Вскоре после этого из магазина вышла Виолетта, а вслед за ней семенил маленький негритенок в красной ливрее, который нес полосатую коробку с покупкой. Перед тем, как сесть в поджидавший ее экипаж, она надменно вскинула голову и процедила кучеру: «Назад, в Парк-о-Шерф». По всему было видно, что эта шикарная дама прошла долгий путь и уже ничем не напоминала несчастную девчонку, которую ставил на кон пьяный вояка на грязном постоялом дворе.

На следующий день Жасмин съездила в город Версаль в веерный магазин рядом с Плац-де-Арм, также бывший ранее собственностью семьи Пикард. На этот раз она рискнула войти. Вееры, продававшиеся там, выглядели довольно симпатично, но им не доставало того изящества, изюминки, которые ранее выделяли изделия Маргариты из всех остальных. Побежденная любопытством, она прошла под аркой и оказалась во внутреннем дворике, вокруг которого располагалось трехэтажное здание мастерских. Ее неприятно поразили кучи мусора, заброшенность и захламленность. Во времена ее матери здесь все выглядело по-другому. Никто не обратил внимания на ее приход, и она зашла в дверь одной из мастерских. В нос Жасмин сразу же ударил резкий, спертый запах грязи, гниющего тряпья и мочи. Слышался шум ткацких станков. Взглянув через стеклянную дверь, она изумилась огромному количеству станков, втиснутых в небольшое помещение. Ткачи сновали туда-сюда в мокрых от пота рубашках, а маленькие дети, скрючившись наподобие обезьян, лазали под станками и связывали нитки, когда те обрывались.

Придерживая пальцами подол платья, Жасмин поднялась по скользкой, грязной лестнице на второй этаж. Там, за другой стеклянной дверью, трудились кружевницы; десятки женщин тесно сбились вместе в помещении, где раньше ювелиры ее матери спокойно занимались своим ремеслом, не мешая друг другу.

Веерщиц Жасмин обнаружила на третьем этаже. И опять ее сердце защемило от боли за женщин и детей, сидевших в невероятной тесноте за длинными столами и толкавшихся локтями. Ранее здесь было строго ограниченное количество рабочих мест. Она открыла дверь и сделала шаг вперед. Ее кринолин с трудом протиснулся сквозь узкий проем. Казалось, в образе Жасмин, одетой в платье цвета спелой пшеницы и широкую соломенную шляпку, в освещенную тусклым светом мастерскую явилась последняя мода и яркое солнце. Работницы, все как одна, повернулись и в течение нескольких секунд глазели на пришедшую, а затем опять принялись за работу. Старшая среди них отложила, свою работу и, подойдя к Жасмин, почтительно присела в реверансе. Это была женщина лет сорока пяти; из-под ее чепчика выбивались тронутые сединой волосы, усталые глаза настороженно всматривались в гостью из-за стекол маленьких очков.

— Добрый день, мадам. Вход в магазин с улицы. Там и продаются товары, которые мы здесь производим.

— Мне просто интересно, — ответила Жасмин, — ведь я еще помню те времена, когда вееры мадам Пикард производились на всех трех этажах этого здания.

Лицо женщины осветилось улыбкой:

— Я работала здесь на баронессу Пикард, когда еще была девочкой. А вы знали ее, мадам?

— Я ее дочь. Как ваше имя?

— Мари Фремонт. Я помню вас, мадам.

Они немного побеседовали. Все обстояло так, как и ожидала Жасмин. Здание находилось в таком неприглядном состоянии из-за полного безразличия богатого домовладельца, который сдавал помещение внаем мелким предпринимателям. Его интересовало лишь своевременное внесение платы. Хозяин Мари Фремонт владел несколькими веерными мастерскими, и везде условия труда были такими же ужасными. Работа изнуряла людей, доводя их до страшного изнеможения. Перед тем, как уйти, Жасмин перекинулась парой слов с каждой работницей, как в прошлом. У двери она поинтересовалась у мадам Фремонт насчет одной женщины, у которой был сильный кашель.

— Как исхудала эта женщина! Она больна?

— У нее слабые легкие, но, пока она в состоянии трудиться, я не хочу выставлять ее на улицу. В прошлом году у нее умер муж, и теперь ей стало очень трудно сводить концы с концами. Здесь же работают две ее маленькие дочери, а двух самых маленьких я позволяю ей держать на складе. Там она их привязывает веревкой к столбу и они ползают, как собачонки.

Жасмин покачала головой, испытывая отчаяние и сострадание к несчастной матери и ее детям. Вынув несколько золотых монет из кошелька, она подала их мадам Фремонт:

— Купите ей лекарство и освободите от работы на несколько дней. Моя мать всегда обращала особое внимание на работниц, страдавших чахоткой, и старалась вылечить их, чтобы не заразились другие. Сообщите мне адрес этой женщины, и я позабочусь, чтобы она получила еду и деньги для себя и своей семьи. Если возникнут какие-то трудности с вашим хозяином, пусть он обратиться к герцогине де Вальверде в Шато Сатори.

Этот случай убедил Жасмин в том, что для нее открыто широкое поле деятельности по оказанию помощи нуждающимся и страждущим. Она никак не могла взять в толк, почему в таком процветающем городе, где тратятся бешеные деньги на предметы роскоши, ведется бойкая торговля и гостиницы кишат приезжими, которые не знают девать деньги, ремесленники и работницы вынуждены гнуть спины, убивая свое здоровье, за ничтожные заработки, и повсеместно существует страшная нищета. В сельской местности, где достаток труженика зависит от урожая или недорода, такое положение могло считаться более или менее естественным, но здесь, и это Жасмин чувствовала всей душой, ему не было оправдания. Еще когда она была подростком, Маргарита открыла ей глаза на тяжелую жизнь, которую приходится вести многим малоимущим, но тогда эгоизм, свойственный юности, помешал ей проявить подлинный интерес и сочувствие к несчастьям простого люда. С годами она научилась смотреть на эту проблему глазами матери.

Зима в тот год выдалась на диво морозной, и если в Версале и в домах знати весело полыхал огонь в каминах, то бедняки умирали от холода в своих выстуженных трущобах. Цена на хлеб резко подскочила, и многие столкнулись с угрозой голодной смерти. Казалось, что ее призрак захватил своими невидимыми костлявыми щупальцами половину Франции. Все чаще и чаще голодающие странники забредали в Шато Сатори и, становясь у кухонной двери, жалобно выпрашивали что-нибудь поесть. Жасмин уже приходилось ранее сталкиваться с такими же несчастными в замке Вальверде, но размах нынешнего бедствия просто поражал воображение. Она строго-настрого приказала кормить всех нуждающихся. Когда их количество многократно возросло, во дворе поставили огромные котлы, из которых раздавали густой наваристый суп На столах всегда лежали груды нарезанного хлеба и стояли глиняные миски с ложками. Тем, у кого дома оставались голодные семьи, разрешалось уносить суп с собой в горшках и флягах. Жасмин либо сама посещала больных, либо поручала их заботам монахинь.

В Версальском дворце Ренетта все время дрожала, несмотря на то, что камины постоянно пылали. Она очень легко простужалась, и ее знобило и летом, и зимой. Ее отрадой были лишь по-настоящему жаркие знойные дни. Чувствуя себя нездоровой, она часто падала духом, и именно в эти часы облегчала душу в разговорах с Жасмин, стремясь найти у своей собеседницы материнское утешение. Известия о неудачах французских войск всегда очень огорчали Ренетту, и ночью она долго не могла заснуть. До сих пор она скорбила о своей маленькой Александрине, умершей в возрасте десяти лет, и не знала, что это горе сближает ее с Жасмин, которая никогда не упоминала о Виолетте и время от времени задумывалась о том, жива ли еще ее дочь. Ренетта жила в постоянном страхе потерять любовь короля, и Жасмин снова и снова уверяла ее в обратном, будучи уверенной, что сердце Людовика навсегда будет принадлежать мадам де Помпадур.

— Вы же знаете, что девушки из Парк-о-Шерф не значат для него ничего. В его сердце существуете лишь вы одна…

— Но при дворе так много прекрасных женщин, и все они пытаются занять мое место!.. — плаксивым тоном произнесла Ренетта, в отчаянии заламывая руки.

Это было правдой, и Жасмин знала об этом. Последние сплетни утверждали, что некая знатная дама хитростью проникла в постель короля, выдав себя за девушку из Парк-о-Шерф, но была унижена тем, что ее отослали прочь, приказав прийти следующей ночью, ибо король в тот день слишком устал на охоте.

— Я уверяю вас, что любовь в глазах короля появляется только при взгляде на вас, — Жасмин покачала головой, словно отрицая всякую возможность для любой соперницы добиться подобного результата. — Вы оказываете на него такое влияние, что никто даже и близко с вами сравниться не может.

Ренетта, утешенная этим заверением женщины, которой она доверяла, благодарно вздохнула. И все же существовало нечто, о чем она продолжала сожалеть до конца своих дней: ей так и не удалось родить ребенка от короля.

Впервые об этой печали она рассказала Жасмин однажды теплым майским днем. Ходьба очень сильно утомляла Ренетту после перенесенной недавно простуды, и Жасмин возила ее в маленьком фаэтоне по версальским садам, чтобы Ренетта могла вблизи насладиться запахом и видом любимых ею цветов. Они проходили под ветками лиловой и белой сирени, которые низко согнулись под тяжестью душистых гроздьев. Сильный, приятный аромат будоражил обоняние.

— Разве судьба не жестоко обошлась со мной, отказав в том, что так легко дается этим девушкам из Парк-о-Шерф? — грустно произнесла маркиза.

— Что вы имеете в виду?

— Ни с чем не сравнимую радость выносить дитя от Людовика.

Жасмин взглянула на свою спутницу и заметила, что на глазах у нее выступили слезы.

— Я очень хорошо понимаю, что это должно для вас значить, — произнесла она сочувственно, а затем, подумав о Виолетте, как это неизбежно случалось, когда заходил разговор о детях, и ощутив боль в сердце, Жасмин ласково добавила:

— Постарайтесь утешить себя тем, что вы испытываете счастье любви короля в других проявлениях…