Татьяна даже вскочила от радости. Голубчик! Умница! Конечно, убийство. Всех надо перестрелять. Оставить в живых только детей. Убийство из ревности — почему она раньше до этого не додумалась? Татьяна с умилением смотрела, как на экране бандиты и милиционеры косили из пистолетов и автоматов винных и невинных людей, давили их колесами автомобилей, жгли утюгами и затягивали струны на шее. Правильно, хорошо, справедливо.

— Мама, — зашла в комнату Маришка, — у тебя так телевизор орет, телефона не слышно.

Доченька, девочка, останется сироткой. И Павлушенька, мальчик дорогой. Мама, папа, плохая тетя — все будут пристрелены. От жалости у Татьяны навернулись слезы. Она протянула руки и пьяно засюсюкала:

— Иди ко мне, моя куколка, обними свою мамочку.

Маришка повиновалась, подозрительно рассматривая мать. Слегка увернувшись от мокрых лобызаний, увидела бутылку на журнальном столике.

— Мама, ты пила ром?

— Одну капельку.

Что-то нужно спросить у дочери. Ах да, револьверчик. Требуется револьверчик или автоматик. Татьяна решила подойти к проблеме хитро.

— Доченька, ты ходишь по темным улицам. Я тоже иногда хожу. А кругом так много плохих людей. Я за тебя боюсь. Надо нам достать пух-пух.

— Что? — не поняла Маринка.

— Пух-пух, — невинно улыбнулась Татьяна и сложила пальцы пистолетом, направила руку на телевизор, — пух-пух.

— Пашка! — закричала дочь. — Иди сюда! У матери крыша поехала, она папу убить хочет.

— Не только, — Татьяна отрицательно покачала указательным пальцем, — не только. А также его крысу-юристку, себя и… и все. Детки мои! — Она всхлипнула. — Живите счастливо! Сиротки мои дорогие…

— Точно с ума сошла, — растерянно сказал Павлик.

— Да она напилась. Видишь, полбутылки рома опрокинула и без закуси.

— Детки, маме нужен пистолетик крупнобольшого калибра.

— Мама, — насупился Павел, — иди спать. Давай мы тебя уложим.

Эмоции Татьяны резко перетекли в другую сторону. Ее дети могли драться до крови из-за чепухи, из-за без спроса взятой ручки. Но если они объединялись, то шли стеной, листа бумаги между ними не просунешь. Теперь они объединились против нее.

— Предатели! — завопила Таня, вскакивая. — Вы меня предали! Вы с ним видитесь! Где его вещи? Тайком перетащили к нему? Продали мать? За тридцать сребреников… Иуды!

— Мама! — не выдержал Павлик. — На кого ты похожа! Что ты говоришь? Ты никогда такой не была.

— Предали мать, — твердила Татьяна.

— Никто тебя не предавал! — вступила Маришка. — Мы с тобой полгода как с малым ребенком нянчимся. Думали, ты наконец возьмешь себя в руки, а ты вот какие номера стала выкидывать.

— Не нравится? — голосила Татьяна. — А с этой его шлюхой целуетесь, наверное. Где его костюм последний, я в Австрии покупала? А! Они теперь по заграницам и курортам будут ездить, а меня на свалку. Всю жизнь на него положила, двадцать лет, миллиарды… или миллионы? не важно… часов. Надышаться не могла, растоптала, размазала себя по его жизни. И что получила? Кто я теперь? Туалетная бумажка, на кнопочку нажал, воду спустил. Я свою красоту, мечты… на алтарь. А меня под зад коленом — отслужила, больше не нужна. И кто ваша мать? Вы же стыдитесь меня! Правильно. Нуль без палочки, дырка от бублика. Образования нет, один диплом. Ни дня не работала. Трудовая книжка, да, есть. Мойщица подвижного состава. Ваша мать мойщица автомобилей! Замечательно! Имела мужа, деньги, статус, а теперь мойщица. О! Как стыдно, как позорно быть брошенной! Лучше прокаженной, больной, лучше убить их всех! Если вы не найдете мне пистолет, то вы мне не дети!

Она схватила бутылку со стола, намереваясь хлебнуть прямо из горлышка. Дети стали отбирать бутылку. Куча-мала под брызги рома.

Павлик держал маму, сыпавшую проклятия, рыдающая Маришка звонила в «скорую»:

— Приезжайте немедленно! У мамы нервный срыв!

— На какой почве?

— Она выпила ром.

— Мы запои не прерываем. Звоните в коммерческие службы.

— Да она не алкоголичка!

— Промойте ей желудок, и дело с концом.

— А как это?

— Заставьте выпить литр воды с марганцовкой, и пусть пообщается с унитазом.

Что пришлось пережить детям, выполнившим данный совет, Татьяна предпочитала никогда не вспоминать.

На следующее после дебоша утро Таня долго стояла под горячими струями душа. Головная боль проходила, муки совести росли. Нет, болит не голова, а череп, потому что внутри болеть нечему. Таня провела рукой по запотевшему зеркалу, внимательно посмотрела на себя. Стыд, позор, отвращение — слишком нежные слова для этой образины. Она медленно завершала туалет, сушила волосы. Надела халат и снова шагнула к зеркалу. Собственное отражение пристально всматривалось в ее лицо, желало понять, что за человек перед ним, чего ему надо, как он будет жить.

— Ты больше никогда и никому не позволишь совершить с тобой подобное, — сказало отражение.

* * *

Татьяна сбросила старую кожу. Новая, ранимая, еще болезненно реагировала на любой ветерок — слово, взгляд, сочувствие. Но выздоровление, а точнее, перерождение свершилось. Окончательно Таня это поняла, когда стала оправдывать и защищать Андрея.

Ольга и Лена как-то завели традиционный разговор на тему «все мужики сволочи», и даже твой Андрюшенька, куда уж образцовый был, а тоже гадом оказался, добро пожаловать в наш клуб разведенных женщин.

— Почему, собственно, «гадом»? — возразила Таня. — Он не совершил ничего подлого.

— Как не совершил? — ахнула Лена.

— А кто тебя бросил? — возмутилась Ольга.

Странное дело: они так долго старались успокоить подругу, а когда та наконец обрела точку опоры, наперебой пытались столкнуть ее с этой точки. Видно, сказались законы инерции: набрав разбег утешительных порывов, они вовремя не могли остановить движения.

— Ты как переживала!

— Чуть не померла!

— Едва с ума не сошла.

— Пить начала.

— Литрами слезы пускала.

— Рукой на себя махнула.

— Опустилась.

— Унижалась.

— Ожесточилась.

— Пресмыкалась.

— Я боялась: в петлю полезешь.

— Я за тебя свечки в церкви ставила.

— Все правильно, — вздохнула Татьяна. — Только ведь вы обо мне говорите. Это я дура трепетная, а не Андрей.

— Он же тебя бросил!

— А почему он должен был жить со мной? — вопросом ответила Таня. — Любит другую женщину, имеет право быть счастливым. У него тоже одна судьба, а не десяток. Он не меньше меня отдал сил, чтобы детей воспитать, семью содержать. Дети выросли. Я не инвалид, не беспомощна. Разве что легким кретинизмом страдаю.

— Это точно! — подтвердила Лена.

— У нас хоть специальность, работа какая-никакая. А ты ему всю жизнь отдала, — пеняла Ольга.

— По доброй воле и с удовольствием, — ответила Таня.

— Ну и что? Ты знаешь, что таким разведенкам, как ты, на Западе мужья приличные алименты выплачивают.

— Мы тоже живем на деньги Андрея.

— И долго собираешься с барского плеча питаться?

— Не знаю. Вы себе не представляете, как страшно человеку, ни дня не трудившемуся в коллективе, прийти куда-то и предложить себя даже на надомную работу.

— Он тебя променял на молодую пигалицу! — не унималась Ольга. — Как ты легко прощаешь!

Что я должна простить? — пожала плечами Таня. — То, что Андрей полюбил женщину, которая разделяет его интересы, может быть ему и соратником, и советчиком? Я умею хорошо выбирать мясо на рынке, знаю все марки стиральных порошков, отбеливателей и пятновыводителей. Для меня новый рецепт, вроде майонеза в котлетном фарше, — событие. А что такое фьючерсная сделка или маркетинг — темный лес. Я могла обслужить только одну, и очень небольшую, часть потребностей Андрея. Меня легко заменить квалифицированной домработницей. Я давно отстала в развитии, лет этак на двадцать.

— Не наговаривай на себя! — возмутились подруги.

— А кто собрал замечательную библиотеку?

— Выглядишь потрясающе.

— Дети тебя обожают.

— Друзья всегда в пример ставят.

— Ты просто идеальная женщина!

— Если уж тебя выбраковывают, то всех остальных баб надо просто в расход пустить.

— Или мужиков расстрелять.

— Нет, лучше кастрировать, чтобы не размножались.

— Заманчиво. А от кого рожать будем?

— Клонироваться начнем.

— Танька, ты себе цены не знаешь!

— Ты такие пироги печешь, что народ о них поэмы слагает.

Пироги, — кивнула Таня, — это аргумент. Конечно, приятно думать, будто Андрей связался с девицей, которая моего ногтя не стоит. Что она корыстная, лживая, хитрая и расчетливая. Вдобавок лицом страшная и фигурой безобразная. Только этого не может быть. Вы же знаете Андрея. Не мог он полюбить глупую каракатицу. В «Ветке персика» сказано, что влечения человека имеют три источника — душу, разум и тело. Влечение душ порождает дружбу, влечение ума порождает уважение, влечение тела — желание. Соединение трех влечений дает любовь. Если Андрей полюбил — не увлекся, не поддался порыву, соблазну, а именно полюбил, то глубоко и серьезно, ведь решился нас оставить. Я не могу, да и глупо сражаться против влечения его ума, души и тела, против его любви.

— Но как же твои душа и тело? Их он разлюбил?

— Да, — спокойно ответила Таня. — За двадцать лет брака великое чувство превращается в обрядовый ритуал, проще говоря, в привычку. Обратите внимание: мы не замечаем собственных привычек, но чужие подчас вызывают раздражение. У нас есть картина Жана Этьена. Вон она, посмотрите. Когда ее подарили, я нарадоваться не могла, часами любовалась. Потом реже к ней подходила, а сейчас и не замечаю. Думала — всю жизнь буду ею наслаждаться.

— А если у тебя сопрут картину? — спросила Лена.

— Начну бесноваться, — улыбнулась Таня. — Рыдать, искать пистолет, чтобы застрелить воров, пить мышьяк и приставать к вам с разговорами о страшной утрате. Словом, через некоторое время благополучно переживу.