Едва они успели разжать объятия и застыли, неотрывно глядя друг на друга, как в вечернем воздухе прозвучал звонкий, радостный голос Жака, который появился на площадке верхней лестницы и начал спускаться к ним. Сюзанна поспешила навстречу и взяла его под руку, вцепившись так крепко, словно опасалась, что неведомые силы могут оторвать ее и унести.

— Какой превосходный вечер, — заметил Жак, глядя на звезды. — Думаю, мы еще успеем прогуляться, прежде чем Сюзанна должна будет вернуться к ужину.

В этот день ее пригласили к королевскому столу: трапеза обычно начиналась в десять часов вечера в большом приемном зале. В соответствии с древней традицией, бравшей начало в глубине веков, подданные короля имели право видеть его в любое время и подавать ему любые петиции, если на то было серьезное основание. Люди часто приезжали из самых дальних уголков страны; иногда это были целые семьи, проделавшие нелегкий путь, разместившись в нескольких каретах, для того, чтобы попасть в ту или иную королевскую резиденцию и увидеть монарха и его окружение. В целях соблюдения этого древнего обычая на каждый ужин в помещение допускалось несколько простолюдинов, почтительно наблюдавших за тем, как король и члены его семьи поглощают различные яства. Однако большую часть зала все же занимала знать, набивавшаяся туда так плотно, что от дыхания толпы едва не гасло пламя свечей. Почти всегда за стол приглашали нескольких дам. Причем все они обычно сидели на табуретах. Там было лишь одно кресло, обитое красивой красной парчой, и только король имел право занимать его.

Жизнь Людовика XIV следовала строго заведенному порядку, и обедал он всегда ровно в час дня вместе с королевой в присутствии знати и принцев крови. Король отличался аппетитом, сравнимым лишь с аппетитом Гаргантюа, но при этом совершенно не толстел и не нуждался в очищении кишечника, средству, которое королева признавала чрезвычайно полезным для ее организма. Ужин считался легкой едой, и за ним, как правило, подавали три главных блюда с пятью или шестью промежуточными. Длился он сравнительно недолго, что было очень важно для Людовика, поскольку в это время его обычно донимали всякими просьбами. Как только в беседе за столом наступала пауза, всегда находился какой-нибудь придворный, припадавший к королевским стопам и жаждавший привлечь внимание монарха к своей просьбе. Король неизменно проявлял исключительное терпение и во время пережевывания пищи выслушивал челобитчиков до конца. Частенько он откладывал вилку в сторону и отправлял пищу в рот пальцами, в паузах между блюдами тщательно вытирая руки о чистую белую салфетку. В течение всего ужина с галереи звучала скрипичная музыка, специально подобранная для этого случая. Она помогала всем остальным скоротать время. Это было немаловажно, ибо с трудом подавляемые зевки были обычным делом.

Когда ужин закончился, Сюзанна встала со своего табурета одновременно с королем и сделала реверанс — так же, как и другие женщины; их юбки взметнулись и раскрылись, подобно разноцветным лепесткам. Людовик поклонился и улыбнулся им, прежде чем удалиться из зала. Огюстен, стоявший у двери, видел, как Жак подошел к Сюзанне и, почтительно и нежно обняв ее за талию, увел. И опять Огюстен подумал о том, насколько проще была бы его жизнь, не доведись ему встретить Сюзанну.

И все же утром на месте сбора охотников он лихорадочно всматривался в многолюдную толпу, надеясь хотя бы издали увидеть дорогое лицо, и не почувствовал на себе последнего напряженного взгляда рыжеволосой девочки, взгляда, который она бросила через плечо, когда мать, по виду обычная крестьянка, тащила ее за руку прочь.


Маргарита поняла, что с этого момента в ее жизни наступил новый этап. Она постепенно начала мыслить иными категориями, присущими более зрелому возрасту, и занялась самообразованием с помощью книг Мари Принтемпс. Изменилось и ее отношение к работе: вееры сразу стали намного изящнее и красивее. В ней проснулся талант художницы. Казалось, что произошел некий странный толчок, открылась какая-то дверь, и теперь Маргарита вышла и стала, наконец, на ту тропу, по которой ей суждено было идти до конца. Она узнала жизнь и не тешила себя иллюзиями. Слова матери о том, что надежды на брак с Огюстеном Руссо не сбудутся, — по крайней мере, первое время — были выслушаны ею молча. Для нее это не было неожиданностью. Она прислушивалась к разговорам, а по Версалю часто циркулировали разные сплетни. Это воспитало в ней способность к трезвому практичному мышлению. Предупреждением стало и то, что случилось с робкой и доверчивой Мари Принтемпс. Маргарита решила, что у нее все будет иначе, что бы там не нафантазировала за нее мать.

К явному огорчению Жанны, Маргарита за последние три года еще больше вытянулась, а ее внешность (хотя она все время казалась очень милым ребенком) стала довольно необычной и пока еще была далека от общепринятых канонов прекрасного. В ее облике напрочь отсутствовала симметрия, без которой красота немыслима. Нос был слишком длинным, подбородок слишком твердо очерченным, а припухшие губы — такими красными, что можно было заподозрить Маргариту в том, что она водит дружбу с версальскими проститутками. Но самые большие неприятности доставляли волосы, упрямо не желавшие рассыпаться нежными шелковистыми волнами, которые Жанна всегда рисовала в своем воображении. Кудряшки торчали в разные стороны, и их невозможно было расчесать гребнем и привести в хоть какое-то подобие порядка. Что касалось цвета волос, то он был просто ужасен: темно-красный с медным отливом. Зубцы гребней обычно ломались, приводилось пользоваться щеткой, в результате пышное облако из мельчайших локонов и отдельных волосков отказывалось укладываться в аккуратную прическу. За всю свою жизнь Жанне никогда не приходилось видеть человека с такими жесткими волосами и такого странного цвета. Порывшись в памяти, она припомнила, как ее бабушка рассказывала о том, что много лет назад у кого-то в их роду волосы тоже торчали в разные стороны как у ведьмы.

Если раньше Жанна ждала с нетерпением семнадцатого дня рождения своей дочери, то теперь она просто-напросто страшилась его. Ведь она обещала Огюстену Руссо, что в следующий раз он найдет здесь красавицу, а в действительности его постигнет горькое разочарование. Все шло совсем не так, как хотелось Жанне. И ее совсем не утешало то, что у Маргариты не было отбоя от кавалеров. Когда Жанна была молодой, ей точно так же не давали проходу деревенские молодцы. Впрочем, таким Бог создал мужчин, и грех обижаться на них за то, что они выполняют предназначенное природой. Ее больше беспокоило другое. В характере Маргариты стали отчетливее проявляться самоуверенность и этакое высокомерие по отношению к окружающим, что было сродни ее упрямым, непослушным волосам и никак не соответствовало представлениям Жанны о том, как должна выглядеть и вести себя дочь в столь юном возрасте. Казалось, Жанна совершенно забыла о своем желании вырастить Маргариту стойкой и способной преодолеть жизненные невзгоды в одиночку, если так будет угодно Богу.

Прямо перед самым днем рождения Маргариты на семью Дремонтов обрушился сильный удар: Тео получил извещение, согласно которому им в течение шести недель предписывалось покинуть хижину. По плану Ленотра она подлежал сносу.

Королевский город-дворец расширялся. Жанна, давно уже свыкшаяся с мыслью, что их лачуга стояла слишком далеко и не могла помешать всем планировкам и перестройкам, чуть было не упала в обморок, когда Тео сообщил ей эту новость.

— Нет! — протестующе взвизгнула она. — Я не уйду! Я пришла в этот дом еще невестой, да и Маргарита родилась здесь. Почему королю мало того, что уже построено?

— Это должно было случиться рано или поздно, — ответил Тео, обрадовавшийся не больше, чем она, но знавший, в отличие от жены, о тщетности любых попыток протестовать. — А что касается короля, то скажи ему спасибо за то, что он постоянно занимается строительством. Я бы уже давно оказался без работы, если бы он не расширял этот великий дворец.

Однако этот аргумент в защиту короля не успокоил Жанну. Она ругала его последними словами, что в те времена было весьма опасно и могло повлечь за собой серьезные неприятности, если бы ее крамольные высказывания услышал кто-нибудь за стенами хижины. В ней вскипели и старые обиды: когда Жанна вместе с другими крестьянами умирала от голода в неурожайный год, король охотился на их полях в свое удовольствие. Она со слезами напомнила о том, что по приказу отца нынешнего монарха был убит ее отец. Выселяемым предоставлялось другое жилье, но Жанна упрямо противилась королевскому указу, не желая оставлять и свой домик, и небольшой ухоженный огород, и сад, где деревья были выращены ею из саженцев. Ведь этот небольшой клочок земли много раз помогал им пережить голод. Маргарита же рассуждала по-другому: Жанна, считала она, опасалась, что в поисках ее дочери Огюстен не обнаружит их хижины, и никто не сможет подсказать ему, где искать девушку.

В тяжелых переживаниях Жанна провела не одну бессонную ночь, и к тому дню, когда Маргарите исполнилось семнадцать лет, превратилась в комок обнаженных нервов. Она придавала огромное значение этому событию и взвинтила себя до такой степени, что ее руки дрожали, как осиновые листья на ветру, и о сборке вееров не могло быть и речи. Тогда она принялась сортировать веерные палочки, разложенные на столе, и всякий раз, когда мимо домика проезжала карета или слышалось цоканье копыт лошади одинокого всадника, срывалась с места и бежала к окну. Маргарита, поднявшись в то утро с постели, надела голубую юбку и корсаж, приготовленные именно для этого торжественного случая. Заметив необычайное волнение матери, она почувствовала, что должна охладить этот пыл ожидания, даже если ее слова встретят нерадушный прием:

— Сегодня мсье Руссо не придет. Это время еще не настало.

Жанна вскинула голову и резко спросила:

— А ты откуда знаешь?