Дениза (Деннис) Робинс - Танцы в пыли

— Нет, я не верю, что вы добровольно согласились выйти замуж за Эсмонда, — сказал наконец Арчи. И даже после этого она не захотела ничего объяснять. Почему же Магда так просила за своего отчима? И при этом так взволновалась?

— Было бы справедливо, — сказала она, — если бы моему отчиму оказали денежную помощь. Мы… мы очень бедны. Поместье Уайлдмарш почти разорено. Вы сочтете меня корыстной, но я все равно попрошу вас уговорить моего… моего мужа… — Она закрыла лицо руками. — Уговорить его простить сэра Адама по причине его крайней нужды. И не выгонять с пустыми руками…

Когда Арчи заговорил о том, что на самом деле хозяин Уайлдмарша едва ли заслужил благосклонное отношение со стороны Эсмонда, она сказала:

— Но моя мать может умереть. Прошу, умоляю вас, сэр Арчибальд, не оставьте ее…

Она так настаивала, что Арчи вынужден был обещать ей похлопотать за сэра Адама.

Когда он направился к двери, чтобы вернуться в зал, в ушах его все еще стояла ее мольба. На пороге Арчи обернулся и еще раз посмотрел на хрупкую одинокую фигурку под одеялом.

— Все, что вам остается, Магда, это молиться. Я и сам не знаю, как поведет себя Эсмонд. Этот обман совершенно вывел его из равновесия. Но, если вы позволите, я передам ему ваши сожаления.

— Я уже повинилась перед ним, — сказала она. — И он мне не поверил. Напрасно меня уложили в эту постель — я бы хотела уехать в Уайлдмарш вместе с отчимом…

— Но сейчас главное — избежать даже малейшего намека на скандал. Эсмонд — слишком видная фигура, а кроме того, приближенный королевы. Поэтому важно не допустить никаких толков. Насколько я знаю Эсмонда, он этого не вынесет.

Магда отвернулась. Совершенно убитым голосом она произнесла:

— Я сделаю все, что мне скажут.

Приход Сент-Джона немного успокоил ее. Он показался ей добрым и порядочным человеком. Совсем не злился на нее… И все-таки после его ухода она уткнулась в подушку и долго плакала. Ей совсем не хотелось молиться. Ей казалось, что Бог предал ее.

Такая ей выпала первая брачная ночь…

Отвергнутая, обвиненная в злодействе, которого на самом деле не совершала, лежала она в одиночестве и утирала слезы. А жених веселился и танцевал без нее. Какой же убийственный был у него взгляд, когда она подняла вуаль! При воспоминании об этом у Магды едва не остановилось сердце. Схватившись рукой за свою изувеченную щеку, она простонала:

— Лучше бы мне умереть… Лучше бы мне умереть…

Она не знала, сколько пролежала вот так, пока пришел Эсмонд.

Снизу доносилась музыка, а один раз она слышала, как на террасе открылось окно и в него со смехом выглянула какая-то парочка. Как, должно быть, там весело, в гостиной… Все смеются, танцуют. А она так ни разу и не танцевала и не смеялась по-настоящему…

Вошла Аннет и принесла ужин. Когда Магда отказалась, она процедила сквозь зубы:

— Подкрепились бы вы, ваша светлость, а не то и впрямь заболеете. Мало его светлости забот, как только вызывать вам врача…

Магда не нашла в себе сил, чтобы спорить, и подчинилась. Изысканную рыбу в вине, которую прислала для нее миссис Фланель, она лишь слегка попробовала, а к остальному и вовсе не стала прикасаться. После этого приказала Аннет загасить свечи и идти.

Званый вечер, как ей казалось, тянулся бесконечно долго, хотя на самом деле последние фаэтоны и кареты отбыли уже к полуночи. Наконец над Морнбьюри-Холлом повисла тишина.

Арчи Сент-Джон удалился в свою комнату.

Эсмонд стоял один в холле перед угасающим камином. По комнатам и коридорам сновали лакеи, которым граф велел погасить все свечи, оставив только небольшой канделябр, с которым он собирался подниматься наверх.

Он уже снял парик и расстегнул камзол. Кажется, Эсмонд все еще был немного пьян. Сколько же танцев он станцевал с Шанталь Ле Клэр? Вспомнилось, как она припадала к нему, с легкостью пробуждая в нем страсть, как он все крепче прижимал ее к себе и шептал прямо в ухо, что скоро, очень скоро они увидятся снова.

Шанталь была у него на крючке. В этом он уже не сомневался. Эх, если бы он так не поспешил, то сейчас мог бы на ней жениться… Родом она из прекрасной семьи французских аристократов, а кроме того, совершенно очаровательна.

Но он подумал о той, что ждала его наверху.

Арчи не сказал о ней ничего плохого. Напротив, ему показалось, что она не более чем бедное увечное дитя, которое силой втянули в эту аферу ради благополучия семьи. Удивительно, но первым делом она пыталась замолвить слово не за себя, а за свою мать.

Эсмонд ничего не сказал по этому поводу, кроме того, что «он подумает». Ему по-прежнему хотелось отправить Адама Конгрейла домой без единого фартинга.

Он налил себе еще вина и поднес тяжелый кубок к губам.

— Ну что, Эсмонд, тебе уже пора на брачное ложе… — с пьяным смехом проговорил он, — к красавице жене…

Этот же развязный смех доносился до слуха Магды, когда Эсмонд поднимался по роскошной лестнице, размахивая подсвечником так, что во все стороны капал воск. Услышав за дверью бормотание, она окончательно пробудилась от своего тяжелого сна.

С бьющимся сердцем Магда уселась на постели и стала мучительно вглядываться в темноту, ожидая, когда же он войдет.

Наконец дверь рывком распахнулась. Она подтянула одеяло к самому подбородку, увидев на потолке длинную зловещую тень Эсмонда. Лица его ей не было видно. Он тоже толком не видел ее — слишком много выпил. Посмеиваясь и икая, он даже напевал приятным баритоном какую-то песенку:

Дыхание Магды участилось. От ударов ее сердца, казалось, сотрясается все ее хрупкое тело. Как всегда в минуты волнения, шрамы и рубцы на ее лице набухли.

Он уже был рядом. Подсвечник опасно раскачивался у него в руке, наконец граф поставил его на столик у кровати. При свете свечей она увидела, что у него каштановые волосы. Без парика он выглядел совсем иначе — моложе и красивее. И тем более страшно было ей видеть брезгливое выражение его лица, насмешливый и даже угрожающий взгляд. Его парчовый камзол был расстегнут и забрызган вином, галстук сбился в сторону. В следующую секунду он так резко приблизил к ней свое лицо, что она невольно вскрикнула и уткнулась в ладони.

Навалившись на нее, Эсмонд сгреб рукой ее волосы и заставил смотреть ему в глаза. Много страданий перенесла она в жизни, но сегодняшний день был самым страшным. В пронзительном взгляде его прекрасных глаз кипели ненависть и отвращение.

Она в голос простонала:

— Я не виновата. Я не хотела.

Он почти не слушал ее. И продолжал со смехом тянуть за волосы.

— Ах ты, моя невестушка… Красавица ты моя… У нас же брачная ночь, не так ли? Гости почти все уехали. Другие уже храпят в своих постелях. Мы остались совсем одни. Ну разве это не романтично? Или я заставил тебя слишком долго ждать, моя милашка?

На этот раз она не выдержала — глаза ее гневно сверкнули, и она повысила на него голос:

— Я вовсе не милашка, и вы это прекрасно знаете. Нечего надо мной насмехаться. Надо же… А я-то думала, вы самый великодушный из всех, кого я знала.

— Великодушный! — ядовито засмеялся он. — Какое может быть великодушие, если рядом со мной обычная мошенница? Какого еще благородства вы от меня ждете — от своей же жертвы?

Ее юная грудь тяжело вздымалась. Она не могла пошевелиться — цепкие пальцы так крепко сжали ее волосы, что малейшее движение причиняло ей боль. Да, ей хотелось отвернуться от его безжалостного взгляда…

— Но я ведь тоже жертва! — в отчаянии воскликнула она. — Господи, да оставьте же меня в покое!

— Что-что?! — воскликнул он с издевкой. — Что я слышу? Моя дражайшая супруга отказывается исполнять свой долг?

— Вам доставляет удовольствие насмехаться надо мной! — процедила она сквозь зубы. Теперь она не боялась его, а чувствовала к нему неприязнь. — Когда же вы оставите меня в покое! Завтра я уеду домой, и вы меня больше никогда не увидите!

— Нет уж. Ни завтра, ни послезавтра ты никуда не уедешь. Ты будешь делать то, что я тебе скажу, — пробасил он. — Ты останешься здесь. Тех, кто знает правду, мы заставим молчать. У меня уже созрел план действий. Кажется, твой отец говорил, что твои братья больны сифилисом? Так вот, ты тоже им переболеешь. — Он довольно захихикал. — Все, все кругом узнают, что ты привезла в мой дом дурную болезнь. Пусть все, кто был здесь, бросятся глотать пилюли и купаться в уксусе. Это меня уже мало волнует. Самое главное, можно будет спокойно запереть тебя в комнате, и выйдешь ты отсюда только тогда, когда врач, которому плачу я, тебе это разрешит. Ну, а после этого ты сможешь ходить под вуалью — все будут думать, что за время болезни твое лицо было изуродовано прыщами. Разумеется, обо всем этом будут судачить, все будут сочувствовать Эсмонду Морнбьюри, но никто не посмеет над ним смеяться, никто! Ты посмела так поступить со мной, и ты за это заплатишь, чтобы я не стал посмешищем.

У Магды округлились глаза. Он уже отпустил ее волосы. Прижав обе руки к щекам, она в отчаянии замотала головой.

— Но чего вы этим добьетесь? Зачем вам обременять себя и держать меня в доме?

— Не беспокойся — не от большой любви. Мне важнее, чтобы никто не думал, будто такой проходимец, как Адам Конгрейл, может запросто обвести меня вокруг пальца. Ничего особенного я не замышлял, это будет всего лишь естественное продолжение вашей подлой игры. Но теперь уже мой ход.

Терпение ее лопнуло. Она прошептала:

— Как хотите. Мне уже все равно — я слишком устала.

Некоторое время он еще слонялся по комнате, громко выкрикивая ругательства то в ее адрес, то в адрес сэра Адама. Попутно он вырывал из букетов розы, сдергивал шторы, словом, вел себя как сумасшедший. Она затравленно следила за ним. Этот незнакомый, страшный человек не имел ничего общего с тем Эсмондом, которого так любила ее кузина Доротея.