Со всех уголков дворца в королевскую спальню начали сбегаться придворные дамы и кавалеры: некоторые не имели на себе ничего, кроме спальных халатов, а дамы, естественно, не успели позаботиться о прическах, и их волосы ниспадали волнами на плечи так же, как и у королевы и мадам де Турцель. Мадам Огурье принесла бархатный халат кремового цвета и накинула его на плечи Марии-Антуанетты поверх ночной сорочки и нижней юбки; она не стала огорчать королеву рассказом о жутком погроме, который учинили бунтовщики в ее спальне, и о двух обезглавленных трупах гвардейцев, лежавших там.

Аксель был в числе первых, прибывших в королевские покои сразу после того, как была отбита попытка штурма. Подойдя к королеве, он поцеловал ей руку, и его глаза выражали то, что не могло быть сказано в присутствии других. Вслед за ним прибежала сестра Людовика, мадам Елизавета. Она облегченно обняла свою невестку, благодаря в душе Господа за столь чудесное спасение, ибо они всегда были хорошими подругами..

Среди присутствовавших раздался слабый ропот недовольства, смешанного с возмущением, когда в королевскую спальню вошел Лафайет. Хотя он наверняка испытывал неудобство: ведь толпа обманула его и нарушила слово, данное им королю, но, тем не менее, постарался скрыть это за своей обычной развязной манерой поведения.

— Покажитесь народу, Ваше величество! — настаивал он. — Они во что бы то ни стало хотят видеть вас. Это поможет остудить многие горячие головы.

Двери на балкон были открыты. Мягкий, нежный свет неяркого раннего солнца ровно ложился на металлическую ажурную балюстраду, в центре которой красовалась знаменитая монограмма Людовика XIV и, отражаясь, попадал в спальню. Людовик XVI вышел на балкон, где когда-то с маленьким внуком, будущим Людовиком XV, стоял блистательный, вызывавший трепет король-солнце. Их потомок, не обладавший такой способностью внушать почтение и страх одним своим грозным видом и в душе являвшийся средним обывателем, который предпочитал иметь дело с книгами, а не с народом, сейчас с мужеством и самоотверженностью противостоял бесновавшейся многотысячной толпе. Чернь встретила его улюлюканьем и приветствиями, которые заключали в себе издевательские насмешки:

— Да здравствует революция! Да здравствует народ! Да здравствуют Орлеаны!

Однако король продолжал, несмотря ни на что, мирно взирать на них, и тогда вспомнив, что Людовик у них, по сути дела, в руках и с ним можно делать все, что угодно, они сменили гнев на милость и раздалось несколько, правда, жидких криков:

— Да здравствует король!

Людовик с достоинством поклонился и возвратился в спальню. Почти тотчас же настроение толпы изменилось, и послышался нарастающий рев:

— Королеву! Мы хотим видеть королеву!

У Розы захватил дух. У многих смутьянов были ружья, и любому из них ничего не стоило всадить пулю с относительно близкого расстояния в такую удобную мишень, какую представила бы для них королева. Но Мария-Антуанетта, не колеблясь ни секунды, вышла на балкон вместе с детьми, которые ни за что не хотели расстаться с матерью. Тут же площадь огласилась злобным рокотом, исходившим из тысяч глоток.

Перекрывая весь остальной шум, прозвучало громкое требование, проскандированное несколько раз теми, кто стоял недалеко от балкона.

Мария-Антуанетта наклонилась к принцессе и дофину и сказала им что-то, после чего они побежали назад к отцу. Она осталась одна и еще никогда не выглядела более величественно и благородно, чем в то утро, несмотря на свои распущенные волосы, которые слегка шевелил легкий бриз, и незамысловатое одеяние. Ей слышны были выкрики, призывавшие тех, у кого было оружие, застрелить ее, она видела стычки, когда одни уже прикладывали к плечу ружье, а другие отводили стволы в сторону. Странно, но теперь, когда Мария-Антуанетта прекрасно сознавала, что в любую минуту к ней может придти смерть, страх за собственную жизнь совершенно покинул ее. Где-то внутри в ней блеснул яркий свет, и она почувствовала, как ее что-то осенило, и поняла, что до самого конца жизни Бог избавил ее от страха. Ее волновала лишь судьба детей и близких.

Наконец, выдержав это суровое испытание, королева сделала грациозный реверанс, в изяществе исполнения которого с ней никто не смог бы сравниться. Такая спокойная отвага и выдержка произвели должное впечатление на толпу. Утихомирились даже наиболее рьяные бунтовщики, призывавшие к ее убийству, и те, кто целился в нее, сами опустили дула своих ружей. Характер гула толпы изменился и явно стал менее враждебным, и раздался клич, который вскоре подхватило большинство:

— Да здравствует королева!

Это спасло Марии-Антуанетте жизнь и дало некоторую надежду на будущее. Она вернулась в спальню, и все, кто там находился, либо поклонились, либо сделали реверанс, единодушно отдавая дань ее хладнокровному мужеству. В то время как она стала успокаивать детей, не перестававших плакать, пока она стояла на балконе, и вытирать им глаза, в неудовлетворенной толпе родился новый грозный клич, и теперь стал ясен замысел тех, кто стоял за спинами одураченных людей:

— В Париж с королем!

Это означало, что испытания еще не закончились. Лафайет произнес речь с балкона и опять вывел туда короля. Людовик, сознавая отсутствие всякого выбора, согласился переехать в Париж и сказал торжествующей толпе, что доверяет ее заботам свою семью.

Тела обезглавленных гвардейцев уже были вынесены из спальни королевы, однако пятна крови остались, и Мария-Антуанетта побледнела, заметив их, когда вернулась туда принять ванну и одеться. Слуги уже сновали по комнате, приводя ее в порядок. Они расставили по местам перевернутую и разбросанную мебель, застелили постель, но заменить за такое короткое время располосованную драпировку и гобелены, клочьями свисавшие со стен, конечно, не могли. Как всегда внимательная к своим фрейлинам, королева приказала Розе и тем двум фрейлинам, что бодрствовали вместе с ней, идти отдыхать. К этому времени в спальню королевы явились уже и все остальные светские дамы, так что в помощницах Мария-Антуанетта теперь недостатка не испытывала.

— Полагаю, что мы отправимся в Париж вместе со всем двором в час дня, — сказала она. Затем, повернувшись к Розе, добавила:

— Зайдите перед отъездом ко мне в Полуденный кабинет. Мне нужно сказать вам кое-что, мадам Роза.

Озадаченная такой просьбой, Роза отправилась в свои апартаменты и немало удивилась, обнаружив, что ее постель до сих пор еще не прибрана, а Дианы и след простыл. Она потянула за шнурок звонка и когда это не возымело действия, зашла в каморку горничной, с тревогой предположив, что девушка могла внезапно захворать, либо, как это уже случилось однажды у стен Бастилии, струсила и боится выходить, чтобы не попасть в лапы к бунтовщикам. Однако комната Дианы оказалась пустой.

Роза с сожалением отказалась от мысли об отдыхе и сама приступила к упаковке вещей, приказав лакеям принести из хранилища ящики, корзины и сундуки, в которых она привезла свое имущество в Версаль несколько лет назад. Ей пришлось долго ждать, потому что подобные же распоряжения были отданы лакеям и всеми остальными обитателями Версаля, и в хранилище возникла давка и столпотворение. К тому времени, когда слуги притащили, наконец, требовавшиеся сундуки, все вещи были разложены аккуратными стопками на кровати и на полу, а также в будуаре. Роза спросила слуг, не видели ли они Диану, и получила отрицательный ответ.

За час до предполагаемого времени отъезда Роза, одетая в дорожный костюм, отправилась в Полуденный кабинет. Королева, одетая подобным же образом, вошла туда вслед за ней и, взяв Розу под руку, подвела к софе, куда они и сели.

— Я хочу попрощаться с вами, мадам Роза, — ласково сказала Мария-Антуанетта. — Что бы вы ни сказали сейчас, я освобождаю вас от ваших обязанностей фрейлины, которые вы исполняли безупречно, служа мне верно и преданно.

— Ваше величество! — бурно запротестовала Роза. — Не отсылайте меня в это время! Я хотела бы побыть с вами еще немного, пока положение не улучшится…

— Я отпускаю вас скрепя сердце, дитя мое! Если у других дам моей свиты мужья служат при дворе и нет иных забот, то вы — совершенно противоположный случай. Вы не только замужем за англичанином, но на ваших плечах лежит и ответственность за жизнь престарелой герцогини де Вальверде, которую вы, как я знаю, очень любите. Кстати, лорд Истертон сейчас находится с ней, в Шато Сатори?

— Я не знаю, где он. Либо в Париже, либо где-нибудь в этой толпе на Королевской площади… — Роза вкратце объяснила, почему ее муж может находиться среди бунтовщиков, не сказав, однако, ни слова о том страхе за его жизнь, который постоянно довлеет над ней. «У королевы хватает и своих бед», — подумала Роза.

— Значит, тем более вы должны отправиться домой, в Шато Сатори, — с настойчивой ноткой в голосе произнесла Мария-Антуанетта. — Во-первых, вашему мужу легче будет добраться к вам, а во-вторых, ваша бабушка не будет одинока. Я с надеждой молюсь о том, что переезд в Париж будет означать конец всем нашим бедам и несчастьям. Однако больше всего на свете король желает избежать гражданской войны или любого другого кровопролития, пусть даже самого незначительного, — королева немного помолчала, а затем продолжила. — Я не хочу понапрасну волновать вас, но если положение не улучшится, нельзя дать гарантии, что дома дворян, живущих поблизости от Версаля, не подвергнутся таким же нападениям, как в далеких провинциях и как сегодня это случилось с дворцом. Лорд Истертон, будучи иностранным дипломатом, сможет обеспечить вам и герцогине де Вальверде неприкосновенность. — Она взяла Розу за руку, и они вместе встали. — Давайте не будем больше спорить и делать это расставание еще более мучительным для нас обеих! Я всегда высоко ценила дружбу с вами.

Роза не смогла сдержать слез:

— Я буду молиться за вас, короля и детей…