Забрызганная грязью с головы до ног, в малиновый зал радостно ворвалась Роза, тащившая под мышкой щенка из конюшни. Густые и непослушные золотистые локоны, которые и в лучшие времена с трудом поддавались гребню, теперь представляли собой сплошную массу безнадежно перепутанных волос, испачканных пылью и паутиной, а через все лицо тянулась широкая грязная полоса. На своем веку Жасмин знавала лишь одного человека с такими же пышными кудрявыми волосами — собственную мать, которой приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы сделать безупречную прическу, а затем надевать плотные сетки из легчайшего газа, чтобы сохранить ее. Однако будучи только что вымытыми, ее волосы вызывающе торчали во все стороны, нагло оказывая сопротивление всем попыткам привести их в порядок — в точности так же, как и локоны Розы в их теперешнем состоянии. Другого сходства между прабабушкой и правнучкой Жасмин уловить не могла. Пока что Роза ничем особенным не выделялась, и о ее красоте говорить было еще рано, хотя она обладала очень симпатичным, слегка курносым носиком, улыбкой, от которой у нее появлялись ямочки на щеках, и янтарными, необычайно выразительными глазами с длинными ресницами. Эти глаза были явно предназначены для веселья, а не для слез.

— Ты хотела видеть меня, бабушка?

Жасмин откинулась в кресле.

— Только не в таком виде, — ответила она сухо.

Роза пришла в недоумение и посмотрела на свое платье:

— Я немного выпачкалась. Ах да, я бежала с конюшни и попала в лужу. — Щенок попытался ухватить ее зубами за локон, и она засмеялась, поцеловав его в мордочку и шутливо побранив. Затем она обратилась к бабушке. — Какой он хорошенький, правда? Я играла с ним и его братьями и сестрами на сеновале.

— Тебе лучше отнести его назад, а потом вымыться и переодеться во все чистое. А сейчас скажи мне, какая ткань из этих тебе больше нравится. На прием ты поедешь в новом платье.

Роза бросила на бабушку и портниху равнодушный взгляд, а затем решительным жестом указала на кремовый атлас:

— Вот эта. Это цвет новорожденного жеребенка. Можно мне теперь идти?

Жасмин кивнула, стараясь следить, чтобы уголки ее рта при этом не задергались. Ей с трудом удалось не рассмеяться. Портниха наблюдала за всей этой сценой, выпучив глаза от удивления. Роза сделала реверанс и выбежала из зала. На обюссонском ковре, в том месте, где она стояла, остались комочки грязи и лужица, которую успел напустить щенок.

Когда Розу одевали на прием, в ее комнате поднялся такой шум, что Жасмин поспешила туда, чтобы узнать, в чем дело. С самого начала Розе отвели спальню в розово-серебряных тонах, которую некогда занимала Маргарита. Колыбельку со временем заменили маленькой кроваткой. Позже девочка потребовала, чтобы ей разрешили спать в большой кровати под балдахином. Ее желание было исполнено, и она спала там, как маленькая принцесса. Жасмин, зайдя туда, обнаружила причину скандала. Няня, которую непослушные локоны вывели из терпенья, облила их похожей на клей помадой, чтобы поднять волосы вверх, как требовала того мода, а затем распушить их над картонным конусом, надевавшимся глубоко на голову для придания прическе формы. Роза визжала, потому что не хотела держать конус над лицом, пока готовую уже прическу посыпали пудрой.

— Тихо! — воскликнула Жасмин. — Не то пудра попадет тебе в глотку…

— Все готово, — с удовлетворением констатировала няня, отступив в сторону чтобы полюбоваться результатами своей работы.

Роза отшвырнула в сторону конус. Ее лицо покраснело от злости, глаза наполнились слезами.

— Из меня сделали какую-то дурочку! — закричала она, затопав ногами.

В душе Жасмин склонялась к тому, чтобы согласиться с ней, но дворцовый этикет требовал полнейшего соблюдения моды во всем даже от таких маленьких детей, как Роза.

— Подожди, пока не наденешь новое платье.

Вот тогда все будет выглядеть по-другому.

Когда платье было надето, крючки застегнуты, а юбка аккуратно натянута на специально изготовленные маленькие кринолины, Жасмин сама воткнула перо кремового цвета в затвердевшие волосы и закрепила его при помощи заколки в виде грозди жемчуга. В результате всех этих ухищрений роза стала походить на прекрасный цветок. Недовольно покрутившись перед зеркалом, она скорчила гримасу отвращения:

— В таком виде я насмерть перепугала бы своего пони, и ни одна собака или кошка не узнали бы меня.

— Главное, чтобы ты не испугала короля! — заметила Жасмин со смехом. — Сегодня вечером ты его увидишь.

Лицо Розы прояснилось, и она, захихикав, приставила большие пальцы к вискам и изобразила подобие рогов:

— А можно мне сказать ему «му-у-у», бабушка?

Вернувшись в хорошее расположение духа, Роза взяла Жасмин за руку, и они отправились к карете, ожидавшей их у крыльца. Девочка без умолку болтала о всякой всячине. Предстоящий прием вовсе ее не интересовал, потому что дело это затеяли взрослые, значит, ничего, кроме скуки, там не будет. Однако она всем сердцем привязалась к бабушке и любила бывать с ней везде.

Прибыв в Версаль, они прошли через государственные покои в направлении зала Зеркал. Маленькой девочке все эти величественные, роскошные залы и гостиные казались похожими на помещения в Шато Сатори с тем, однако, недостатком, что все здесь для нее было чужим. Она удивлялась лишь огромному скоплению народа, которого не видела никогда, и чувствовала себя непривычно скованной необходимостью постоянно следить за своими движениями. Иногда она забывала об этом, уставившись с открытым ртом на дам, потому что высота их причесок казалась равной ширине их юбок, да еще следовало добавить различные украшения, венчавшие эти прически, такие, например, как серебряный кораблик с распущенными парусами, позолоченная корзина с фруктами, золотой замок, миниатюрные клумбы и прочее. Вошло в моду откликаться на злобу дня всевозможными изменениями в стиле причесок и одежды. Так, две или три женщины, чрезвычайно полные (очевидно, ни разу в жизни им не доводилось голодать) украсили свои волосы крошечными, переплетенными красивыми ленточками серебряными булками: это символизировало недавние голодные бунты в Париже. Увидев этих дам, Роза инстинктивно ощутила отвращение, вспомнив маленьких детишек, исхудавших от голода, которых приносили к двери дома бабушки. Многие прически венчали плюмажи, в сравнении с которыми то, что было у Розы, казалось воробьиным перышком, и девочка, затаив дыхание, с интересом наблюдала за тем, как носительницы этих замысловатых и грандиозных сооружений осторожно приседали и наклоняли головы, чтобы не задеть за притолоку, переходя из одной гостиной в другую. Она радовалась, что бабушка выбрала более простой стиль в одежде и прическе.

На пороге зала Зеркал ее встретила волна тепла, исходившая от сотен свечей, а затем Роза зажмурила глаза, ослепленная блеском хрустальных канделябров, тысячекратно отраженных в высоких зеркалах. Придворный, который, должно быть, уже поджидал их, подошел и что-то прошептал на ухо бабушке. Она еще крепче сжала руку Розы и повела ее в гущу толпы.

Жасмин раскланялась со всеми, кого знала, и заняла место, которое ей указал придворный. Предстоящее вызывало у нее в душе какую-то неясную тревогу. Очевидно, король хотел видеть своего ребенка, и все же непонятно, почему он заинтересовался именно ее внучкой, когда у него имелось огромное количество других бастардов, о которых он ничего не знал, да и не желал знать. Это было недоступно пониманию Жасмин. Король-солнце узаконил и ввел в благородное звание своих отпрысков Луизы де Да Валер и мадам де Монтеспан, но эти женщины были его официальными любовницами. Никто из остальных не был удостоен такой чести. Жасмин надеялась, что, взглянув на Розу, король вскоре забудет о ней.

Прозвучало торжественное объявление герольда о выходе короля. Жасмин еще раз бросила взгляд на внучку и убедилась, что все в порядке. Придворные стали толкаться, расчищая проход для монарха, но Жасмин удалось остаться на прежнем месте. «Вон идет король», — прошептала она Розе, что было излишним, потому что девочка уже смотрела в ту сторону.

Жасмин сразу заметила, что распутный образ жизни Людовика сказался на его внешности. Он выступал по-прежнему величественно и гордо, но лицо сильно огрубело и постарело, в его глазах была видна утомленность жизнью, словно скука, с которой он боролся столько лет, все-таки одержала над ним верх. Если к нему и пришло запоздалое раскаяние в том, что он не последовал совету короля-солнце править более мудро, чем его предшественник (как Людовик XV намеревался поступить первоначально), то сейчас это раскаяние выразилось в попытках куцых реформ. Они начались вовсе не потому, что король почувствовал резкое падение своего авторитета среди французов, иначе он уже давно приступил бы к ним. Дни, когда его называли Людовиком Великолепным, давно ушли в прошлое, похороненные войнами, голодом, непосильным ярмом налогов и его расточительством.

Он шел один, королева умерла в год рождения Розы. Взгляд его полуприкрытых глаз как бы невзначай устремился к тому месту, где, как он знал, стояла графиня дю Барри. Красивая, сладострастная и распутная, она получила этот титул, вступив в фиктивный брак с графом, которому заплатили кругленькую сумму, чтобы он после заключения брака скрылся и дал Людовику возможность без помех пристроить ее при дворе. Вот она присела в низком реверансе, открыв взору короля свою грудь в глубоком вырезе корсажа.

Жасмин посмотрела на эту женщину с неприязнью. Она предпочла бы, чтобы король выбрал себе любовницу, которая по уму и изяществу манер не уступала бы мадам де Помпадур, а не это крикливое создание, использовавшее свое неограниченное влияние на него и на весь двор в своих корыстных, губительных для казны целях.

После шел дофин, двадцатилетий молодой человек, слишком полный для своего возраста, рост его достигал шести футов. В его внешности сразу же бросался в глаза широкий, покатый лоб, нависший над большим, выступавшим вперед носом, и мясистые, дугообразные губы. В облике любого другого мужчины они воспринимались бы как признак чувственности, однако к дофину это не относилось. Он почти не интересовался женщинами, будучи застенчивым и сдержанным по своей природе. Бурная светская жизнь также была ему не по вкусу, хотя чувство долга обязывало его появляться на официальных торжествах. Он любил охотиться, а вне седла посвящал себя другим развлечениям — книгам, слесарному и токарному делу (в Версале в одной из комнат верхнего этажа у него стоял станок), кузнечному ремеслу — у него была и своя кузня. Если в Версале или еще где-нибудь шло очередное строительство и дофину случалось проходить мимо, то он часто скидывал свой камзол и деятельно помогал каменщикам вести кладку. Любовь его предков к возведению величественных дворцов получила в нем практическое воплощение.