Александра Стрельникова - ТАСС не уполномочен заявить…

Во времена войны 1812 года, когда отступали российские войска под натиском французов, в одну деревенскую избу привезли простывшего на морозе сорокалетнего генерала. Выхаживала его вся большая крестьянская семья. И среди девятерых детей была одна девочка по имени Божемила.

— Какое имя красивое, — то ли вздохнула, то ли мечтательно выдохнула с сигаретным дымом Лариса.

— Это имя старославянское. Дословно оно обозначает — «милая богам», — сказал Михаил. — Очевидно, не случайно ее так назвали. Красоты, как гласит семейное предание, была неимоверной. Вот эту юную прелестницу, одетую в грубое холщевое платье, и увидел очнувшийся после тяжелой болезни генерал.

— Интересно, сколько же лет было юной красотке? — не выдержав любопытства, перебила слушательница повествование Михаила.

— Четырнадцать. И случилась у них с генералом любовь…

— Ну да, не привлечешь же именитого генерала за соблазнение малолетних, — съязвила Лариса. — Девочка была, небось, еще и крепостная…

— Что ты, что ты! — замахал вдруг неожиданно своими красивыми музыкальными руками на Ларису собеседник. — Какая малолетняя? Ведь она, по тогдашним меркам, была уже невеста! Ты помнишь, как там в опере «Евгений Онегин» поется, где няня Татьяны рассказывает ей, как она выходила замуж?

Пианист лишь на секунду задумался, а потом, тряхнув своими роскошными кудрями, неожиданно и уверенно продекламировал:

Лариса, слушая, невольно закусила губу: «Какой позор! Ведь это из школьной программы. Вот что значит иметь в родственниках генеральшу „от сохи“. И профессия такая, что всю жизнь чему-то учишься, а обязательно вот так некстати вляпаешься! Словом, пить надо меньше, надо меньше пить, девушка!»

— Понимаешь, и Божемилу ждала та же участь! — увлечено и взволнованно, продолжил Михаил. — И ее должны были уже вот-вот отдать в жены какому-нибудь Ваньке из соседнего двора. А тут генерал, князь и прочее благородное обхождение… Словом, я ни на минуту не сомневаюсь, что она в него по уши сама влюбилась. А когда пришло время расставания, дал князь отцу Божемилы сколько-то золотых монет, а ей лично подарил фарфоровое блюдце и чашечку с серебряной ложечкой, из которых сам заморский чай «кушивал», пока жил у них в деревенской избе. Как напоминание, что барин у них проезжал, значит… Или, чтоб помнила красавица. Потом и сам отбыл в свое родовое поместье в Мценский уезд Орловской губернии, где его ожидали жена и детки…

А то блюдце с чашечкой и серебряной ложечкой до сих пор хранятся в нашей ленинградской квартире на самом почетном месте…

— Вот это история, — изумленно вздохнула Лариса. — Но всё же, мне как-то эту девочку жалко. Без нее за нее, выходит, всё и решили? А если, как ты говоришь, она еще и полюбила этого генерала… И если после столь благородного обхождения ее отдали еще и замуж какому-нибудь Ваньке-простолюдину, который стал ее еще и попрекать, что не девкой взял…

— Погоди, это еще не конец истории, — сказал Михаил.

Лариса замерла в ожидании развязки.

— В общем, по жизни вышло так, что барин не только осчастливил проездом, но еще и обрюхатил…

— Да, ну! — вырвалось у Ларисы.

— И что примечательно, — прожил в этой семье генерал несколько месяцев, выздоравливая, нежась и будучи любим. Но, опять же, как гласит семейное предание, «понесла» Божемила именно ото дня расставания со своим драгоценным князем. То ли барин решил отлюбить ее в этот день на всю оставшуюся жизнь, то ли Божемиле всевышний разрешил удержать в юном теле росток этой любви. А то, что это была любовь, которая пишется на небесах, никто в нашей семье не сомневается…

— Как ты красиво рассказываешь, — восхищенно сказала Лариса, откровенно любуясь Михаилом, который ей вдруг стал напоминать восторженного и влюбчивого Владимира Ленского из «Евгения Онегина».

— В общем, — продолжал пианист, — ровно через девять месяцев после расставания, родила Божемила мальчика, которого назвали Михаилом в честь князя.

Никто из ее родни и предположить не мог, что это событие станет известно генералу. А всё объяснялось очень просто. Барин, чьей крепостной считалась Божемила, счел своим долгом сообщить князю в письме, что такая-то его девка родила барчука, которого нарекли Михаилом.

— Шило в мешке, значит, не утаили, — сказала Лариса.

— Не утаили, и, слава богу, — радостно улыбнулся музыкант. — Спустя какое-то время приехал и сам генерал в деревню, чтобы уладить дела с местным барином. В, общем, увез и Божемилу, и сыночка в свою Орловскую губернию.

— Так вот почему тебя назвали Михаилом?

— Конечно, в честь именитого князя…

— А фамилия тоже его? — поинтересовалась Лариса.

— Нет, я ношу фамилию моего отца. А по его линии у нас — горожане, мещане, ремесленники. Я узнавал. Свою родословную хорошо знаю. У нас и за границей еще родственники есть по материнской линии.

— Вот, что значит, гены, порода, — в задумчивости произнесла Лариса. — Я сразу в тебе это разглядела.

— Да ладно тебе, столько комплиментов за один вечер, — сказал Михаил, еще раз с благодарной пылкостью целуя руку собеседнице.

— Погоди, погоди, — встрепенулась Лариса, — ну, привез генерал в свое имение эту «юную прелестницу», как ты выразился, с ребеночком. И всё это при его живой жене и детках…

— Ну, это уже, как говорится, не наши проблемы, а князя… Думаю, он привез ее и сына, чтобы они были ближе. И полагаю, сначала Божемила жила в барской усадьбе, как дворовые крестьяне, которые находились при имении помещика и обслуживали его семью. Не сомневаюсь, что у нее были особые привилегии. А повенчался он с нею лет через десять, когда не стало первой жены. И Божемила родила ему еще мальчика. А князь, хоть и был на четверть века ее старше, прожил долгую жизнь…

— Какая потрясающая история, — задумчиво Сказала Лариса. — А не осталось портрета этой женщины?

— Были портреты: и ее, и князя, и детей, — Михаил вздохнул и помолчал. — Но не забывай, был, ведь, еще в нашей истории и октябрь семнадцатого года… Имение сначала разграбили, потом сожгли.

К счастью, кое-кто из потомков вовремя успел эмигрировать. Сейчас они живут во Франции. Именно у них я и увидел небольшую гравюру, на которой был изображен первенец Божемилы в возрасте подростка. И я был потрясен не меньше родни — у нас с ним одно лицо…

Лариса сидела молча, зачарованная рассказом.

— Ты знаешь, я часто думаю: а что бы было со всеми нами, если бы «призрак коммунизма», бродивший по Европе, не «забрел» бы тогда в Россию? — сказал Михаил. — Потому что ясно отдаю себе отсчет, что трагедия нашей страны начинается именно с октября семнадцатого года… Когда у власти оказались большевики, и когда был провозглашен лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем».

Ну, а тот, кто имел родовой герб, поместья, был образован и мог бы принести пользу своему отечеству — как-то не вписывался в эту систему. Эмиграция, тюрьмы, ссылки и концлагеря — это вдруг оказалось их уделом. Понимаешь? — Михаил пристально глянул на слушавшую его молодую особу и вздохнул, — вот так и был прерван естественный ход событий…

Лариса кивнула.

— Да, конечно, в нашей истории столько «пятен»…

А про себя успела подумать: «Так-то оно так. Но вот выходит и так, что, если б не было семнадцатого года, то и я бы тут с тобой сейчас не сидела, милый. Потому что не было бы ни папочки — замминистра „от сохи“, ни простолюдинки-генеральши, ни меня — такой, какая я тебе нравлюсь: нарядной, умной и красивой. Да и жила бы я точно не в Москве. И мы бы, уж точно, с тобой никогда не встретились».

Лариса вздохнула.

Михаил перехватил то ли грустный, то ли слегка рассеянный взгляд собеседницы.

— Ой, извини, — спохватился кавалер. — Я, наверное, утомил тебя историческими параллелями. Но просто — это моя излюбленная тема. Думаю, если бы я не стал музыкантом, то был бы историком. Хорошим, настоящим, а не таким, которые обслуживали советский режим…

— Ну, что ты, — искренне призналась Лариса, — не могу вспомнить, когда мне было так комфортно на душе, как с тобой в этот холодный зимний вечер… И потом, я вся еще под впечатлением от твоего рассказа о любви юной прелестницы и князя. Спасибо тебе за эту волшебную прелюдию к нашему романтическому вечеру.

— Вообще-то, я никому, из своих знакомых… дам, — тут Михаил слегка запнулся, — этого не рассказывал.

Лариса усмехнулась.

— А насчет прелюдии ты очень тонко подметила, — сказал Михаил, — дотронувшись до руки собеседницы и, как бы, желая сгладить эффект от некстати вылетевших слов, — ты очень эмоциональная натура, впрочем, как и я сам. Вообще-то, я чувствую себя сейчас Орфеем, в котором вовсю уже звучит мелодия любви…

— Ах, Мишель, Мишель, какой же ты сладкоголосый соловей… Разве может устоять перед тобой слабая женщина? — Лариса своей маленькой ручкой нежно коснулась длинных пальцев музыканта. — Да еще которую ты сознательно подпоил коньячком, хитрец… Сдаюсь. Веди меня в свои пенаты… В свой «люкс».

Михаил мечтательно и самодовольно прикрыл большие карие глаза длинными пушистыми ресницами.

— Как я ждал, когда же ты, наконец, сама произнесешь эти слова. Мужчина может предложить или намекнуть, но он не должен навязываться.

— Хитрец, какой же ты очаровательный хитрец, — улыбнулась Лариса. — Я подожду тебя в холле, хорошо?

— Конечно, конечно, — и он сделал рукой знак официанту.