— Ты поговори с сестрой. Пойдет по кривой дорожке, не остановишь.

— Да не хочет она разговаривать! Мамочка, ты не переживай! Если ее бросили родители, значит, они выродки. Теперь у Таньки все на генетическом уровне проявляется.

— Что несешь? — поразилась Зоя.

— Да она сама это знает!

— Что знает?

— Что бракованная.

— А ты, выходит, первый сорт?

— Так природа распорядилась, — гордо пожимает плечами Лена.

— Мало, вижу, отец твою природу ремнем выправлял!

Зоя и Костя понимали: надо что-то делать. Но любить Таню больше, чем они любили, невозможно. А что, кроме любви, могли предложить?

Однажды, хорошо Костя в ночную смену работал, Таня пришла домой заполночь. Лицо раскрашенное как у гулящей девки, спиртным не пахнет, но какая-то странная, вроде очень усталая. “Наркотики!” — испугалась Зоя. Она уже все глаза выплакала, а тут с новой силой зарыдала:

— Доченька! Скажи мне, чего ты хочешь? Чего добиваешься?

Таня в последнее время перестала их мамой и папой называть, только “ты”, “вы” или вообще без обращения. И тут видно, что борется в ней желание утешить Зою с гордостью оскорбленной. Гордость победила.

— Хочу, — говорит дочь, — найти своих настоящих родителей.

— Хорошо, — согласно кивнула Зоя.

— Как? — удивилась Таня. — Ты мне поможешь?

— Конечно. Сейчас работы много, отпроситься не могу. На следующей неделе постараюсь взять отгул, и поедем с тобой справки наводить.

— Обещаешь? — не верит Таня.

— Обещаю. Но и ты слово дай, что не будешь курить, пиво пить и по плохим компаниям шляться. — Зоя себя уже в руки взяла.

— Торгуешься? — укорила Таня. — А вот и не брошу!

— Тогда сама ищи их! — Слово “родители” про чужих людей Зоя не могла произнести. Но говорила твердо. — Только везде получишь от ворот поворот.

— Уже получила. Ладно, пока воздержусь.

Ее слову можно было верить, кошмары прекратились. Но никто не знал — мир это или короткое перемирие перед страшной войной.

Они ехали на другой конец города, в старый роддом. Таня очень нервничала, а Зоя столько успокоительных таблеток проглотила, что в трансе пребывала.

Долго сидели у кабинета главного врача. Им сказали: “Ждите. Трудные роды. Не скоро освободится”. Деток на кормление везли по коридору, Зое и Тане белые халаты дали и марлевые повязки на лицо. Таня шею вытянула, жадно рассматривала тележку, где младенцы лежат, туго спеленатые, пищат трогательно.

— Ты меня такой взяла?

Зоя молча кивнула.

Наконец пришла главный врач Наталья Сергеевна. Росту гренадерского, руки как у коновала, голос зычный и врач от Бога. Прошли в кабинет, сели.

— Слушаю вас! — продудела Наталья Сергеевна.

— Четырнадцать лет назад в вашем роддоме я родила девочку. А потом… вернее, раньше… в общем, Таня тоже здесь родилась. Таня наша старшая дочь. Она хочет знать, кто ее настоящие родители.

Как Зое эти слова дались — не передать. Если бы не таблетки, в жизни бы не выговорила.

— Глупости! — заявила Наталья Сергеевна. — Таких справок мы не даем, да и никто не имеет права их давать!

— Ну пожалуйста! — вскочила на ноги Таня и руки заломила. — Я вас очень прошу! Мне очень важно!

— Мы вместе просим, — пробормотала Зоя.

— А ну-ка, сядь! — гаркнула врач на девочку.

Таня испуганно плюхнулась на стул. Наталья Сергеевна помолчала. Потом заговорила:

— Вас, мамочка, я, естественно, не помню.

В роддоме всех рожениц мамочками называют.

— У нас каждый месяц демографический взрыв, — продолжала врач, — по десятку младенцев в день принимаем. А тебя, — она ткнула пальцем в Таню, — тебя, кажется, припоминаю. Экая дылда вымахала! С меня ростом вырастешь, жениха трудно будет найти.

— Вы мне поможете? — Таня уже открыто всхлипывала.

— Рот без моего разрешения не открывать! — приказала Наталья Сергеевна. — И сопли-слюни не пускать! На должностное преступление толкают, а еще мокроту мне здесь разводят. Надо уточнить, — пробормотала она задумчиво, сняла трубку телефона и набрала номер. — Митрофановна? Принеси мне из архива книгу учета рожениц за восемьдесят девятый год… Какой месяц?

— Апрель, — подсказала Зоя.

— За апрель, — гаркнула в трубку Наталья Сергеевна.

Пока сестричка не принесла амбарную книгу, они сидели молча. Наталья Сергеевна с сердитым видом что-то писала. Таня, волнуясь, рвала носовой платок на нитки. Зоя ее ладошки своими прикрыла, чтобы успокоить, но она оттолкнула. Доктор хмыкнула. Оказывается, украдкой за ними подсматривала.

— Так! — Наталья Сергеевна вела пальцем по странице. — Точно, есть, я не ошиблась. — И захлопнула книгу.

Таня напряглась в струну, только не звенит, но на пределе. Зое страшно за нее стало. Мыслимо ли, ребенка таким испытаниям подвергать?

— Ну, раз хочешь правду знать! — Наталья Сергеевна изучающе на Таню смотрела. — Девица ты взрослая или такой себя считаешь, только без истерик! В нашем городе жила твоя бабушка. Она лежала при смерти. Родители твои мчались к ней издалека. Поймали попутку от аэропорта. Случилась авария. Водитель и твой отец погибли на месте. А мать к нам привезли, потому что она на восьмом месяце беременности была, и роды начались. Вот этими руками, — Наталья Сергеевна показала свои огромные ладони, — я тебя с того света вытащила. А женщину не спасли. Да и то, что ты здоровенькой родилась, — чудо. Бабушка твоя тоже вскорости умерла, больше родственников у тебя нет, мы искали.

— А как, — прошептала Таня, — как их, то есть моя, фамилия?

— Вот нахалка! — возмутилась доктор и повернулась к Зое в поисках поддержки. — Хочет, чтобы меня под суд отдали! Да я не имела права пикнуть, а тебе все выложила! Зачем тебе фамилия? Любую выбирай. Разве в фамилии дело?

— Просто я хотела… если на могилку…

— Нет у них могилки! — отрезала врач. — За государственный кошт похоронили. Через крематорий, — уточнила она. — У таких могилок не бывает. А теперь, мамочка, — обратилась она к Зое, — выйдете, нам с глазу на глаз потолковать нужно.

Подслушивать не приходилось: командный бас докторши в другом конце коридора было слышно. Зоя с мужем, конечно, никогда не посмели бы такого сказать. Да и не выходило у них. Начнут дочку увещевать — получается, цену себе набивают. А Наталья Сергеевна Таню песочила — будь здоров, без всякой скидки на возраст и тонкость ситуации.

— Ты знаешь, каково брошенным детям приходится? Что они в развитии отстают? Не потому, что дебилы, а потому, что не ласканные да не балованные! Ночью кошмар приснится, к маме в кровать не побежишь. Трусы и платья не личные, а какие из стирки выдадут. И так все детство! Собаки да кошки без внимания чахнут, а тут дети!

И дальше про то, что Тане счастливый билет выпал, а она, змея подколодная (прямым текстом), норовит ужалить тех, кто ее вырастил, все силы отдал. И про Зою и Костю, которые не побоялись ответственность на себя взвалить, во всех отношениях благородных и замечательных, говорилось. И про Таню, опять-таки мерзавку (дословно) неблагодарную, многократно было повторено.

Умом Зоя понимала — из трясины горя дочку милыми разговорами и увещеваниями не вытащить. Ей встряска требовалась. Но не до такой же степени! Едва себя сдерживала, чтобы не ворваться и не увести малышку от цербера в юбке. Но тут Наталья Сергеевна выдала прощальный залп:

— Напрасно я четырнадцать лет назад корячилась! Пять часов у операционного стола простояла. Посмотрите, люди добрые, кому жизнь дали! Подлой уродке! Ты приемную мать в грош не ставишь, и родную бы продала! Хорошо, что та померла, не увидела своего отродья! Вон отсюда, клизма сутулая!

Зоя не успела переварить последнюю характеристику, как Таня выскочила из кабинета, красная точно вареный рак. Схватилась за мамину руку, потянула к выходу. У Зои сердце от жалости захолонуло. Действие таблеток кончилось, а других она не догадалась прихватить.

В автобусе Зоя предложила:

— Давай пораньше выйдем. Заглянем в универмаг, подарок тебе какой-нибудь купим?

— Хорошо, — согласилась дочь. — Только не мне, а тебе подарок, и папе, и Ленке.

Растранжирили ползарплаты, прямо Новый год или всеобщий день рождения. Зое — кофту, отцу — рубашку, сестре Таня браслет выбрала на погремушку похожий. А себе решительно отказалась что-либо покупать — ни в какую!

Домой пришли, там Лена и Костя на пределе терпения. Они ведь знали, куда мама с Таней отправилась. Смотрят с затаенным страхом и надеждой, точно приговора ждут — казнить или помиловать.

Таня носом зашмыгала, взгляд, в потолок устремила, по щекам слезы градом:

— Мама и папа! Простите меня за то, что я была такая… неблагодарная… такая плохая… дочь! Я больше никогда!

У Зои дыхание перехватило, Костя сморщился, как от кислого или от рези в глазах. Руками махнули, мол, все забыто. А Лена на шею Тане бросилась:

— Сестричка, я тебя обожаю! Ты ведь у меня единственная! И вообще, я давно замечала, что родители тебя больше любят!

Стол накрыли праздничный, обновки надели, чтобы Таню порадовать. Хорошо говорили, как прежде. И о чем прежде помалкивали, теперь откровенно высказывались. Зоя про соску-пустышку рассказала. Мелочь, казалось бы. А не случись та кража, может, и не подумала ребеночка забрать. Костя вспомнил, что для него решающим аргументом было то, что девочка не улыбается. Родился человек и не радуется — полнейшая несправедливость. Лена утверждала, что генетика — неправильная наука, ведь Таня на маму похожа внешне и характером. А виновница нервотрепки призналась:

— Я очень боялась поделить свою любовь — как бы обязана любить настоящих родителей и, выходит, вас предавать.

Чего только в детской головке не накрутится! Будешь считать-высчитывать, а никогда не догадаешься. Если же по поведению судить, так вообще мрак получается.

Зоя на следующий день Наталье Сергеевне позвонила, поблагодарила: