправдать!

— Могут. Теоретически.

— Все равно я считаю, что он не должен признавать себя виновным, — Ри вскинула голову, глаза гневно сверкнули. — Потому что он действительно ни в чем не виноват!

— В любом случае, решать не тебе, — повторил Рамсфорд. Хмуро сдвинув брови, взглянул на Рэя: — Несколько дней у тебя еще есть. В четверг соберемся, снова все обсудим, а ты пока думай…

Рэй и думал. Но не о сделке, которую предложил заместитель прокурора — там, сколько ни думай, однозначного ответа нет. Он думал о Ри. О том, что по большому счету он не может предложить ей ничего: ни положения в обществе, ни денег — только любовь. Любовь и доверие, и уважение.

Взял ее за руку, погладил хрупкое запястье.

— Ри…

Сердитая, нахохленная — судя по всему, замечание Рамсфорда насчет «детского максимализма» ее здорово взбесило. Пару секунд он смотрел на нее, глаза в глаза, и обернулся к Доусону.

— Мэрион права. Я не признаю себя виновным.


Медовый месяц они провели во Флориде — в самом старом и романтичном городе Апельсинового Штата[24], Сент-Огастине. Точнее, не месяц, а те две недели, которые оставались до суда.

Поначалу они вообще никуда ехать не собирались — что поделать, если Рэю запрещено выезжать за пределы штата! Но за три дня до свадьбы папа пришел к ним вечером — довольный, улыбающийся — и положил на стол билеты.

— Вот. Это мой вам подарок! — Выложил поверх билетов еще какую-то сложенную вчетверо бумагу. — И это тоже.

«Это тоже» оказалось подписанным судьей документом, разрешающим Рэймонду Логану по семейным обстоятельствам на две недели выехать в Сент-Огастин, Флорида.

Вообще-то Мэрион до сих пор была сердита на отца — не за дурацкое замечание насчет «детского максимализма», а за то, что он не поддержал ее (хотя наверняка в глубине души понимал, что она права) и чуть ли не уговаривал Рэя согласиться на предложенную прокуратурой сделку. Но Рэй тогда, слава богу, проявил здравый смысл и от сделки отказался, а принесенный отцом подарок был отличным поводом помириться. Поэтому она радостно поцеловала его в щеку:

— Спасибо, папа!

Вот так и получилось, что на следующий день после свадьбы, в три часа пополудни, они с Рэем приземлились в аэропорту Сент-Огастина.


Все бы хорошо, но утром того же дня, пока она складывала чемоданы, Рэй сидел на диване и смотрел на нее. Смотрел, смотрел — и вдруг сказал:

— Ты можешь присесть на минуту? Мне надо с тобой поговорить.

— Ну что тебе? — Мэрион послушно присела, одновременно припоминая, положила ли она в чемодан купленную для Рэя еще в Риме зеленовато-голубую льняную рубашку с коротким рукавом, которую у него до сих пор не было случая обновить.

— Я бы хотел, чтобы ты пока продолжала принимать таблетки, — мрачно изрек он.

— Какие таблетки?

Кажется, все-таки положила… Надо сходить проверить: если у него в шкафу рубашка не висит, значит, точно положила.

— Противозачаточные.

Мэрион удивленно уставилась на него. Говорить, что она еще на прошлой неделе перестала их принимать, сочла недипломатичным, вместо этого спросила:

— Ты же всегда говорил мне, что хочешь детей?!

— Да, но…

— Что — «но»? — Она уже поняла, к чему Рэй клонит, но хотела, чтобы он сказал это вслух.

— Давай подождем, пока закончится суд.

Мэрион хмыкнула и пожала плечами, после чего встала и продолжила сборы.

Пусть думает, что она согласилась… пусть думает!

Они договорились между собой не говорить о предстоящем суде, постараться даже не вспоминать о нем — жить сегодня и сейчас и быть счастливыми. Ведь это раз в жизни бывает — медовый месяц!

Рэй и впрямь за все две недели не сказал о суде ни слова. Они бродили вместе по старинному городу (если честно, то после Рима он не очень смотрелся), лежали на пляже, купались, играли в мяч. Уже в сумерках, по пути в отель, заходили в сувенирные лавочки — в одной из них через день после приезда Рэй купил ей красивейшее ожерелье из трех ниток жемчуга разных цветов.

Он улыбался, даже смеялся; на пляже, стоя по пояс в воде, поднимал ее на вытянутых руках и кидал в набегавшую волну — забава, привычная им обоим с детства, ей при этом полагалось визжать что есть мочи. Сидя вечером на террасе отеля, они пили вино и ели огромных креветок — Рэй, улыбаясь, поднимал бокал и прищурившись смотрел на нее сквозь него.

Только вот ночью… Наверное, в постели мужчины не умеют лгать, и в его ласках, в его поцелуях Мэрион чудился оттенок отчаяния, словно он пытался насытиться ею, запомнить, словно вот-вот им предстояло расстаться надолго… навеки, навсегда. И это же отчаяние порой мелькало в его глазах в самые неподходящие моменты — никто посторонний бы наверняка ничего не заметил, но Мэрион слишком хорошо его знала, чтобы не видеть.