Хамфри понимал, что угодил в ловушку. Ему не следовало позволять привозить себя назад. Только душевное и телесное состояние, в котором он выбрался из коттеджа, вынудило его вернуться прямиком в лапы палача. Хамфри не возражал против смерти – для него жизнь была кончена, – но не хотел, чтобы его повесили. Говоря, будто ему безразлично, что с ним произойдет, он грешил против истины. Хамфри позволил доктору Коппарду усадить себя в двуколку и изложить свой план, но в тот момент он не сомневался, что скоро умрет из-за кровоточащей раны и ужасного разговора с Летти. Однако теперь Хамфри понимал, что доктор Коппард извлек пулю, что рана неопасна, а остальные повреждения – всего лишь ушибы и царапины, а от разбитого сердца люди не умирают. Но было уже поздно. Ему следовало умереть у двери коттеджа или у ног Летти, когда она сказала, что ненавидит его. Каким же дураком он оказался!

Но с ним еще не покончено. Хамфри припомнил о том, как с кровоточащей раной полз в канаве, а потом, шатаясь, плелся по дороге, как выдержал тряску в двуколке и нашел в себе силы войти в коттедж и убеждать Летти. Теперь он болен не тяжелее, чем когда планировал забрать ее в Лондон. И при этом лежит здесь, словно оглушенный вол, ожидающий ножа мясника, и готов позволить арестовать себя и повесить только из-за того, что любил девушку, которая предпочла ему Планта Дрисколла. Хороший конец, нечего сказать!

Хамфри попытался подняться с кровати, но тело, не желавшее разделять душевные тревоги, болезненно запротестовало, цепляясь за целительное ложе невидимыми щупальцами, однако ему удалось встать на ноги и добраться до двери.

Услышав голоса в холле и не давая себе труда разобрать слова, Хамфри решил, что путь по лестнице закрыт, и поплелся к окну. Прыгать было самоубийством, а на поиски веревки не хватало времени. Но его не схватят, как крысу в ловушке! Хамфри дико озирался в поисках тяжелого орудия, способного причинить вред даже в его ослабевших, дрожащих руках. Единственной подходящей вещью показалась ему тяжелая деревянная сапожная колодка – одна из пары, стоящей в углу с тех пор, как он надел свои лучшие сапоги перед отъездом в Кембридж. Хамфри нагнулся за ней, а выпрямившись, схватился за стену, стараясь справиться с головокружением. На лестнице послышались шаги, и он притаился за дверью готовясь изо всех сил опустить колодку на голову вошедшему, сбежать по лестнице и выскользнуть через заднюю дверь.

К счастью для себя, доктор Коппард задержался на пороге и тихо спросил:

– Хамфри, ты спишь?

Заметив пустую кровать, он быстро вошел в комнату, огляделся вокруг и увидел Хамфри с бледным лицом, диким взглядом и колодкой в руке.

– Все в порядке, – успокоил старик.

– Он ушел. Ложись в кровать.

Взяв у Хамфри колодку, он положил ее на стул.

– Хорошо, что я не позволил ему подняться. Очевидно, этим ты собирался огреть его по голове? Вот тогда бы нам точно несдобровать!

– Я не думал, что вы сможете избавиться от него, сэр. И не мог допустить, чтобы меня схватили. Я не хочу быть повешенным, – сказал Хамфри, чувствуя невероятное облегчение и опасную близость к истерическому хохоту и плачу.

– Весьма здоровый симптом, – заметил старик.

– Ну ложись, и я все тебе расскажу, а потом помогу раздеться. Я немного староват для притворства, но мне удалось его одурачить.

Поднимаясь наверх, доктор Коппард решил сказать Хамфри именно это. Однако, будучи человеком весьма проницательным, он понимал, что Фулфорд вовсе не был одурачен, но наверняка воздержится от дальнейших шагов, пока не будет располагать более весомыми доказательствами, нежели слова миссис Роуэн, а найти их вряд ли так уж легко. А так как люди верят в то, во что хотят верить, то мистеру Фулфорду через некоторое время покажется вполне правдоподобной история доктора Коппарда. Не обнаружив оснований для обвинения, он непременно захочет поверить, что их не существует. Фактически, думал старик, они победили в тот моментого когда ему удалось вклиниться между офицером и Хамфри. В тот момент Хамфри не хватило бы ни ума, ни сил, ни желания правдоподобно солгать. Он бы просто заявил: «Моя жизнь кончена – забирайте меня и вешайте» или нечто в этом роде. Но время сделало свое дело. Теперь парень осознал, что не хочет быть повешенным, и был готов сопротивляться до конца. Доктор Коппард не раз был свидетелем подобных чудесных перемен, но не помнил более приятного зрелища, чем Хамфри, стоящий за дверью с колодкой в руке. А ведь, помогая парню сесть в двуколку, доктор думал: «Ему конец – пуля и маленькая сучка доконали лучшего мальчугана, которого я когда-либо знал».

– Теперь, – продолжал он, завершив рассказ о беседе с офицером, – тебе остается только выздоравливать. Я приготовлю тебе выпивку, а крепкий сон сделает остальное. А сам, пожалуй, схожу к миссис Нейлор и удалю кисту на ее шее, выглядит она премерзко. Старуха все равно не разберет, помогал ты мне или нет, и произошло это на Рождество или на Пасху. Если офицер окажется упорным, то ему будет на что посмотреть.

Усталые глаза старика смотрели на Хамфри весело и заговорщически, точно говоря: «Улыбнись мне! Я ведь сделал для тебя все, что мог», и Хамфри улыбнулся.

– Вы были великолепны, сэр. Я не могу выразить…

– И не пытайся, – перебил старик.

– Я не хочу, чтобы ты до конца дней ощущал на шее ярмо благодарности. Откровенно говоря, я поступил так в основном из эгоистических соображений. Я старый человек, силы мои на исходе, а ты молод и будешь отличным врачом. К середине лета сможешь занять мое место. Знаешь ли, я все время об этом думал, а будучи человеком упрямым, терпеть не могу, когда что-то нарушает мои планы.

– Обещаю вам, сэр…

– И если ты простишь мне мою назойливость, – снова прервал его доктор Коппард, – позволю себе дать совет: не терзайся из-за этой девушки. Такие, как она, всегда могут о себе позаботиться.

Разумеется, его намерения были самыми добрыми.

– Очевидно, вы правы. Я постараюсь, сэр, – пообещал Хамфри.

Но когда Хамфри остался в комнате один, образ Летти вновь появился перед его взором. Летти в дилижансе Летти в голубом платье, Летти, впервые взявшая его за руку и назвавшая по имени. Летти, плачущая, упрекая его в пагубной назойливости…

Однако кое-что изменилось Хамфри больше не чувствовал ответственность за девушку и перестал ломать голову над тем, что бы еще для нее сделать. Он сделал все возможное, и, скорее всего, причина его неудачи коренится в самой Летти.

Ему больше не следует убиваться из-за нее. Он обязан вернуться к работе и возвратить долг двум людям, чьи права на него Летти узурпировала, а потом отбросила, как ненужный хлам, – своей матери и доктору Коппарду. Перед тем как погрузиться в сон, он должен вернуться к тому моменту, когда дилижанс остановился в Ньюмаркете, и рассматривать все, происшедшее потом, как краткий и незначительный эпизод. Как будто, путешествуя, он взял неверный курс, и некоторое время блуждал в полной опасностей неведомой стране, покуда, по милости Провидения, не смог вернуться на правильный путь.

Хамфри засыпал…

А в это время женщина, пришедшая набрать воды из пруда в Депдене, бросила ведро и истошно закричала. Сбежавшиеся на крик мужчины вытащили из воды безжизненное тело Летти, прикидывая, сколько пройдет времени, прежде чем люди вновь смогут пить воду из этого пруда.


На Олимп пришла весна, но лицо Венеры опять было недовольным.

– Что теперь? – осведомился Юпитер. – Разве я не послал тебе тельца?

– Их было два, – ответила она, – и тот, что спасся, был лучшим.

– Не забывай, – промолвил Юпитер, – когда умные люди старятся, они становятся равными богам и часто побеждают нас. Разве ты не помнишь, как Бог евреев, которого они называют Иегова, готовился получить такую же жертву, но ему пришлось довольствоваться овном в чаще? В той истории тоже участвовал старик!