— Тебе мало того, что ты отнял наш дом и маленький клочок земли, который спасал нас, когда мы по твоей милости умирали с голоду! А теперь погиб и мой муж! И все это для того, чтобы насытить твою утробу, ради твоей славы. Ты чудовище! Гнусный развратник! Все это знают! Я плюю на тебя!

Ее голова дернулась, и плевок попал на носок правой туфли Людовика, который тут же ощутил приступ гнева, настолько сильный, что лицо короля исказила гримаса, а грудь раздулась. Он стал необыкновенно спокоен, как случалось всегда, когда у него случались страшнейшие припадки бешенства. Это спокойствие окутало его, словно покрывалом, и охрана, подбежавшая, чтобы увести потерявшую разум женщину, в страхе оцепенела. Людовик ткнул указательным пальцем в направлении Жанны и бесстрастным голосом отдал суровый приказ:

— Эту женщину следует высечь и бросить в тюрьму. Никогда больше не увидит она света дня.

Когда ее схватили, он повернулся к гостям, с отвращением наблюдавшим за этой жесткой сценой, и непринужденным тоном, словно не произошло из ряда вон выходящего, заговорил об узорах из цветов, которые им сейчас предстояло увидеть. Однако внутри Людовика все кипело яростью. Уже одно то, что инцидент произошел в присутствии именитых гостей, было ужасно, хотя его королевское достоинство не пострадало. Король гордился любовью, которую испытывал народ к его персоне; ему доставляло огромное удовольствие наблюдать, как толпы верноподданных стекались повсюду, где он появлялся — в городах ли, которые он посещал, или на дороге, когда возвращался домой с войны, в очередной раз покрыв славой боевое знамя Франции. Он был подобен божеству и внушал трепет и благоговение всем. Ни у одного правителя не было резиденции, которая могла бы столь ярко олицетворять королевское величие, как у него, властителя самой могущественной страны в Европе. Ему было особенно приятно видеть, какое внушительное впечатление Версаль произвел своим размахом и великолепием на представителя страны, бывшей когда-то врагом Франции.

А тут откуда ни возьмись появилось это нелепое существо, которое все испортило!.. Со времени ненавистного восстания Фронды, которым была омрачена его юность и которое служило причиной его неприязненного отношения к Парижу, несколько дней находившемуся во власти мятежной знати и ее приверженцев из числа крестьян, не приходилось ему терпеть таких унизительных оскорблений. Эта женщина заставила ожить химеры прошлого, от которых его тошнило. Она явилась из того давнего времени, как отвратительный призрак, напомнила о ночных кошмарах, от которых прошибал ледяной пот, и ему снова показалось, что его жизни угрожает смертельная опасность. Ну что ж, из подземной темницы, куда бросят эту презренную тварь, ей никогда не удастся выйти, и он больше не услышит о ней.


Когда Людовик возглавил процессию и прошествовал дальше, рассуждая о цветах, которые он любил видеть повсюду, от его внимания ускользнуло, что один из придворных незаметно отстал, а затем и совсем покинул свиту. Это был Огюстен. Он быстро подошел к деревянным подмосткам, на которых уже начали трудиться рабочие. Их лица выражали явное недовольство жестоким приговором помешавшейся от горя вдове их умершего друга.

— Что здесь случилось? — спросил он ближайшего рабочего. — Почему та женщина подбежала к королю и набросилась на него с ругательствами?

Когда ему рассказали подробности происшествия, он поспешил за Жанной, движимый состраданием и отчасти ответственностью, поскольку узнал ее, хотя их знакомство носило довольно странный характер. Несчастной уже не было видно; охрана уволокла ее, отбивавшуюся и сопротивлявшуюся, в дворцовую тюрьму. Завернув за угол здания, Огюстен нагнал медленно ехавшую телегу, в которой лежало накрытое куском холста тело покойного. Подняв глаза, он успел мельком увидеть Жанну, которую вталкивали в дверь тюрьмы. И тут же эта дверь с лязгом захлопнулась перед девушкой, пытавшейся войти вслед за арестованной и ее конвоирами.

Замедлив шаг, Огюстен наблюдал за тем, как она стала в отчаянии барабанить кулаками в двери. Можно было почти не сомневаться, что эта девушка и была та самая Маргарита. В схватке со стражником с нее слетела шапочка, и волосы растрепались во все стороны, свисая пушистой волной до самого пояса. Убедившись в тщетности своих попыток, она уронила голову в ладони и замерла у тюремной двери, отрешенная от всего. Затем она медленно опустилась на колени; ее плечи содрогались от рыданий. Неподалеку остановилась телега, и Огюстен махнул вознице, чтобы тот подождал. Затем он поднялся на крыльцо, где на коленях стояла девушка, и дотронулся до ее плеча.

— Мадемуазель Дремонт?

Она подняла заплаканное лицо, и он вздрогнул, пораженный ее невероятным очарованием. Несмотря на мокрые глаза и скривившийся рот, эта девушка обладала удивительной привлекательностью. Она казалась безобразной, пока тому, кто смотрел на нее, не приходила в голову мысль взглянуть с другой стороны, и тогда перед ним представала красивейшая в чувственном отношении женщина с кожей алебастрового оттенка. Ее тонкие брови изгибались, словно желали улететь от ресниц, похожих на бахрому на прикроватном пологе. Когда она заморгала, вглядываясь в Огюстена сквозь пелену слез, с ее губ сорвался возглас, свидетельствовавший о том, что она узнала его. И сразу же девушка охватила руками его колени, умоляя о помощи:

— Помогите моей матери, умоляю вас, мсье Руссо! Она была не в себе, когда наговорила кучу глупостей королю. Смерть моего отца повредила ее разум!

— Вы знаете меня? — у Огюстена возникло почти непреодолимое желание запустить свои пальцы в восхитительную массу ее непослушных волос.

— Я видела вас много раз. — Она уткнулась лицом в край его парчовой куртки; залитые слезами щеки тотчас же оставили мокрые следы на ткани. — Мне больше не к кому обратиться за помощью. Ради всех святых, откликнитесь на мою мольбу!

В этот момент к ним подошли два швейцарских гвардейца, которые по давней традиции охраняли королей Франции. Они приготовились оттащить в сторону простолюдинку, досаждавшую своими нелепыми просьбами знатному господину, но Огюстен отрицательно покачал головой и знаками показал, чтобы они занимались своими делами. Затем он наклонился и, приподняв Маргариту, поставил ее на ноги. При этом он почувствовал, какая сильная дрожь сотрясала тело девушки. Маргарита оказалась выше, чем он предполагал; ее подбородок был вровень с его плечом, и ему понравилось, что она старалась изо всех сил не падать духом и смотрела ему в глаза.

— Я знаю, что случилось, и понимаю, что твоя мать вряд ли поступила бы так, если бы у нее не помутилось в голове от горя. Но все равно, я мало чем могу помочь. Король будет занят с гостями до конца дня, и мне не представится возможность поговорить с ним. К тому же лучше не тревожить короля, пока не уляжется его гнев.

— Но ведь мою мать могут тем временем высечь? — У девушки от нетерпения раздувались ноздри, что свидетельствовало о страстном темпераменте.

— Здесь такие приговоры не исполняются. Уж это я знаю точно.

И в самом деле, в стенах Версаля Людовик не позволял ни казнить, ни подвергать заключенных еще каким-либо серьезным наказаниям. По старинной традиции французские короли не могли жить в месте, отмеченном печатью смерти, и во избежание неприятностей, связанных с ее нарушением, никому, за исключением членов королевской семьи, не было позволено умирать во дворце и на прилегающей к нему территории. Тех, кого разбивал паралич или настигала любая другая болезнь с вероятным смертельным исходом, власти обычно спешили немедленно убрать за пределы Версаля.

— И скорее всего, это произойдет не раньше, чем завтра, в назначенное время и в той тюрьме, куда ее доставят из Версаля.

— И куда же ее отвезут?

— Я выясню это и сделаю все, что от меня зависит, чтобы отменить приговор, вынесенный королем. Но помните, мадемуазель, я ничего не могу обещать вам наверняка!

— Все равно, я благодарю вас от всего сердца, сир! — Она схватила его руку и, поднеся к губам, поцеловала в порыве благодарности.

— А сейчас примите мой совет: отправляйтесь домой и займитесь похоронами вашего отца.

Девушка, стараясь изо всех сил вести себя мужественно, кивнула в знак согласия. Она совершенно не подозревала, что ее выдержка тронула сердце Огюстена.

— А как мне узнать о матери?

Проще всего Огюстену было бы ответить, что он уведомит ее с нарочным. Но вместо этого, зачем-то усложняя себе задачу, он неожиданно для самого себя сказал:

— Я сам доставлю вам известия, неважно, хорошими они окажутся или плохими.

Оставив Огюстена на крыльце тюрьмы, Маргарита подошла к телеге и, вскарабкавшись на нее, заняла место рядом с возницей. Они снова миновали ту самую арку, под которой телега пронеслась, отчаянно гремя колесами, еще совсем недавно. Маргарита смотрела вперед невидящими глазами. Про себя она твердо решила: хватит лить слезы. Теперь, пока не выпустят из тюрьмы мать, все хлопоты, связанные с похоронами отца, неизбежно ложились на ее плечи. У нее теплилась слабая надежда, что мать успеет попрощаться с отцом, прежде чем его тело опустят в могилу. Ей не верилось, что король не смягчится и не сменит гнев на милость, когда ему объяснят суть дела. Единственным же человеком, на которого можно было положиться, был Огюстен Руссо. Она вбила себе в голову выдуманную страсть, и все последние годы ее девичества были полны этим чувством, но, как ни странно, сейчас оно вдруг исчезло, испарилось, а его место заняли скорбь, страх и благодарность к Огюстену за его своевременное появление. Она даже не знала, почему так произошло. Его фигура возвышалась над ней во всем своем великолепии, когда она упала на колени, и он вполне мог быть просто добрым самаритянином. Возможно, не только судьба свела их вместе, а была и другая причина, по которой в этот день он вошел в ее жизнь. Ясно, что он старался не столько ради нее, сколько ради Жанны. И все же Маргарита видела в этой встрече награду за верность, хранимую в течение долгого времени, и за те напрасные ожидания, которым все равно не суждено было сбыться.