Наконец, выдержав это суровое испытание, королева сделала грациозный реверанс, в изяществе исполнения которого с ней никто не смог бы сравниться. Такая спокойная отвага и выдержка произвели должное впечатление на толпу. Утихомирились даже наиболее рьяные бунтовщики, призывавшие к ее убийству, и те, кто целился в нее, сами опустили дула своих ружей. Характер гула толпы изменился и явно стал менее враждебным, и раздался клич, который вскоре подхватило большинство:

— Да здравствует королева!

Это спасло Марии-Антуанетте жизнь и дало некоторую надежду на будущее. Она вернулась в спальню, и все, кто там находился, либо поклонились, либо сделали реверанс, единодушно отдавая дань ее хладнокровному мужеству. В то время как она стала успокаивать детей, не перестававших плакать, пока она стояла на балконе, и вытирать им глаза, в неудовлетворенной толпе родился новый грозный клич, и теперь стал ясен замысел тех, кто стоял за спинами одураченных людей:

— В Париж с королем!

Это означало, что испытания еще не закончились. Лафайет произнес речь с балкона и опять вывел туда короля. Людовик, сознавая отсутствие всякого выбора, согласился переехать в Париж и сказал торжествующей толпе, что доверяет ее заботам свою семью.

Тела обезглавленных гвардейцев уже были вынесены из спальни королевы, однако пятна крови остались, и Мария-Антуанетта побледнела, заметив их, когда вернулась туда принять ванну и одеться. Слуги уже сновали по комнате, приводя ее в порядок. Они расставили по местам перевернутую и разбросанную мебель, застелили постель, но заменить за такое короткое время располосованную драпировку и гобелены, клочьями свисавшие со стен, конечно, не могли. Как всегда внимательная к своим фрейлинам, королева приказала Розе и тем двум фрейлинам, что бодрствовали вместе с ней, идти отдыхать. К этому времени в спальню королевы явились уже и все остальные светские дамы, так что в помощницах Мария-Антуанетта теперь недостатка не испытывала.

— Полагаю, что мы отправимся в Париж вместе со всем двором в час дня, — сказала она. Затем, повернувшись к Розе, добавила:

— Зайдите перед отъездом ко мне в Полуденный кабинет. Мне нужно сказать вам кое-что, мадам Роза.

Озадаченная такой просьбой, Роза отправилась в свои апартаменты и немало удивилась, обнаружив, что ее постель до сих пор еще не прибрана, а Дианы и след простыл. Она потянула за шнурок звонка и когда это не возымело действия, зашла в каморку горничной, с тревогой предположив, что девушка могла внезапно захворать, либо, как это уже случилось однажды у стен Бастилии, струсила и боится выходить, чтобы не попасть в лапы к бунтовщикам. Однако комната Дианы оказалась пустой.

Роза с сожалением отказалась от мысли об отдыхе и сама приступила к упаковке вещей, приказав лакеям принести из хранилища ящики, корзины и сундуки, в которых она привезла свое имущество в Версаль несколько лет назад. Ей пришлось долго ждать, потому что подобные же распоряжения были отданы лакеям и всеми остальными обитателями Версаля, и в хранилище возникла давка и столпотворение. К тому времени, когда слуги притащили, наконец, требовавшиеся сундуки, все вещи были разложены аккуратными стопками на кровати и на полу, а также в будуаре. Роза спросила слуг, не видели ли они Диану, и получила отрицательный ответ.

За час до предполагаемого времени отъезда Роза, одетая в дорожный костюм, отправилась в Полуденный кабинет. Королева, одетая подобным же образом, вошла туда вслед за ней и, взяв Розу под руку, подвела к софе, куда они и сели.

— Я хочу попрощаться с вами, мадам Роза, — ласково сказала Мария-Антуанетта. — Что бы вы ни сказали сейчас, я освобождаю вас от ваших обязанностей фрейлины, которые вы исполняли безупречно, служа мне верно и преданно.

— Ваше величество! — бурно запротестовала Роза. — Не отсылайте меня в это время! Я хотела бы побыть с вами еще немного, пока положение не улучшится…

— Я отпускаю вас скрепя сердце, дитя мое! Если у других дам моей свиты мужья служат при дворе и нет иных забот, то вы — совершенно противоположный случай. Вы не только замужем за англичанином, но на ваших плечах лежит и ответственность за жизнь престарелой герцогини де Вальверде, которую вы, как я знаю, очень любите. Кстати, лорд Истертон сейчас находится с ней, в Шато Сатори?

— Я не знаю, где он. Либо в Париже, либо где-нибудь в этой толпе на Королевской площади… — Роза вкратце объяснила, почему ее муж может находиться среди бунтовщиков, не сказав, однако, ни слова о том страхе за его жизнь, который постоянно довлеет над ней. «У королевы хватает и своих бед», — подумала Роза.

— Значит, тем более вы должны отправиться домой, в Шато Сатори, — с настойчивой ноткой в голосе произнесла Мария-Антуанетта. — Во-первых, вашему мужу легче будет добраться к вам, а во-вторых, ваша бабушка не будет одинока. Я с надеждой молюсь о том, что переезд в Париж будет означать конец всем нашим бедам и несчастьям. Однако больше всего на свете король желает избежать гражданской войны или любого другого кровопролития, пусть даже самого незначительного, — королева немного помолчала, а затем продолжила. — Я не хочу понапрасну волновать вас, но если положение не улучшится, нельзя дать гарантии, что дома дворян, живущих поблизости от Версаля, не подвергнутся таким же нападениям, как в далеких провинциях и как сегодня это случилось с дворцом. Лорд Истертон, будучи иностранным дипломатом, сможет обеспечить вам и герцогине де Вальверде неприкосновенность. — Она взяла Розу за руку, и они вместе встали. — Давайте не будем больше спорить и делать это расставание еще более мучительным для нас обеих! Я всегда высоко ценила дружбу с вами.

Роза не смогла сдержать слез:

— Я буду молиться за вас, короля и детей…

— Мы будем очень нуждаться в этом. Я благодарю вас, моя дорогая мадам Роза! — и с этими словами королева поцеловала ее в обе щеки.

Роза сделала свой последний реверанс перед королевой Франции. В этот момент ее сердце сжалось от неосознанного предчувствия страшной беды, нависшей над этой хрупкой на вид, но сильной духом женщиной, и обильно закапавшие слезы оставили след на юбке Розы.

Едва фрейлина покинула Полуденный кабинет, как Мария-Антуанетта тут же погрузилась в мрачные глубокие размышления, навеянные предыдущими событиями. Прощание с этой девушкой, которой она полностью доверяла и на которую всегда полагалась, подкосило ее. Она опять села на софу и, закрыв лицо руками, горько заплакала, чувствуя, что никогда больше ей не доведется вновь увидеть малый Трианон, который она так любила. Ушли навсегда в прошлое игры с детьми на лужайках в Деревушке среди коров и кур, когда она притворялась простой женщиной без всяких утомительных королевских обязанностей, делавших невыносимой ее жизнь. Ну, а что касается Версаля, куда она прибыла двадцать лет назад четырнадцатилетней невестой, то здесь воцарится тишина, которую никогда не нарушит ее звонкий смех или звук ее каблучков, и вообще не останется никаких следов ее пребывания в этом роскошном, грандиозном дворце.

Краска и пудра не смогли скрыть ее распухших от плача век, и ее губы всё еще предательски дрожали, когда настало время отправляться. Она надела платье из рубиново-красного бархата и одну из своих самых элегантных шляпок с белыми перьями, но несмотря на это, у нее был печальный, даже трагический вид, когда она присоединилась к королю, который и сам выглядел весьма удрученно. Мария-Антуанетта изящным жестом взяла мужа под руку и в сопровождении детей, следовавших за ними, супруги с поистине королевским достоинством спустились по мраморной лестнице к ожидавшему их экипажу.


Прошло еще полчаса после назначенного срока, прежде чем удалось навести порядок в огромном кортеже и он смог тронуться в путь. Всего для Переезда из Версаля в Париж королевской семьи и двора потребовалось свыше трех сотен карет. Следом ехали две пушки и сотни повозок и фургонов, нагруженных мебелью, сундуками с одеждой и прочим багажом. Перепуганные слуги, которые не желали ни присоединяться к бунтовщикам, ни оставаться во дворце без охраны, садились на повозки, где только находилось место. В своих голубых с серебром ливреях они вызывали насмешки черни, которая двигалась, окружив кареты и повозки со всех сторон, — впереди, сзади в с боков.

Теперь все эти революционеры были вооружены гораздо лучше, чем в то время, когда явились в Версаль. Они захватили оружие у Фландрского полка и у гвардейцев, которые также с мрачным видом следовали в Париж. Солдатам и всем прочим были розданы красно-бело-синие кокарды с приказом приколоть их к мундирам. Наиболее испуганные из числа придворной знати также прикрепили их к своим сюртукам, но большинство просто бросило на пол карет. Стоял невообразимый шум, лязг и дребезг. Революционеры забрали у Фландрского полка барабаны и теперь лупили в них почем зря. Некоторые отряды бунтовщиков затягивали песни. В целом в среде революционеров преобладал дух триумфа. Но самое отвратительное было то, что эти кровожадные негодяи несли с собой на пиках отрубленные головы гвардейцев, потрясая ими, чтобы напугать ехавших в каретах аристократов. Некоторые осмеливались даже подносить эти страшные трофеи к окну королевской кареты, не обращая внимания на то, что вместе с родителями там ехали и маленькие дети.

Роза наблюдала за отправлением этой ужасной и скорбной процессии из окна комнаты над королевской спальней, совсем недавно покинутой Людовиком XVI. Она видела, как кареты, повозки и толпы людей двинулись бесконечной рекой и провожала их взглядом, пока последний человек окончательно не скрылся из вида.

Она так и не узнала, что как раз в это время Ричард уже приступил к поискам, разъезжая вдоль колонны на коне, украденном из королевских конюшен, и всматриваясь в окна карет. По виду он ничем не отличался от любого бродяги из толпы. Правильно рассудив, что являться ко двору, чтобы увезти Розу, бессмысленно, ибо в этом случае он стал бы заложником толпы, как это произошло со всем двором, Ричард решил действовать под личиной революционера и примкнул к числу орудийной обслуги, набросив женское платье поверх одеяния мастерового из грубой ткани, которое было на нем еще до того, как он смешался с толпой, выступившей в поход на Версаль. Он видел Розу, когда та подошла к окну. В это время он сидел, привалившись к лафету пушки, съежившийся от холодного проливного дождя, и нисколько не удивился невежеству этих дикарей, принявших Розу за королеву. Но для него ее появление означало многое, и прежде всего то, что, несмотря на ссору, она, очевидно, ждала его появления. Ричард остро переживал, что, находясь поблизости, он не имеет возможности сообщить ей о своем присутствии.