Теперь Борис смотрел на нее обескураженно.

— Да, рада! Ха-ха, разговелся. Мы теперь по-иному станем друг к другу относиться. С позиции нового опыта.

— Извини, — невесело рассмеялся Борис, — но изощрения твоей психики мне недоступны. Я тебе простым русским языком говорю: люблю другую женщину, ухожу к ней, мы с тобой разводимся. Квартира и все это, — он развел руками, — остается тебе и Тоське. Кстати, если дочь решит жить со мной, я буду очень рад.

* * *

Такие разговоры надо вести с утра. Чтобы иметь возможность удрать на работу. У Бориса не было опыта, и он получил по полной программе. Слезы, рыдания, порванные фотографии, тряпки из шкафа в лицо. Разбуженная в три часа ночи Тоська: «Доченька, папа нас бросает». Вопли Тоськи: «Папа, не бросай нас!» Применение силы: дочери шлепок под зад, марш спать; жене две пощечины в ответ на ее попытки расцарапать ему физиономию. Валерьянку жене, себе водки, ей водки, себе валерьянки. И зыбкий сон под утро в одежде на диване.

* * *

Татьяна думала, что заскучает в Москве, а вышло напротив. Катя оказалась чудной девочкой, девственной интеллектуально (неужели я сама такой была?), но с хорошо развитым тазом и бедрами — ребенка выносит и родит легко. Хлопоты, связанные со свадьбой, естественным образом легли на Таню.

Наконец пришла идея проекта усадьбы Крылова. Татьяна смотрела телевизор, показывали американский Белый дом. Вот — то, что нужно. Купола. Купола под колоннадой. В центре один большой, во флигелях два малых. Она сделала карандашные наброски и встретилась с Крыловым. Извинилась за задержку.

— Да, наслышан о ваших приключениях, — кивнул он. — А мне почему не позвонили, Татьяна Петровна? Не хотели быть обязанной? Боялись, что компенсации попрошу?

С такими, как Крылов, который умеет с одного взгляда прочитать человека, лучше не хитрить. Таня покорно склонила голову.

— Что ж, ваши опасения, — он ухмыльнулся без тени смущения, — были вполне справедливы.

— Если мы такие с вами понятливые, — сказала Таня, — то, возможно, и при обсуждении проекта найдем общий язык. Владимир Владимирович, вы верите в Бога?

Он удивился вопросу, но не стал уточнять, чем он вызван:

— Скажем так, я немало жертвую на церковь.

— Из вертепа денежки да в храм, — вырвалось у Тани.

— Богу, как сказано в Писании, милее один раскаявшийся грешник, чем десять праведников. Делаю авансовые вложения для счастливой загробной жизни.

— Я вас спрашиваю, потому что вот, смотрите. Хочу сделать нечто общее между помещичьей усадьбой и, не удивляйтесь, Белым домом. Под этим большим куполом — центральная зала, банкетная, танцевальная. Купол левого флигеля, скажем, кабинет-библиотека. А правый купол — хорошо бы домашнюю церковь, часовню. Поскольку я делаю и внутренние интерьеры, мне важно ваше согласие. Хотя от внутреннего дизайна вы можете отказаться, как и от всего проекта. Если вам не нравится идея.

— Она мне нравится. А попы освятят церковь?

— Этого я не знаю.

— Освятят, — уверенно кивнул Крылов. — Домашняя церковь… я ни у кого не видел. Круто. Я доволен вашей работой. Когда вы ее закончите?

Татьяна попросила три недели. Но в сроки, уже понятно, не уложится. Во-первых, свадьба, а во-вторых, все вечера она проводит с Борисом. И нет таких проектов, ради которых она пожертвует их свиданиями.

Отец Татьяны тяжело заболел и попал в больницу. У него запущенный тромбофлебит, врачи говорили, что ампутация ноги неизбежна.

Таня давно не видела отца, трезвым — еще дольше. Семьдесят лет, а совсем старичок. Зубов нет, шамкает:

— Доченька, как хорошо, что ты пришла, — и затрясся в бесслезных рыданиях.

— Папа, давай я после операции тебя к себе заберу? Сделаем хороший протез, будешь со мной жить.

— А как же эта?

Отец никогда не называл в Танином присутствии вторую супругу женой. Только «она, эта».

— Ты не думай, — он взволнованно схватил дочь за руку. — Я квартиру внукам завещаю. Приводи нотариуса, все бумаги подпишу. А дачу эта продала. Я тебе не говорил. Но квартиру внучикам, внучикам, я тебе клянусь.

Не нужна им твоя квартира, хотелось сказать Тане. Им нужен был ты. Они выросли, не зная любви бабушки — такой, как была у меня. А ты их бросил, забыл, погряз в непотребстве.

— Хорошо, папа, потом, — сказала она вслух. — Я тебе принесла чистое белье. Давай умоемся, переоденемся.

Когда Таня пришла к отцу в следующий раз, эта сидела в палате. Отец одет в казенное сиротское белье, спортивный костюм и халат, которые принесла Таня, валяются на полу.

Эта, не стесняясь четверых посторонних мужчин, лежащих на кроватях, принялась орать на Таню:

— Не нужны твои подачки! Вспомнила! Когда отец помирать стал. Квартиру хочешь забрать? Фигу тебе!

Я там прописана, не дам себя, как шавку, на улицу выкинуть!

Она кричала минут пять, повторялась, твердила одни и те же обвинения и угрозы. Прежде Таня развернулась бы и ушла. Поплакала и укрепилась в решении держаться от скандальной бабы подальше. Но сейчас другая ситуация. И она стала другой. Вооруженных бандитов почти не побоялась, а этой склочницы испугается?

— Вы закончили? — спросила Таня спокойно, когда эта поперхнулась от крика. — А теперь, пожалуйста, помолчите!

Таня присела к отцу:

— Ты хочешь, чтобы я приходила?

Он испуганно затряс головой из стороны в сторону — нет. Таня поцеловала его и вышла из палаты.

И все-таки она навещала отца и до операции и после, подкармливала, платила сестричкам, которые за ним ухаживали. Встретиться с этой не опасалась — та являлась пьяной, и охранники ее не пропускали.

* * *

Татьяна попросила деньги на свадьбу у Андрея. Требовалось немало — платье невесте, костюм жениху, наряды ей и Маришке, белые «кадиллаки», тонна цветов, банкет, свадебное путешествие молодоженов. Андрей легко согласился. Приятно иметь дело со щедрыми людьми. Еще приятнее, очевидно, иметь возможность быть щедрым.

Они обсудили будущую невестку — чистый лист, пока личность не просматривается, но природные задатки хорошие, породу не испортит, а главное — Павлик в ней души не чает.

Татьяне было легко разговаривать с Андреем. Так легко не было никогда: ни до их свадьбы, ни в замужестве, и уж тем более ни в разводе. Какой симпатичный умный мужчина! Очень удачно, что именно он — отец ее детей. И богат, и здоров, и остроумен. С ним никаких утаек — он знает ее подноготную, видел и в лучшие минуты, и в пакостные периоды. Просто брат родной.

Татьяна не отдавала себе отчета в том, что влюбленная женщина, независимо от возраста — восемнадцать, сорок, шестьдесят лет, — искрит как перманентное короткое замыкание и все вокруг заряжаются ее электричеством. Андрей — не исключение.

— Разведка донесла, — сказал он, — что у тебя на личном фронте счастливые перемены.

— Твоей разведке следовало бы подрезать языки.

— Танюша, с учетом перемен, может быть, ты одна или со своим… другом приедете к нам? Или в ресторане? Поужинать, поболтать? Честно скажу — мне тебя не хватает. Просто рядом, просто взгляда, внимания, сочувствия — дружеского, конечно. А… ты? Ты не скучаешь?

Получил удар по мужскому самолюбию, сообразила Таня. Его невольно тешила мысль, что в любой момент может вернуться и она примет его с распростертыми объятиями. И ведь действительно приняла бы! Плавилась от умиления и радости, суетилась, угождала. Или дошла умишком, что нужно стать другой, работала бы над своим новым образом. Раньше. Все — раньше. До Бориса.

— Конечно скучаю, — легко сказала она.

Так говорят школьным друзьям, с которыми не видятся годами.

Андрей мгновенно уловил ее интонацию:

— Теперь я для тебя как прах умершего в керамической вазе?

— Теперь ты для меня как старый детективный роман.

— Почему? Думаешь, скучно перечитывать?

— Да. Детали сюжета забылись, но кто убийца, помнишь отлично. И прелесть детективная пропадает.

— Танька! Ты — потрясающая женщина! Хоть и жестокосердная.

Не надо обращать внимания на чертиков в его глазах. Что, кукловод, уронил ниточки? Злорадствовать тоже некрасиво. А вот подразнить можно.

— Ах! — кокетливо отмахнулась она. — Каждый день это слышу. Почему вы, мужчины, такие неизобретательные?

* * *

Если человеческую жизнь представить в виде последовательности из падений, ровного течения и взлетов, то сейчас она пребывала в высшей точке взлета. Замерла в эйфории. Все хорошо. Все — восхитительно. Хотела внуков — получит. Толстопузика родного. Будет его купать, кормить, учить словам. А вдруг снова двое? Еще лучше. И как мечтала — не Маришка первая, моя девочка, будет мучиться беременностью, родами, выкармливанием, а жена сына. Дом в Смятинове — живи и радуйся. Деньги — заработаем, силы есть и фантазия не усохла. Но это — на втором плане. На первом — Борис. Он дарил ей большее из того, что может подарить мужчина женщине, — чувство восхищения окружающим миром и собственным отражением в зеркале.

Но именно Борис стал вдруг подливать деготь в цистерну с медом, то есть требовать революционных перемен в раю. У них единственная трудность — нет места, где можно спокойно пребывать рядом и в горизонтальном положении. Трудность вполне разрешимая. Врезать в дверь ее комнаты замок, раз уж бестолковые дети не могут отвыкнуть от привычки в любой момент врываться в ее комнату с воплями «где мой бордовый галстук к голубой рубашке?» или «у меня „молнию“ на платье заело!». Можно ездить на выходные в Смятиново. Приткнуться у матери Бориса, к которой он переехал. Любаша и Василий сдают свою московскую квартиру. Уговорить их поселиться в Смятинове, а самим переехать к ним. Конечно, Любаша может отказаться брать деньги с брата. Уговорить ее, сославшись на безвыходность ситуации.

Но Борис упорствует: мы должны пожениться. Зачем? Имея самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, стремиться к тому, что имеет большинство? И со всеми возможными перспективами? Глупо и страшно.