Роза встала. Она была до глубины души возмущена тем, что этот человек бесцеремонно ворвался в ее жизнь, круто изменив ее по прихоти покойного короля, который решил сделать подарок маленькой девочке, развеселившей его.

— Я не могу принять маркизата, потому что не желаю жить при дворе. Мое место рядом с бабушкой. — Она подошла к креслу, в котором сидела Жасмин, и встала рядом с таким видом, словно ее бабушке угрожала опасность, а она собиралась защитить ее. — И ничто не заставит меня покинуть ее.

— Похвальные чувства, но ее светлость уже дала согласие на ваш переезд. — Он не обратил внимания на укоризненный взгляд, который девушка устремила на свою бабушку. — Королева известна добротой по отношению к своим фрейлинам, которых она держит, так сказать, под своим крылом.

— Вы хотите сказать, что я буду состоять в свите королевы? — недоверчиво переспросила Роза.

— Да, вам оказана именно эта честь. — Граф де Грамон встал, собираясь уходить, и жестом указал на бумаги, лежавшие на столе. — Я уверен, что на досуге вам захочется более подробно изучить эти документы. Через несколько дней я навещу вас в любое удобное для вас время и отвечу на все вопросы, которые, вероятно, у вас возникнут.

Затем он откланялся Жасмин и снова обратился к Розе:

— Мне доставит удовольствие видеть вас снова, уважаемая маркиза.

Оставшись вдвоем, они долгое время хранили молчание. Жасмин в душе крепилась, готовясь к неизбежному. Сразу после ухода графа она пересела на диван, стоявший у камина, а Роза тем временем, продолжая стоять у стола, взяла документы и начала читать их. Закончив, она подошла к окну и задумчиво посмотрела в сторону летнего павильона, где они с бабушкой в теплые вечера часто устраивали нечто вроде пикников, ужиная на свежем воздухе.

— Я — побочный ребенок короля, бабушка?

Вопрос был задан с такой прямотой, что у Жасмин дрогнул подбородок.

— Твоим отцом был Людовик XV. Честь, сказанная тебе, означает официальное признание твоего статуса.

— Я всегда чувствовала, что в моем происхождении есть какая-то тайна, а в последнее время это чувство переросло в уверенность, что ты от меня что-то скрываешь, — по крайней мере, до той поры, пока я не повзрослею. Но такого я никак не могла предположить…

— Я дала обещание твоей матери, что открою тебе тайну твоего происхождения, когда для этого придет время, и хотела рассказать обо всем в день твоей свадьбы.

Роза отошла от окна и, приблизившись к бабушке, уставилась на нее суровым, обвиняющим взглядом:

— Этот разговор произошел до или после моего рождения? И как мне теперь определить, где правда, а где ложь?

— Я умолчала лишь о том, чего была не в праве говорить тебе, будучи связанной обещанием. В то же время у меня и в мыслях не было скрыть от тебя правду: наоборот, я чувствовала, что лучше, если бы ты знала все. Если бы только я заранее знала об этом маркизате, то уже давно приготовила бы тебя к будущим изменениям в твоей жизни.

Жасмин находилась в состоянии, близком к отчаянию, ибо лицо внучки выражало не только боль и шок, но и явную враждебность, похожую на ту, что она видела когда-то в глазах юной Виолетты, и у нее разрывалось сердце при виде этого родного лица, которое еще недавно сияло лишь любовью и преданностью. Она неуверенно показала на место рядом с собой.

Садись. Я расскажу тебе все…

Роза демонстративно опустилась в кресло напротив и сидела с каменным лицом, пока Жасмин не поведала ей об обстоятельствах рождения Виолетты и обо всех последующих событиях.

— Если бы я не приняла условий твоей матери, она не оставила бы тебя здесь. Судя по ее поведению, в этом не приходилось сомневаться… — Губы Жасмин искривились, все тело затрясло так, словно ее поразила лихорадка. Она сцепила пальцы рук, словно опасаясь, что они могут разлететься в разные стороны, как птицы. — Никогда нельзя говорить «гоп», пока не перепрыгнешь. Вот и я все время гордилась тем, что не сделала никаких ошибок в твоем воспитании. А на самом деле я допустила большую оплошность, не поступив так как мне подсказывала совесть.

— Боюсь, ты права, — холодно ответила Роза. — Я всегда доверяла тебе во всем. Ты была главной моей опорой. Когда у меня возникали сомнения и мне страшно хотелось иметь мать и отца, — ведь они есть у всех моих подруг, — я говорила себе, что у меня есть ты, и никто не может быть мне дороже. Но оказалось, что все это время ты держала меня в неведении и лгала, из-за чего теперь я чувствую себя совершенно потерянной и одинокой. Ты говоришь, что моя мать вышла замуж за австрийского аристократа. Думаю, что ее нетрудно будет найти.

— Но мне неизвестно даже, жива ли она!

— Все равно я хочу знать. Если она жива, я напишу ей. Она должна хотя бы объясниться со мной. Если она знала о маркизате, то почему не предупредила тебя?

— Я могу ответить тебе на этот вопрос. Я сказала ей, что у тебя будет счастливое, нормальное детство, как и у любого ребенка, детство, которого не было у нее. Я обещала, что ты не будешь нуждаться ни в чем, что этот дом будет родным для тебя и здесь тебя будут любить и лелеять. Твоя мать, вспомнив, как у нее самой голова была забита вздорными мечтами о Версале, должно быть, решила, что все ее планы относительно твоего будущего лучше держать в тайне. Иначе я рассказала бы тебе обо всем.

Роза кивнула, очевидно, поверив этому объяснению, и порывисто вскочила с кресла. Она была не в состоянии скрыть добрые чувства, переполнявшие все ее существо.

— Тогда я не буду ей писать. Тем более, что она не захочет даже прочесть мое письмо и, скорее всего, выбросит его в камин. Пусть она и дальше думает, что я поверила в эту гнусную ложь, будто моя мать скончалась при родах.

— Не думай о ней слишком плохо. Ведь она считала, что так будет лучше для тебя.

— Было бы лучше, если бы она просто оставила меня при себе. Мне не нужен этот титул и все остальное, что к нему прилагается! — Неожиданно резким движением руки она смахнула документы со стола, и они разлетелись по всей комнате. — Но ведь придворная жизнь просто невыносима! Мне придется с утра до вечера носить одно и то же платье, а бесконечные приемы, реверансы, протокол, по которому живет эта раззолоченная знать… — Она в отчаянии откинула назад голову и произнесла: — Я не смогу дышать там!

— О, мое дорогое дитя! — Жасмин разделяла ее чувства. — Но у тебя нет выбора. Указ короля будет выполнен, в этом нет сомнений. Я рассказывала тебе, что была немногим старше, когда мой мир разрушился. Ты молода и сильна духом и преодолеешь все невзгоды на своем пути. К тому же мы с тобой будем недалеко друг от друга и сможем часто видеться.

— Неужели, бабушка? — В глазах Розы стоял холодок настороженности и пессимизма. — Я вступаю в мир, совершенно мне чужой, все равно как если бы мне пришлось поехать в другую часть света. Я больше не буду принадлежать самой себе, а стану вассалом королевы и смогу покидать дворец только с ее соизволения.

— Однажды она была очень добра с тобой.

— Я не сомневаюсь в ее доброте. В Версале она такая же пленница, какой суждено стать и мне, но ее участь еще хуже, потому что ей пришлось выйти замуж не по любви, а из соображений высшей политики. Уж меня-то никто не выдаст замуж против моей воли! Когда-то я хотела остаться здесь и ухаживать за тобой. И хотя меня теперь лишили этой возможности, существует еще одна причина. Выйти замуж означает рожать детей, а этого я не хочу. Зачем производить ребенка на свет, если его могут постигнуть те беды и унижения, которые выпали тебе, моей матери и мне? — Она повернулась к портрету Маргариты и обратилась к нему с горькой усмешкой. — И даже ты присоединилась к нашей честной компании, прабабушка! Помню, как давным-давно мне рассказывали, что ты потеряла человека, которого любила. Мы все какие-то невезучие, правда? Мы, женщины с именами цветов. Ну что ж, теперь хотя бы этот букет перестанет пополняться!

К горлу у нее внезапно подкатили рыдания. Закрыв рот рукой, она резко повернулась и вихрем умчалась из комнаты, так и не услышав то, что сказала ей вслед Жасмин:

— Но двоим из нас довелось познать большую любовь. Это чувство чуть было не задело своим крылом твою мать и обязательно придет к тебе!

Торопливые шаги девушки затихли наверху. Жасмин попыталась встать с дивана и обнаружила что ее организм все-таки, хоть и с опозданием, но отреагировал на нежданный визит графа де Грамона и последующее объяснение с внучкой. Ноги словно приросли к полу. Она была не в состоянии даже пошевелить ими, а шнурок звонка находился слишком далеко. Ей оставалось только ждать, пока кто-либо не появится слишком близко, чтобы услышать ее голос. Взяв себя в руки, понимая, что вскоре эти тревожные симптомы исчезнут, Жасмин постаралась успокоиться и думать о той новой среде, куда попадет Роза через три месяца.

Нельзя было отрицать того, что королева Франции по-прежнему сохраняла склонность к экстравагантным поступкам, но последние события — рождение принцессы Марии-Терезы, выкидыш, случившийся позднее, смерть матери и, наконец, рождение сына — заставили ее несколько умерить свою извечную страсть к авантюрам. Жасмин была уверена, что пребывание в Версале не будет угрожать нравственным качествам ее внучки. Эта уверенность была основана не только на гарантиях графа де Грамона, но и на знании характера Розы, для которой понятия о чести не были пустым звуком.

ГЛАВА 6

Три месяца подготовки к роли придворной дамы оказались для Розы самыми изнурительными в ее жизни. Учитель танцев научил ее правильной осанке, но походку, вполне естественную в обычных условиях, требовалось полностью изменить. Она должна была семенить, передвигаясь маленькими шажками, чтобы со стороны казалось что ее юбки скользят по полу, будто она едет на колесиках. Нужно было также выучить сложные правила чинопочитания (Роза по своей наивности полагала, что давно их знает); следовало учитывать различия между дамами, бывшими замужем за мужьями, занимавшими разные места в генеалогической иерархии французского дворянства, даже если они носили одинаковые титулы: у одних кровь была более голубой, чем у других. Это означало, что Розе пришлось выучить наизусть связи всех древних родов и сдавать нечто вроде письменного экзамена, что дало ей повод сравнить себя с университетским школяром.