– Ну да, – тупо сказала я, – выходной ведь сегодня. Можно и выспаться.

– Все же вам стоит заказать новый ключ.

Я ничего не ответила. Многообещающий конверт появился снова. Его прислал мне газовый завод. Вот черт!

– В нашем доме отличная слышимость, – не унималась фрау Цаппка. Теперь в ее голосе звучала откровенная насмешка.

– Ну… да…

– У этого Зандера с третьего этажа опять разыгрался бронхит. Он так кашляет, что у меня в шкафу стекла звенят.

– Да уж… Просто ужасно…

– А эта пара гомиков там наверху… Я, конечно, не имею ничего против. Но по выходным они возвращаются домой не раньше четырех утра. И горланят на лестнице так, что даже мой муж просыпается, а уж у него-то сон здоровый. Вот оно как. Интересно, сколько они еще вместе продержатся. Ведь общеизвестно, что эти однополые отношения недолго длятся.

– А-а…

– А вы как, фрау Хюбш?

Я только что подцепила на ложку открытку от Йо.

– У вас ведь тоже новый друг?

Я успела пробежать глазами строчки: «Хэлло, дорогая Кора! Тебе еще доставляют ежедневную еду на колесах? Главное, чтоб было тепло в животе, – так я думаю. Давай, давай, продолжай! Сердечные приветы из Нью-Йорка!

Люби в кровати и вне ее —

Совет по дружбе, твоя Йо».

Очень нежно. Мы так всегда делаем.

Последние строчки наших писем и открыток должны быть зарифмованы. У Йо, конечно, и здесь преимущества: Йо. Мое. Белье. Дерьмо. Окно. Свиньей. Мурло. Светло.

С Корой не рифмуется почти ничего. С Хюбш – тоже. Лучшее стихотворение я ей прислала с Майорки:

«Погоды не бывает гаже.

Здесь горничные мерзнут даже.

Мне б только джемпер из ангоры!

Приветик от озябшей Коры».

Вышло гениально. Так мне кажется.

– Фрау Хюбш, так у вас новый друг? Создается такое впечатление. В последние дни.

Пропади ты пропадом, фрау Цаппка, зануда старая!

– Что? Ах да. Верно. До некоторой степени.

Откуда старая карга могла узнать о моих бурных ночах? Я почуяла недоброе.

– Видите ли, фрау Хюбш, в этом доме слышно действительно все. Аб-со-лют-но.

Еще бы! Мой новый приятель был не из тех зажатых типов, которые прикидываются мачо и даже в постели никогда не расслабляются, а скрывают свое истинное состояние. Мне по душе был его мощный голос. Услышав такой вопль, женщина сразу понимает, что уже можно перестать притворяться, будто изнемогаешь от страсти. Ничего нет хуже мужиков, которые кончают внезапно, никак не оповещая об этом заранее. Как, спрашивается, в такой ситуации правдоподобно симулировать оргазм?

А кроме того, с ним действительно бывало хорошо. Конечно, только в сексуальном плане. Я с самого начала поняла, что этот мужчина ненадолго. Моих шуток он не понимал. А уж если я чего и не терплю, так это когда моим шуткам не смеются. А ведь они совсем даже неплохи. По крайней мере, большая часть.

К счастью, в то утро я была в ударе и настроена по-боевому.

– О-о-о, как вы все верно замечаете, фрау Цаппка, – пропела я сладеньким голоском. – Я ведь тоже в этом доме все слышу. Аб-со-лют-но все. Вот только вас с вашим мужем совсем не слыхать. Со-вер-шен-но. Всего вам доброго.

Вот так я ее сделала, старую шлюху! Ха!


Однако же в тот судьбоносный день мое настроение в целом было не очень, ведь ночь я провела без своего голосистого сожителя, а на голове у меня было такое, что, по моим представлениям, бывает только у Тины Тернер, которой приснился кошмар.

– Вам и в самом деле надо заказать новый ключ, – сказала фрау Цаппка.

Она определенно шла из магазина, так как тянула за собой сумку на колесиках. На голове у нее был прозрачный полиэтиленовый капюшон от дождя, стянутый резинкой. От этого на лбу оставались неприятные красные полосы.

– Уже заказала, – пробормотала я. Хотя в сравнении с фрау Цаппкой я и выгляжу как какая-нибудь высокооплачиваемая модель, все же я попыталась спрятать лицо за газетой.

Почему я так с собой обращаюсь? Почему не принимаю душ, не делаю макияж, прежде чем выйти из квартиры? Верона Фельдбуш, как я читала, без косметики не выходит и за почтой. И это при том, что в отличие от меня она, пожалуй, могла бы себе такое позволить.

Я же в поношенном домашнем халате, со столовой ложкой в руке стою в парадном и позволяю себя унижать какой-то управдомше в полиэтиленовом колпаке. Что-то идет в моей жизни совершенно не так. Это точно.

Я оставила Цаппку в растерянности, а сама помчалась в свою квартиру. Кофе уже остыл. В газете под рубрикой «Разное» сообщалось, что Кармен Кошловски приглашают на роль в какой-то «мыльной опере». Как же несправедлива жизнь!

Выкурила шесть сигарет. Расплата – боли в животе. Тем лучше. Я была слишком подавлена, чтобы идти на работу и печатать снимки двадцати пяти спальных диванов. Мне захотелось поболеть. Как минимум, три дня. Чтобы внести порядок в свою жизнь. А на это нужно время.

Я набрала номер моего домашнего врача. И судьба начала свой разбег.


Приемные врачей всегда выглядят одинаково. Я сидела в кабинете. Справа стояла кушетка, покрытая светло-серым пластиком, а поверх него – огромной одноразовой салфеткой. На стене висел плакат с изображением человеческого тела изнутри. Органы были броско раскрашены и снабжены надписями.

Любопытно, мог бы кто-нибудь повесить такое у себя в комнате? Кого может интересовать, где именно делает свое дело поджелудочная железа? Рядом с ультразвуковым прибором стояла скульптура. Сердце из пластмассы, выполненное с полным натурализмом. Окруженное синими и красными сосудами. Ух. Отвратительно! На книжной полке – труды с названиями вроде «Дисменциональные функции аорты», или «Субгипертонидный пациент», или «Прямая кишка вчера и сегодня» и тому подобное.

Отчего врачи считают своим долгом ставить себе в шкаф такую белиберду? Они что, этим надеются произвести ошеломляющий эффект на больных? Или думают, что кто-то поверит, будто они все это прочли? Или хотят, чтобы мы утешались надеждой, что в случае острых проблем с прямой кишкой им достаточно будет справиться в разделе «Острые проблемы прямой кишки»?

Я была в дурном настроении. В очень дурном. При таких обстоятельствах мне нетрудно было произвести на врача впечатление больной.

– Добрый день. На этой неделе я буду замещать доктора Бара, – раздался за моей спиной совершенно незнакомый голос.

Этого еще не хватало. Замещение! Наверняка какой-нибудь врач-ветеран, который ампутировал ноги еще в Первую мировую войну, а теперь снова призван на службу из своей пенсионной тиши. Знать бы заранее… так лучше уж пошла бы на работу.

– Что вас беспокоит? – Белый халат прошел передо мной, опустился на стул по ту сторону письменного стола и поднял голову.

Он вытаращил глаза. Я тоже. Казаалось, прошла вечность.

На мгновение мой мозг мне отказал, и, к своему ужасу, я услышала собственный шепот:

– Дани-золотце.

– М-да, меня, собственно, зовут Хофман. Доктор Хофман.

– Да, конечно. Извините. А меня зовут Хюбш. Кора Хюбш.

– Да, знаю. Записано в карточке.

– Да, конечно. Извините. Я… э-э. Как вы себя чувствуете? Надеюсь, теперь вам лучше? Мне очень жаль, что так вышло.

Д-р Даниэль Хофман поглядел на меня. Не то чтобы дружески. Скорее как на ненормально увеличенную прямую кишку.

– Знаете, какой вопрос я все время себе задаю? Зачем вы с этим несчастным омаром неслись в туалет? Вас что, не устраивала обстановка? Или вы едите омаров в клозете из принципа?

Боже мой! Как объяснить? Да еще в нескольких словах!

Я говорила о моей жизни. И не только об этом. Черт побери! Этот мужчина мне нравился. И, кроме того, однажды я уже входила в контакт с его половыми органами!

Лепеча что-то об «уборщице с бутербродами», о «классовой борьбе», о «Марксе и социальной несправедливости», я благоговейно разглядывала его.

Синие глаза, темные волосы. Такое редко бывает. А эти руки! Просто грешно, имея такие руки, не играть на фортепиано. Несколько темных волосков выглядывало из-под ворота белой футболки. Значит, и грудь у него волосатая… Люблю мужчин с волосатой грудью! Этот темный остров на груди, который к пупку постепенно сужается, а там расширяется вновь до многообещающих зарослей… О да.

– В любом случае, мне очень жаль, – завершила я свой бестолковый отчет.

Он ласково улыбнулся мне. Так улыбаются опасному психопату, который в сумасшедшем доме пытается втолковать экспертам, что совершенно нормален.

– Забудем об этом. Зачем вы сегодня здесь, госпожа Хюбш?

Боже, боже, боже мой! Надо импровизировать! О болях в желудке при таких обстоятельствах, конечно, не может быть и речи. Позволить этому божеству, этому Адонису прощупывать дряблые ткани моего живота, сама эта мысль просто невыносима!

Мысленно я лихорадочно сканировала части своего тела, пытаясь выбрать наименее отвратительную. А! Вот оно. Затылок. С тех пор как у меня появился затылок, там просто постоянно щемит. Да и раздеваться для осмотра не надо…

– Щемит в затылке, – сказала я торжествуя. – У меня щемит в затылке.

То, что за этим последовало, было самой унизительной процедурой из всех, когда-либо мной пережитых. Мне пришлось раздеться до нижнего белья и, широко раскинув руки, балансировать на некоей воображаемой линии. Он сказал, что должен проверить, не перекошен ли мой таз, – но я думаю, ему просто хотелось поглядеть, как в застиранном до дыр белье, с пунцово-красным от стыда лицом и раскинутыми руками я мотыляюсь вдоль воображаемой линии. Это был настоящий позор.

Убийственным следствием этой процедуры стало то, что д-р Хофман диагностировал укорочение моей правой ноги на 1,3 сантиметра и выписал рецепт на стельки.

– Могу я быть вам полезен чем-нибудь еще?

О да! Вы можете дать мне шанс загладить мою вину! Вы можете спросить меня, не хочу ли я выйти за вас замуж! Что было мне делать? Что говорить?