— Дорога мадам Роза! Нынешние суровые обстоятельства освобождают вас от всех обязанностей передо мной. Мадам де Ламбаль оставила двор так же, как и герцогиня де Полиньяк, и многие другие. Некоторые уехали в Швейцарию или Голландию, другие еще дальше. Я, признаться, думала, что вы уже в Англии.

— Нет, Ваше величество! Еще не время. Я почту за честь и дальше служить вам.

На лице Марии-Антуанетты появилась счастливая улыбка:

— Сегодня для меня воистину удачный день. Пойдемте к детям. У дофина теперь новая гувернантка, маркиза де Турцель. Ее предшественница уехала.

Они спустились по Лестнице, которая вела из покоев королевы в детскую. Ниже обычных перил была протянута веревка, чтобы, цепляясь за нее, детям было легче подниматься и опускаться по лестнице. При виде Розы принцесса Мария-Тереза пришла в бурный восторг и захлопала в ладоши. Это была очень красивая девочка, во многом похожая на свою мать.

— Вы не покинули нас! Как я рада, мадам!

Четырехлетний дофин, озорной розовощекий карапуз, подбежал к Розе и та, зная его привычки, взяла его на руки и расцеловала.

— Завтра мы с мамочкой едем в Деревушку. Вы поедете с нами, мадам Роза?

— Ничто не доставит мне большего удовольствия! — весело ответила она.

Жизнь в Версале во многом вернулась в обычное русло. Конечно, те, кто остался, скучали по друзьям, бежавшим из Франции, и принимали на себя их обязанности. Светские развлечения шли свои чередом. Как бы то ни было, но в Версале все эти аристократы чувствовали себя в гораздо большей безопасности, чем в любом другом месте Франции, поскольку ежедневно отовсюду поступали известия о нападении на замки и поместья. Крестьяне захватывали землю, инвентарь, зерно, скот. Тех, кто протестовал, избивали и предавали жестокой смерти. Бороться с этими явлениями было невозможно, потому что вскоре после падения Бастилии одиннадцатого августа 1789 года Учредительное собрание приняло декрет об уничтожении феодальных прав и привилегий.

В Париже многие агитаторы воспользовались недавно провозглашенным правом на свободу печати и публиковали зловредные и подстрекательские памфлеты и воззвания, чтобы постоянно держать народ в возбужденном состоянии, не давая, как они сами выражались, «угаснуть огню революции». Розе казалось, что даже природа вступила в сговор с революционерами, ибо неослабевающая августовская жара словно помогала им в этой и без того накаленной атмосфере. Лишь в Шато Сатори и малом Трианоне находила она места, где можно было отдохнуть от всех этих треволнений.

Когда королева, которая ранее устроила бал для поддержания духа придворных, организовала с этой же целью вечерний пикник для немногих своих друзей, оставшихся в Версале, и пригласила Ричарда, он охотно принял это приглашение. Пикник должен был состояться в храме Любви, с которым у Ричарда и Розы были связаны самые приятные и нежные воспоминания. В последний раз они были там вместе после того, как он ранил на дуэли графа де Кордерьера.

На ступеньках и на траве для тех, кто предпочитал сидеть там, а не в креслах, были постланы роскошные персидские ковры, а внутри ротонды был устроен великолепный буфет с изысканнейшими винами и закусками. Слуги молча зажгли канделябры, после чего удалились и больше не появлялись. Стояла теплая, залитая лунным светом ночь. На небе высыпали мириады звезд. От скрытых в кустах фонарей, которые окружали место пикника, исходило уютное мерцание. Гости переговаривались между собой вполголоса; иногда раздавался тихий смех. Казалось, для тех, кто собрался здесь на несколько часов, огромный и страшный внешний мир просто перестал существовать.

Аксель фон Ферзен ни на минуту не отходил от королевы. Утекло уже много воды с тех пор, как Розе в последний раз приходилось исполнять при них обязанности дуэньи, и ей было известно, что он часто проводил ночи в малом Трианоне наедине с Марией-Антуанеттой. Они стали любовниками в тот самый день, когда Роза встретилась в лесу с Ричардом. Королева не делила ложе с королем после зачатия Софи, которая скончалась в младенчестве, и Роза не сомневалась в том, что Людовик знает все и в душе, видимо, уже простил Марии-Антуанетте эту измену. К счастью, у придворных головы теперь были полны другими, более важными заботами, и сплетни о прелюбодеянии королевы приумолкли.

После ужина зазвучала виола, приглашая всех к танцам, и королева и граф фон Ферзен подали пример, которому последовали несколько пар. Ричард, не видевший Розу вот уже три недели, увлек ее в сторону; они отправились гулять по парку и вскоре набрели на почти незаметный грот. Среди покрытых мхом скал тихо поблескивала вода, от которой отражался свет луны.

— Как бы мне хотелось, чтобы по всей Франции воцарился такой же покой, как в этом полном волшебного очарования месте, — сказала Роза, присаживаясь на маленькую, стилизованную под деревенскую, скамейку, на которой любила сиживать королева, предаваясь одиноким размышлениям.

Ричард остался стоять, скрестив на груди руки и устремив невеселый, задумчивый взгляд на серебристую воду. Журчание впадавшего в это озерцо ручейка сливалось с заливистыми трелями соловьев, обосновавшихся на деревьях, росших неподалеку от грота.

— Это было бы возможно, — сказал Ричард со вздохом усталой горечи, — если бы король пошел навстречу требованиям Учредительного собрания, а не хитрил и изворачивался, где только можно. Он, правда, восстановил в должности Некера, чтобы задобрить народ на первое время, зато фактически помешал принятию Декларации прав человека и гражданина, которая была составлена с помощью американского посла, мистера Томаса Джефферсона. Вся Франция объявляет о своей свободе от пут феодализма, а король не хочет об этом и слышать!

— Ну и что здесь удивительного? Разве можно было ожидать, что он и королева с бурным ликованием воспримут навязываемую им конституционную монархию, которая подрывает основы их абсолютной власти? Поэтому они и не видят ничего хорошего в этой идее. Король станет марионеткой в руках народа! — Роза не уставала восхищаться мужеством и выдержкой Марии-Антуанетты, нашедшей в себе силы твердо противостоять этому безумию, несмотря на океан враждебности окружавший ее со всех сторон. Слабость и какое-то отстраненное безразличие, характерные для нее в последние месяцы жизни дофина, а также безутешная скорбь после его смерти канули в прошлое. Теперь это снова была энергичная, подтянутая женщина, готовая бороться до конца. Поскольку Мария-Антуанетта оказывала решительное влияние на короля при обсуждении многих важных вопросов, Роза считала себя не вправе подвергать сомнению компетентность своей покровительницы. Она не терпела, когда в ее присутствии кто-нибудь допускал выпад против королевы и всегда вступалась за эту отважную, с ее точки зрения, женщину. — У Франции еще никогда не было такой королевы, как Мария-Антуанетта. Она горит ярким огнем, как путеводная звезда, затмив всех своих предшественниц.

Ричард взял ее за плечи и, подняв на ноги, бережно охватил ее лицо ладонями своих больших и сильных рук:

— Дорогая Роза! Как ты трогательно верна тем, кого любишь и уважаешь! Я хочу, чтобы ты всегда оставалась такой…

Он поцеловал ее, и они долго стояли, крепко обнявшись. Внезапно их тела охватила сильная и страстная дрожь желания. Им безумно захотелось обладать друг другом, ведь они были лишены этой радости со времени похищения Розы мятежниками при штурме Бастилии, а теперь на дворе уже стояло начало сентября, что означало семь недель воздержания, вызванного чрезвычайными обстоятельствами, но от этого не ставшего менее тягостным для молодых, страстно любящих супругов.

— Ну, и куда же мы пойдем? — спросил Ричард чуть охрипшим голосом.

— Сюда. — Взяв мужа за руку, Роза повела его в находившийся рядом бельведер, прелестный миниатюрный павильон восьмиугольной формы, который стоял на небольшом холме над озером. В этом месте королева любила пить чай и спасаться от летнего зноя. Ровный свет фонарей, спрятанных в тростниках и зажженных по случаю пикника здесь и по всему парку, выхватывал из темноты изящные барельефы, расположенные над окнами и символизировавшие времена года. Проникнув внутрь павильона, они оказались среди светло-зеленых стен, разрисованных арабесками. Свет, проникавший в окна, позволял им видеть лица друг друга и тени, отбрасываемые их фигурами на потолок, где были изображены купидоны в голубом небе.

Бережно и любовно раздевали они друг друга. Ричард сделал нечто вроде ложа на мозаичном полу из мраморных плиток, использовав для этой цели подушки со скамеек, а затем уложил на него Розу. Здесь он любил ее с такой нежностью и страстью, что она подумала, как будет всю жизнь вспоминать этот час неземного блаженства, подаренный ей в бельведере.


…Жасмин нездоровилось. Роза, приехавшая в этот день, услышала от дворецкого, что послали за доктором.

— Что с тобой, бабушка? — с тревогой спросила она, поцеловав Жасмин в щеку и усевшись на краешек кровати.

— Ну уж, ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — бодро ответила Жасмин.

Она скрывала от внучки и остальных, за исключением экономки и троих слуг, с которых взяла клятвенное обещание хранить тайну, что с ней уже дважды случались приступы, когда она на короткое время теряла сознание. Это были не простые обмороки. Теперь ей казалось, что эти приступы были естественным продолжением того, что случилось с ней в день свадьбы Розы — онемение конечностей и крайнее истощение сил, но она не собиралась никому рассказывать об этом.

— Я хочу знать, что у тебя болит, — не отставала от нее Роза.

Жасмин вздохнула, как бы показывая, что все это пустяки, и объяснила:

— Мне просто нужно немного отлежаться после того, как у меня были легкие спазмы. Это было два раза. Доктор говорит, что это случилось из-за неритмичной работы сердца — явления, которое часто встречается у таких стариков, как я. Мадам Арно вовсе не нужно было поднимать переполох и посылать сегодня за доктором.