— Ну так, кто со мной сядет?

Наконец к нему подошел высокий, черноглазый, богато одетый мужчина в модном парике с косичкой. Улыбаясь, он предложил графу свои услуги.

— Сыграем наудачу, Морнбьюри.

Эсмонд поднял на него пристальный взгляд. Он отлично знал, кто перед ним — Филипп Сентилл, баронет. Они никогда не были друзьями, хотя часто встречались в игорных домах и кофейнях. У Сентилла были жена и сын, которых он скрывал от общества в поместье Риксам, в Суффолке, где была его фамильная усадьба. Нельзя сказать, чтобы он слыл примерным семьянином. Скорее его можно было застать где-нибудь за карточным столом или под руку с модной лондонской красоткой. Его обожали дамы из высшего света. Именно эта его черта послужила поводом для раздоров между ним и Эсмондом. Однажды, пару лет назад, они даже подрались из-за женщины на дуэли, — впрочем, в большей степени это был вопрос чести. Эсмонд одержал победу, а Сентилл, несмотря на то, что получил лишь царапину, выронил шпагу, и правая рука его почти на полгода вышла из строя. В память об этом событии на ней остался длинный шрам. Эсмонд недолюбливал Сентилла, да и тот все никак не мог простить ему той победы. На людях, впрочем, они вели себя вполне вежливо, хотя и сдержанно.

Случись это в другой раз, Эсмонд ни за что не сел бы играть с ним, но сегодня у него было такое чувство, что его пытаются дразнить, — разве не об этом говорила издевательская ухмылка на лице Сентилла? Может, этот тип думает, что он побоится сесть с ним за стол?

— Благодарю, Сентилл, — сказал Эсмонд и прошел к столу.

Остальные собрались вокруг.

К полуночи толпа зрителей заметно выросла. Воздух так уплотнился, что игроки сняли пальто, галстуки и расстегнули жилеты. По щекам Эсмонда стекал пот. Лицо его выглядело болезненно — все еще сказывались последствия длительных возлияний. Сентилл по-прежнему улыбался той злобной ухмылкой, которая пробуждала в Эсмонде почти мальчишеский задор.

Как бы там ни было, Эсмонд выигрывал. Горка золотых монет рядом с ним неуклонно росла. А вот Филиппу Сентиллу явно не везло. В конце концов, ухмылка исчезла с его лица, и он в ярости сощурил черные как уголь глаза.

В час ночи Эсмонд бросил колоду на стол и поднялся.

— Сдается мне, ты основательно продулся, Сентилл, — удовлетворенно сказал он.

Оба они за время игры изрядно выпили. По Эсмонду это было почти незаметно, но Филипп от выпитого едва ворочал языком.

— Везет же тебе, Морнбьюри… — сквозь зубы процедил он.

— Я бы этого не сказал, — ответил Эсмонд, застегивая жилет.

— По крайней мере, в картах и на дуэлях… — насмешливо добавил Сентилл. — Вот разве только с женщинами… — Он развел руками.

Все недоуменно застыли. Кто-то за их спинами прошептал:

— Чтоб ему пусто было, этому Сентиллу! Болтает невесть что…

— И на какую женщину ты намекаешь? — ледяным тоном спросил Эсмонд.

Филипп уже встал. Его парчовый жилет был залит вином, а парик покосился. Вид у него стал весьма неприглядный. Внезапно ненависть к Эсмонду, которая до этого тлела где-то внутри, вспыхнула с новой силой. Шрам на руке Филиппа покраснел. Так и задавил бы этого выскочку, чтоб не лез вперед него!

— Да ни на какую, Морнбьюри. Я говорю вообще, так сказать, о твоих матримониальных видах на будущее. Ведь на этом дело не кончится. Еще какую-нибудь несчастную приведут королеве на заклание, а тебе — в жены. Можно считать, что дочка Шафтли счастливо отделалась!

Эсмонд поначалу даже не понял сказанного и в недоумении уставился на своего недруга. Нет, это было не просто бестактное заявление, даже не просто оскорбление, — это была насмешка над памятью Доротеи! С поистине звериным рыком Эсмонд опрокинул стол. На пол полетели вперемешку карты и стаканы с вином.

— Ты слишком далеко зашел, Сентилл. Защищайся! — От гнева Эсмонд с трудом выговаривал слова.

Сентилл потянулся к своей шпаге.

Кто-то из старших тронул Эсмонда за плечо.

— Послушай, Морнбьюри, не лучше ли отложить выяснение отношений? Вы оба слишком пьяны… — начал он.

Но Эсмонд оттолкнул его и со стальным блеском в глазах ринулся на Сентилла.

— Ты позволил себе упомянуть всуе святое для меня имя и гнусно насмехаться над моей утратой! За это, Сентилл, ты заслуживаешь смерти! И я убью тебя!

Присутствующие расступились. Эсмонд и Филипп сняли жилеты и остались только в рубашках и брюках.

Дуэль получилась стремительной и короткой. Эсмонд дрался несравненно лучше, но на этот раз ему было мало обезоружить противника — он вонзил в его горло шпагу. С захлебывающимся криком Сентилл повалился на пол, и к разводам от вина на его рубашке добавились огромные пятна крови.

Свидетели происшедшего заговорили все разом:

— О Господи, ты убил его, Морнбьюри…

— Что теперь будет?!

— Что будет, когда это дойдет до королевы?..

— Конечно, Морнбьюри просто вздорный юнец, но и Сентилл тоже хорош — нечего было дразнить его…

Эсмонд не отрывал взгляда от только что убитого им человека. Почему-то эти остекленевшие глаза и мраморная бледность щек воскресили в нем печальные воспоминания о Доротее, лежащей в гробу. Ужас охватил его — нет, он не хотел лишать Сентилла жизни… Эсмонд поспешно обтер шпагу, накинул пальто и вышел. Никто не пытался его остановить.

Теперь Эсмонд окончательно протрезвел. Ветер обдувал его посиневшее, как у мертвеца, лицо, но не в силах был загасить пожар, бушующий у него в душе. В отчаянии он стучал кулаком себе по лбу.

— Господи, Господи, что же я натворил! Зачем мне теперь жизнь…

Дома он разбудил одного из слуг, приказал оседлать лошадь и, не переодеваясь, поскакал по Мэллу в сторону окраин. Выехав за пределы Лондона, Эсмонд пустил лошадь галопом. Он несся как сумасшедший, пытаясь в бешеной скачке совладать со своими чувствами. Но, проскакав в таком темпе пару миль, лошадь вдруг споткнулась и сбросила его. Эсмонд запомнил только, как перелетел через седло, после чего погрузился в черноту. Лошадь поскакала дальше одна.

Эсмонд пролежал без сознания до самого рассвета. Из раны на голове сочилась кровь.

Там его и нашли двое монахов-доминиканцев из Клемфорда, которые вышли поутру на рынок. Этот небольшой монастырь располагался на берегу реки и являл собой один из последних оплотов римской католической церкви, оставшихся в Англии со времен Реформации. У нынешней королевы он был не в чести.

Монахи приютили Эсмонда и устроили его в одной из келий. Почти сутки он не приходил в себя, и они тщательно за ним ухаживали.

Тогда он еще не знал, что проведет в этом монастыре долгих шесть месяцев…

5

Наконец Эсмонд решился покинуть монастырь и поехать домой в Морнбьюри. На дворе стоял хмурый декабрь.

Настоятель вышел за дубовые ворота попрощаться. Это был строгого вида мужчина, лет пятидесяти. Впрочем, теперь Эсмонд смотрелся рядом с ним, как ровесник, — за полгода жизни в монастыре он стал выглядеть намного старше. С лица его сошел летний загар. В каштановых локонах появилась первая проседь. Неровный шрам, оставшийся после раны на скуле, к счастью, был скрыт под волосами (когда в ту роковую ночь его сбросила лошадь, он поранился об острые камни).

Одет он был просто: в сюртук и накидку с высоким воротником и капюшоном. Суровое выражение лица вполне соответствовало аскетичному наряду — так и должен выглядеть человек, который взял себя в руки и справился с собственными страстями.

— Благодарю вас, святой отец, за доброту и участие, проявленные ко мне в этих стенах, — сказал он, откланиваясь.

— С Богом, сын мой, — последовал ответ. — Пусть Господь наш Иисус Христос наставит тебя на путь истинный и укрепит твою заблудшую душу. Ибо душа наша вечна, а плоть презренна.

Слова эти эхом отдавались в голове Эсмонда, когда он трясся в повозке по ухабистой дороге.

Лондон остался позади. И пока у него не было желания туда возвращаться. Впрочем, даже если бы он и хотел, то все равно бы не смог. Он достал из кармана сюртука пачку писем — два из них были с королевской печатью.

Эти послания настигли его вскоре после того, как он попал в монастырь. Однако некоторое время после несчастного случая монахи запрещали ему читать, так как это могло вызвать сильные головные боли и даже необратимую слепоту. Письма ему принесли только тогда, когда он мог уже сидеть и нормально воспринимать окружающее. Большинство из них было от Арчи — другие просто не знали, что Эсмонд живет в монастыре.

Королева-крестная прислала ему суровое порицание. Она была возмущена его поведением и отвратительной историей с Сентиллом. Разумеется, она сочувствовала ему, когда он потерял леди Доротею, но чтобы настолько потерять власть над собой… Только слабость характера могла привести его к убийству. Конечно, королева понимает, что Сентилл спровоцировал его. Все свидетели утверждают это в один голос и в оправдание Эсмонда говорят, будто он не ведал, что творит. Дуэли, возможно, и не запрещены законом, но ее королевскому величеству они совсем не по душе, особенно если в них участвует ее крестник, чей отец был таким прекрасным человеком. Это настоящий позор для честного имени!

Затем следовал целый град упреков, написанных царственной рукой, но их было весьма трудно разобрать, потому что королева страдала от подагры и в холодную погоду плохо держала перо. Как бы там ни было, Эсмонд проявил упорство и расшифровал каждое слово, благо времени у него для этого оказалось предостаточно.

Анна не преминула напомнить ему, что она весьма прохладно относится к папству, поэтому была бы не против, если бы он, как только окрепнет, сразу же уехал от римских монахов.

Эсмонд ответил на ее первое письмо, едва к нему вернулась способность твердо держать перо. Он официально извинился перед Ее Величеством за страдания, которые ей невольно причинил, и заверил, что такое больше не повторится. Теперь, когда с его глаз слетела пелена, он торжественно клянется, что никогда не станет заливать вином свое отчаяние и в дальнейшем постарается вести праведную и угодную Ее Величеству жизнь. Пусть она простит его, но без Доротеи его жизнь сделалась пустой и бесцельной, поэтому он решил уйти из мира и вступить в братство.