Анна Дубчак - Тарантелла, или Танцы с пауками

— Если честно, то я шокирована. Мне трудно тебя понять. Ведь ты живешь с Игорем, он тебе нравится, больше того, я поняла, что вы любите друг друга, тогда зачем же еще один мужчина?

— Понимаешь, он совсем другой. Он постарше, поспокойнее… Кроме того, он красив совершенно другой красотой… И умен.

— А Логинов?

— Игорь тоже очень умный, у него масса достоинств. Но мне нужны они оба. Это мой образ жизни, и я не заставляю никого принимать его. Я даже не обижусь, если ты мне сейчас откажешь в том, чтобы мы жили с ним у Зоей.

— Да нет же, об этом и речи быть не может.

Я обещаю, что постараюсь понять тебя. Кроме того, ведь мне же понадобится помощь… — И она, к великому облегчению Наталии, улыбнулась.

— Спасибо. — Горячая ладонь Наталии легла на руку Люси. — Поверь, мы весело проведем время. И тебя соберем, и отдохнем заодно…

У поворота в деревню они остановились.

Валентин вышел из машины и подошел к Наталии, которая тоже вышла из машины и теперь в нетерпении притоптывала на месте.

Люся, увидев высокого худощавого мужчину в черной длинной дубленке, красивого, но совершенно седого, с ироничной и даже слегка презрительной усмешкой, покраснела. Она не ожидала, что Валентин, о котором рассказала ей Наталия, окажется настолько элегантным и по-настоящему красивым. Она обещала понять Наталию — что ж, теперь, когда она увидела Валентина, это совсем не трудно.

— Познакомьтесь: Валентин — Людмила.

Вы уже друг о друге наслышаны, поэтому, не теряя времени на церемонии, давайте сразу определимся…

Но она не успела договорить, потому что прямо рядом с ними остановились желтые «Жигули», из окна которых высунулось широкое красное лицо усатого мужчины. Обращаясь к стоящей на обочине дороги Люсе, он сказал сиплым голосом:

— Хорошо, что приехала. Как раз на похороны успеешь.

— На какие еще похороны? — побледнела Люся.

— Ванеева Лариса умерла…

— Как это?.. От чего? Когда?

— Да ты поезжай к ним, все и узнаешь.

И желтый «жигуленок», подпрыгивая на ухабах, свернул на проселочную дорогу и затерялся в снежном далеке.

— Кто такая Лариса Ванеева? — спросила Наталия. — Да у вас тут не соскучишься…

— Это жена директора птицефабрики. Ей всего-то двадцать пять лет. Что с ней могло случиться?

— Поехали посмотрим… Валя, сделаем так… Сейчас нас Люся поселит в Зосином доме, и ты там займись чем-нибудь, а мы сходим на похороны, идет? — Наталия повернулась к Люсе:

— Он неразговорчивый, имей это в виду…

Они въехали в Вязовку и остановились возле большого дома из красного кирпича, аккуратного, огороженного сеткой-рабицей, за которой виднелись уснувший на зиму белый сад и крыльцо дома, высокое, добротное, а возле — из будки высовывалась мощная голова раскормленной немецкой овчарки.

— Вот это голова! Прямо конь, а не пес… — Наталия дождалась, пока Люся откроет ворота, и заехала во двор. Следом за ней въехал и Валентин.

Люся отперла дверь дома и помогла Наталии занести вещи.

— У нее что, и ванна есть?

— Да. У Зоей хорошо… Ее покойный муж обустроил все ничуть не хуже, чем в городской квартире.

Поставив чемодан и сумки на пороге, Наталия пошла осматривать дом. Пять больших комнат с самодельной простой мебелью, паркет, ковры… Не таким она представляла себе дом сельской учительницы.

— Да здесь настоящие хоромы! Ты мне только объясни, какое отношение ты имеешь к этой Зосе.

— Я ее близкая подруга. Она доверяет мне, как себе. Вот и все. Поэтому можете чувствовать себя здесь спокойно. Она не вернется еще месяц, а то, может, и больше… Говорю же, ей прислали письмо из Польши, вроде там кто-то из ее родных умер… Я почему так туманно все объясняю? Потому что и сама Зося Вольдемаровна так и не поняла, кто именно оставил ей наследство… Но ей кроме письма выслали еще и деньги на дорогу. В долларах…

— Я так думаю, что, если у нее там дела заладятся, она ведь может и совсем сюда не вернуться. Ты бы позвонила ей и спросила… Валя! Сходи в ванную и посмотри, как работает система водоснабжения. Потому что если понадобится включить электронагревательный котел, то сделать это надо будет заранее, чтобы к вечеру была горячая вода…

— Я позвонила… — вдруг сказала Люся, и глаза ее заблестели. — От тебя… Из твоей же квартиры и позвонила. Ты разве не помнишь, какой большой счет пришел за переговоры?

— Нет, не помню… Я же с Фальком разговариваю, поэтому меня трудно удивить большими цифрами, ведь Фальк живет в Париже.

— Это тот самый, который занимался продажей твоих картин?

— Не столько моих, сколько Лотара. Ну и что тебе сказала Зося?

— Она сказала… Ты только не падай… Что она будет оформлять этот дом на меня.

— Слава тебе, Господи, раскололась. А то я все никак не могла понять, с какой стати мы будем здесь хозяйничать, на каких правах и все такое прочее… Я рада за тебя.

— Я тоже, но это еще только разговоры.

Кроме того, без Зоей здесь вообще будет скука страшная. Словом, я хочу, чтобы ты знала: я не передумаю уехать в город. Даже несмотря на то, что у меня здесь будет такой дом. Я его продам, а деньги верну тебе…

— Какие еще деньги? — насторожилась Наталия, переодевшая свитер. — Я не понимаю…

— Я знаю, что ты ту квартиру купила. Я тебе, конечно, очень благодарна, но деньги за нее все равно верну. Ты меня знаешь…

Наталия рассмеялась: Люся оставалась верна своим принципам. «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке», — любила повторять она.

— Ладно… Мы с тобой куда-то, кажется, собирались?

Из ванной вернулся Валентин:

— Хороший дом, все сработано с умом, добротно… Приятно находиться там, где все сделано с любовью. Мне даже стыдно стало за то, что я уже в возрасте, а ничего такого, фундаментального, что ли, не сделал…

— Ты сделал дочь, а этого вполне достаточно.

Люся, если бы ты слышала, как поет его Валентина! Кстати о музыке, я видела в дальней комнате пианино… — Наталия почувствовала некоторое волнение, связанное с тем, что в последнее время ее видения стали все реже, и Наталия стала опасаться того, что постепенно лишается своего дара. Находясь в этом доме, в полной тишине и гармонии с собой, она надеялась на чудо… — Ну что, мы идем на похороны или нет?

— Идите, а я отдохну. Может, подружусь с собакой… Кстати, а кто ее кормил, пока тебя не было? — обратился он к Люсе.

— Соседка Лида. У нее вы будете покупать молоко и грибы, если захотите…

— А как зовут собаку?

— Джек.

Народ столпился возле калитки, ведущей к дому директора птицефабрики Ванеева. Люди стояли и у крыльца, и на ступенях. Женщины плакали и тихонько перешептывались.

Увидев приближающихся Люсю и Наталию, они стихли, переключив свое внимание на них.

— Людмила Михайловна, несчастье-то какое… Лариса умерла.

— А что с ней? — Люся уверенно поднялась на крыльцо и внимательно посмотрела на окружавших ее женщин. — Почему вы молчите?

Наконец одна из женщин, что постарше, в красном шерстяном платке и белом длинном, с мужского плеча, полушубке, сказала:

— А никто ничего не знает. Вроде сердце…

Ее уже мертвую нашли на ферме. Она совсем немного до дома не дошла, а откуда шла, никто не знает… Надька ее нашла, говорит, что Лариса была очень странно одета, почти раздета, вернее… Ступни все истерты до кровавых мозолей, руки в синяках, волосы растрепаны… Ну и снасильничали над ней…

Наталия молча прислушивалась к говорящей. Истертые ступни удивили ее больше всего.

— Ты пойдешь со мной? — спросила, обернувшись и взглянув с каким-то животным страхом в глазах, Люся. — Пойдешь посмотреть Ларису?

— Пойду.

— А ты не боишься?

Наталия усмехнулась. После посещений морга деревенские похороны могли ей показаться детским спектаклем. И все же во всей этой атмосфере с одетыми в черное женщинами, белым снегом и той тайной, которая окружала теперь дом Ванеевых, ощущалось нечто страшное, источавшее смертельную опасность. Ведь всех мучил один и тот же вопрос: «Кто это сделал?» За что убили молодую Ларису Ванееву? Кто изнасиловал жену директора птицефабрики? Виновата ли она в этом сама или насилие не было ею спровоцировано?..

Они вошли в дом, миновали просторные сени, кухню, забитую молчаливыми людьми со скорбными лицами, и оказались в большой комнате, в которой, кроме вдовца (достаточно молодого еще мужчины, лет сорока — сорока пяти, во всем черном и с красными, воспаленными веками от выплаканных слез и бессонных ночей), никого не было и стоял только гроб, обитый белым атласом. В гробу в пене кружев и с букетом белых, слегка подвядших роз, в ногах, лежала молодая женщина… Лицо ее было бледным, с большими сиреневыми кругами под глазами. Коричневые губы, прямой, сливочного цвета нос и рыжеватые, уложенные волнами вокруг маленькой головы, волосы.

Ванеев, увидев Люду, словно очнулся. Встал и подошел к ней:

— Как хорошо, что вы приехали. Я думал, что вы не проститесь с ней… Она вас очень любила и мечтала поскорее выучиться играть…

Наталия перехватила Люсин взгляд: она была более чем удивлена словами Ванеева.

— Сергей Николаевич, примите мои самые глубокие соболезнования… — сказала Люся и позволила себя обнять. У нее на глазах заблестели слезы.

Ванеев вдруг круто повернулся и направился к двери. Увлекая за собой Люсю, он сказал кому-то из присутствующих: «Ну все, пора…»

А Наталия, видя, как все разом, как-то слаженно и тихо двинулись тоже на выход, задержалась и даже прикрыла дверь… Когда же щелкнул замок, она даже успокоилась: у нее было минут пять, не больше, чтобы побыть наедине с покойницей и обследовать ее ступни. Быстро откинув кружевное белоснежное покрывало, она подняла подол светло-серого шерстяного платья, в которое была одета Ванеева, и, сняв с одной ноги тесную черную лаковую туфлю-лодочку, ногтями разорвала чулок на пятке. Странные синие пятна, в нескольких местах стертая до сукровицы кожа на ступнях… Затем Наталия осмотрела бедра (тоже в некоторых местах с почерневшими синяками, какие остаются от грубых прикосновений пальцев) и шею с черно-желтыми пятнами, почти скрытыми кружевом покрывала. Сунув руку покойнице под платье и нащупав тонкое белье, она определила, что вскрытия не проводилось.