– Ему пятьдесят лет, – сухо и неторопливо заговорила она, – он верит, что Бог покровительствует справедливым, и за всю жизнь потерпел лишь одну неудачу – когда ты не вернулся, чтобы занять место, подобающее его старшему сыну. Джозайя никогда не простит мне того, что я сделала, но тебя он простит достаточно быстро, примет вместе с твоей Летти и скажет, что мельницы Бога мелют медленно, но перемалывают все.

Хейгар произнесла последние слова с усмешкой и посмотрела на сына. Она не сомневалась: в том, что касается его карьеры, их мысли и чувства едины. Вот сейчас он побледнеет, захлопает веками и в панике отречется от своих намерений. Но в мозгу Хамфри начал распускаться алый цветок безумия. Что же, если такова цена, если это единственный способ спасти возлюбленную, пусть будет так. Во всяком случае, он восторжествует над этой насмешливой женщиной, облившей Летти грязью и предложившей ему сделать с девушкой то, от чего он изо всех сил пытался ее спасти.

– Хорошо, – кивнул Хамфри. – Если отец поставит такое условие, я приму его.

Охваченный страстью и отчаянием, он внезапно представил себя пожертвовавшим карьерой ради Летти и получившим вознаграждение. Загоревший на солнце, утомленный тяжким трудом, он возвращается на закате домой, чтобы отдохнуть в объятиях Летти. Мечты о сельском покое и здоровый труд на земле показались ему крайне соблазнительными. Все сразу показалось ему простым и ясным. Кругом благоухало сено, дикие розы оплетали изгороди, и крестьянская кровь торжествующе забурлила в жилах Хамфри.

Он почувствовал руку матери на своем плече. Хейгар повернула его к себе, и Хамфри снова увидел странный свет, озаривший, ее лицо.

– Ты не можешь так поступить, Хамфри. Должно быть, ты сошел с ума.

Алый цветок распустился полностью.

– Вовсе нет. Если отец примет Летти, я вернусь и буду работать на ферме.

Сквозь безумие забрезжила надежда. Сейчас она скажет, что согласна принять Летти, чтобы спасти его от этой сделки. Но Хейгар не собиралась сдаваться. Ее лицо помрачнело, вновь превратившись в суровую глиняную маску.

– Понятно, – произнесла она после паузы.

– Девчонка свела тебя с ума. Ты готов выбросить на свалку все, что я для тебя сделала. Тебя нужно привести в чувство.

– Хейгар говорила так, словно Средство для возвращения сыну разума было у нее под рукой. Тем не менее она заколебалась и продолжала умоляющим тоном:

– Хамфри, опомнись! Вернись к своей работе! Девушка устроит свою жизнь сама, и Ты забудешь ее. Я не могу принять ее здесь, потому что это погубит тебя. Поверь, потом ты будешь мне благодарен. Но самое главное – не обращайся к отцу, иначе прахом пойдет все, что я пыталась для тебя сделать. Я трудилась, как проклятая, чтобы ты не ходил в грязных башмаках!

Все уговоры были напрасны. Хейгар поняла это по выражению лица сына.

– Ты все-таки намерен обратиться к отцу и вернуться на ферму? – спросила она, а когда Хамфри утвердительно кивнул, подняла худую натруженную руку и дернула воротник поношенного платья, словно он мешал ей дышать.

– Хорошо. Я расскажу тебе всю правду. Ты не можешь вернуться сюда и занять место старшего сына Джозайи, потому что ты им не являешься. Сэм младше тебя, но он старший Шедболт и должен получить ферму. Ты меня понимаешь?

– Ты имеешь в виду, что я… незаконнорожденный?

– Ты был рожден в браке, я об этом позаботилась, – быстро ответила Хейгар. – Только ради этого я вышла за Джозайю. Мне удалось избежать сплетен и перешептываний. Но с самого начала я решила удалить тебя с фермы – удалить ради твоего будущего и ради справедливости. Сэм никогда не был мне так дорог, как ты, но ферма по праву принадлежит ему; Я была хорошей женой Джозайе и хорошей матерью Сэму. И я сделала все возможное, чтобы загладить то зло, которое причинила тебе. Я настояла на твоей учебе против воли Джозайи, и, хотя это был единственный раз, когда я его рассердила, знаю, он никогда мне этого не простит. Я открыла лавку, чтобы не было сомнений в том, чьи деньги потрачены на тебя, и отказывала себе во всем. Впрочем, все это не важно.

– Она вскинула подбородок, с вызовом глядя на сына.

– Я сама сделала выбор. А теперь, когда с тобой все в порядке, ты заявляешь, что готов выбросить все псу под хвост ради маленькой потаскушки.

– Подбородок задрожал, и Хамфри показалось, что его мать, ни разу не проронившая при нем ни одной слезинки, собирается заплакать. Но она снова сдержалась.

– Я говорю тебе то, о чем не собиралась никому рассказывать, в надежде вернуть тебе разум. Даже если ты готов загубить все, ради чего я трудилась, и разрушить свою жизнь, ты не можешь вернуться на ферму, потому что она тебе не принадлежит. И ты не можешь становиться на пути Сэма. Есть и другая причина, по которой я тебе это говорю. Пойми, любовь сводит людей с ума. Меня было некому научить уму-разуму, вот я и вываляла свою жизнь в грязи из-за… любви. – Последнее слово она произнесла с подчеркнутым презрением.

– Правда, тогда обезумела не я одна. Ну ничего, это послужило мне хорошим лекарством на всю жизнь. – В ее голосе слышалась горькая усмешка. Она вновь положила руку на плечо Хамфри, на этот раз мягко и нежно.

– Конечно, для тебя большое потрясение узнать, что ты не сын Джозайи, но не принимай это близко к сердцу. Лучше подумай об остальных моих словах – вернись к своей работе и оставь девушку в покое, даже если она от тебя без ума. Пусть идет своей дорогой, а ты делай то, что я наметила для тебя, когда ты еще лежал в колыбели.

В голове у Хамфри мелькали бессвязные мысли. Боже праведный, он незаконнорожденный! Его последняя надежда на переезд Летти в Слипшу рассыпалась в прах. Здравый смысл подсказывал, что советы Хейгар были результатом ее жизненного опыта… Он был потрясен: казалось бы, ничем не примечательная женщина все эти годы хранила свою тайну… Его переполняло горькое чувство стыда за себя, ибо слова матери пронизывал свет великой и самоотверженной любви…

Хамфри казалось, будто Хейгар, сообщив ему правду, сорвала одежду с себя и с него. Его теперешние ощущения походили на стыд перед наготой – ему хотелось убежать и спрятаться где-нибудь. Но он не мог даже отвернуться от матери, так как ее рука все еще лежала на его плече, а серые глаза смотрели на него серьезно и нежно, без тени смущения, которое испытывал он сам. Неуклюже, ибо это был его первый жест ласки, Хамфри прижал к своему телу руку матери и, хотя его язык едва ворочался, произнес:

– Твои слова дали мне пищу для размышлений, мама. Обещаю тебе как следует все обдумать и не поступать опрометчиво. – Но даже в этот момент он не мог отбросить мысли о Летти.

– Что касается твоей истории… Мне неловко заставлять тебя говорить об этом, но я хотел бы знать… кто он.

– Твой отец? Нет причин скрывать это от тебя. Его звали Генри Экройд. Я была горничной в их доме. Сейчас они живут где-то на юге, и это хорошо, потому что ты – вылитый отец. Если бы они не переехали, кто-нибудь непременно это заметил бы.

Веселье в ее голосе звучало почти шокирующе.

– И… что произошло?

– С нами? Однажды летом он вернулся из армии, и мы сошли с ума, как обычно случается с людьми от любви. Потом его полк отправили в Вест-Индию, а я сразу же вышла замуж за Джозайю. Он много раз просил меня об этом.

Хейгар говорила спокойно и равнодушно, словно все это происходило не с ней, а с какой-то незнакомой женщиной. И в самом деле, веселая влюбленная девушка, тайком бегавшая на свидания к любовнику в летних сумерках, умерла более двадцати лет назад. Она закрыла для себя даже мысленный путь назад, не желая, чтобы чувства и воспоминания ослабляли ее дух. В противном случае она могла бы ощупью найти дорогу в прошлое, снова ощутить себя молодой и влюбленной и под влиянием воспоминаний о вечере, когда поля благоухали свежим сеном, в оврагах буйно цвела таволга, а ветви деревьев смыкались над любовниками темным прохладным сводом, и говорить с сыном более ласково и менее разумно. Но летний прилив схлынул, и скалы были голыми. Хейгар сказала Хамфри то, что считала непреложной истиной: любовь быстро проходит, а страсть легко утоляется. Она поведала сыну о своей глупости, чтобы уберечь его от собственных ошибок. Больше сказать было нечего, и они молча шли через поле. На полпути к дому Хейгар высвободила руку, повинуясь двадцатилетней привычке. На следующее утро, когда Хамфри собирался скакать верхом назад, в Бери, она улучила момент и сунула ему две гинеи вместо обычной одной. Хамфри смотрел на монеты, думая, что теперь может легко расплатиться с Плантом, и интересуясь причиной материнской щедрости. Свидетельство ли это раскаяния матери? Если да, то в чем? В том, что заставила его ощущать себя ублюдком, или в том, что отказала Летти в доме? Скача по знакомой дороге, Хамфри удивлялся, что именно теперь, зная о прошлой слабости и нынешней черствости матери, он впервые в жизни испытывал к ней по-настоящему теплое чувство.

Глава 13

Летти прошла через дверь между залом кафе и кухней, Хамфри заметил, что на ней новое яркое платье цвета неочищенного яблока, отороченное более темными бархатными лентами. Она выглядела старше без маленьких белых манжет и воротничка, и Хамфри сразу же подумал, не вникая в причины: «Она взрослеет». Когда Летти подошла к его столику с обычной приветливой улыбкой, собираясь спросить, как он провел Рождество, Хамфри увидел на ней серьги и ожерелье из крупных зеленых бусин. Каштановые волосы девушки были собраны на макушке, ниспадая к шее каскадом локонов, губы и щеки розовели, тронутые помадой и румянами, а лицо покрывала пудра перламутрового оттенка. Она выглядела необычайно хорошенькой и совсем не походила на жалкого беспризорного ребенка, когда-то встреченного им в дилижансе. Нельзя сказать, чтобы это открытие обрадовало Хамфри. После обмена приветствиями он почти злобно заметил:

– Вижу, у вас новые украшения. Рождественский подарок?