— Вы и маленький дофин — желанные гости в нашем доме, — сказала она герцогине. — Я сделаю все возможное, чтобы маленький дофин выздоровел, если появятся признаки кори. — Она протянула руки к герцогине. — А сейчас разрешите мне взять его у вас и положить в постель. У вас очень усталый вид.

Герцогиня освободилась от своей драгоценной ноши и в изнеможении рухнула в кресло, закрыв лицо руками.

— Ужасно! Все охвачены жуткой паникой. Подумать только, за последние два года один за другим умерли три престолонаследника!

Печальная Маргарита крепче прижала к груди спящее дитя.

— А как же брат этого мальчика? Неужели нет никакой надежды?

— К сожалению…

Лорент открыл Маргарите дверь, и она понесла ребенка по лестнице наверх. «Пути Господни неисповедимы», — думала она. На ее руках мирно посапывал во сне правнук ее закоренелого врага, Людовика XIV, его последний законный наследник, хрупкое создание болезненного вида, чьи шансы выжить при такой грозной болезни, как корь, были невелики. Однако она будет бороться за жизнь этого мальчика так, словно это ее собственный сын. Его руки и ноги не гнулись и были похожи на маленькие палки. Ему требовалось полноценное питание, как и любому младенцу, иначе у него мог развиться рахит. Маргарита знала, что ей делать. Жена одного из садовников недавно родила и, будучи очень здоровой женщиной, страдала от избытка молока. Ее следовало немедленно позвать: ребенок нуждался в кормилице. Грудное молоко укрепит организм, справедливо считала Маргарита, и тогда кори будет не так легко одолеть его.

К счастью, болезнь обошла маленького Людовика стороной. Жасмин, которая была почти на два года старше, очень обрадовалась, заполучив себе товарища для игр, несмотря на то, что он отличался нравом еще более капризным, чем у нее, и ей приходилось то и дело уступать ему свои игрушки, которые тот требовал, едва завидя их в руках Жасмин. Этот мальчик и сам был похож на игрушку из-за хрупкого тельца и вьющихся каштановых волос, обрамлявших его бледное личико с изящными чертами, выдававшими в нем представителя династии Бурбонов.

— Людовик любит тебя, — сказал он ей однажды, но эти слова не произвели на Жасмин никакого впечатления.

Настолько велико было горе, переживаемое королем и всем двором, скорбевшими о дофине и его старшем сыне, что никто даже не поинтересовался местом пребывания последнего наследника трона Франции. Впрочем, все полагали, что об этом нет нужды беспокоиться, ибо ребенок был вверен заботам герцогини де Вентадур. Малыш находился в Шато Сатори еще долгое время, пока не миновал последний всплеск эпидемии и его попечительница не сочла, что настало время возвратить дитя в Версаль.

Королю же эта добродетельная женщина сказала, что, спасая ребенка от заразы, она держала его в своих покоях, и пребывание будущего монарха в Шато Сатори осталось тайной для всех придворных и членов королевской семьи. Не говорила она королю и о своих опасениях по поводу лейб-медиков королевского двора, зная, что тот слепо им доверял, — так же, впрочем, как и остальные вельможи. Маленький Людовик долгое время оставался хилым, анемичным ребенком, но герцогиня следовала советам Маргариты и следила, чтобы его меню включало побольше козьего молока, овощей и мяса, не приправленного никакими специями, которые часто использовались для сокрытия недостаточной свежести. Даже на королевский стол подавались блюда, приготовленные из мяса животных, убитых за несколько дней до этого. Пролежав долгое время в ледниках, это мясо, хотя и неиспорченное, приобретало особый, не совсем приятный вкус и запах, и повара изощрялись в изобретении всяческих острых приправ и соусов, позволявших успешно скрыть этот недостаток.

Когда Людовика увозили из Шато Сатори, Жасмин ударилась в слезы. Ведь теперь она опять оставалась одна, а игрушки уже наскучили. Маргарита пыталась утешить ее, но девочка вырвалась из рук матери.

— Мне так нравилось, когда Людовик был здесь!.. — рыдала она, и слезы струились из ее глаз.

Лорент подхватил ее на руки и стал носить по детской, успокаивая по-своему:

— Наступит день, когда у тебя глаза разбегутся от обилия принцев, которые придут просить твоей руки, моя красавица! Папа обещает тебе это.

Маргарита, которая наклонившись собирала разбросанные в припадке раздражения игрушки, улыбнулась и покачала головой. Лорент, конечно же, несколько преувеличивал, но это доказывало, что и он желал для дочери удачного брака, причем не меньше, чем она, Маргарита.

После отъезда маленького Людовика он еще долго продолжал как бы незримо присутствовать там в воспоминаниях Жасмин, которая дала его имя своему любимому оловянному солдатику. Позже она придумала для себя воображаемого приятеля, как это часто случается с единственным ребенком в семье. Она назвала своего друга Людовиком и разговаривала о нем так, словно он сидел в соседнем кресле и желал разделить ее ужин. Это вызывало у слуг веселые улыбки, и они часто шутили по этому поводу, выражая Жасмин свое показное удивление по поводу того, что новый молодой дофин избрал своей резиденцией Шато Сатори, а не Версаль, но девочка не обращала на их шутки никакого внимания, потому что не видела никакой связи между ее маленьким Луи и Людовиком, будущим королем Франции.

Когда Людовику исполнилось четыре года, долгая война за испанское наследство наконец-то подошла к концу. Она истощила Францию и почти поставила ее на колени. Однако в самый грозный час все здоровые силы страны сплотились и в могучем порыве смогли переломить ход события. Мирный договор во многих аспектах ущемлял интересы Франции, но, тем не менее, главная цель, которую ставил перед собой Людовик XIV, втягивая страну в эту невероятно изнурительную войну, была достигнута. На испанском троне прочно утвердился один из Бурбонов. О цене, которую пришлось заплатить за этот успех французскому народу, при дворе никто не думал, а если и думал, то крепко держал язык за зубами. Повсюду на все лады воспевали гений Людовика XIV и служили благодарственные молебны. Особенно мощно и впечатляюще звучали гимны в недавно освященной королевской часовне. Каждый ее уголок, замечательный и неповторимый в своей красоте, вбирал в себя пение ровного, слаженного хора из многих сотен голосов, исполнявших «Те Deum» по-латыни.

Конец войны был для Людовика огромным облегчением, хотя он этого и не показывал. Годы брали свое, и он здорово сдал. Теперь ему все чаще хотелось покинуть шумный и величественный Версаль и мирно провести остаток дней в тихом Трианоне. И все же чувство долга было в нем еще слишком сильно, как, впрочем, и хватка: он держал в руках весь двор, зажав его в тисках жесткого этикета иерархической лестницы, наверху которой находился он сам. Конечно, у него уже не было сил посещать балы, маскарады и другие увеселительные мероприятия, и теперь ему было все равно, что происходило в его отсутствие. Это неизбежно привело к падению их популярности, и все чаще придворные в поисках развлечений стали ездить в Париж, который снова, спустя несколько десятилетий, стал центром светской жизни, моды, сплетен, скандалов.

Все эти события были еще недоступны пониманию маленького дофина, который рос робким, серьезным ребенком. Казалось, что суета придворной жизни пугает его, однако в действительности он набирался впечатлений и делал собственные выводы. Герцогиня де Вентадур обожала его и окружила поистине материнской лаской и заботой, стараясь сделать все, чтобы обеспечить мальчику счастливое, безоблачное детство. Он совершенно не знал того страха перед своим великим прадедом, который доводил весь двор до дрожи. Для него король был добродушным, улыбчивым старым толстяком, который при любом удобном случае сажал его на колени и угощал сладостями из конфетниц, украшенных драгоценными камнями.

И лишь на государственных приемах и других официальных торжествах король казался совершенно другим человеком, от которого исходила величавая отчужденность, не пугавшая мальчика, а, скорее, удивлявшая и завораживавшая. Нельзя было не зажмуриться, только взглянув на прадедушку, одетого в королевское платье, расшитое золотом. На его груди блестел ослепительный орден Святого Духа, а на голове красовалась шляпа с великолепным плюмажем. Он восседал на высоком серебряном троне с прекрасным чеканным орнаментом в зале Зеркал. Обычно трон стоял в тронном зале, но для таких случаев его переносили. Неудивительно, что прибывшие с визитом важные иностранные гости часто робели, когда приближались к возвышению, на котором был установлен трон. Они шли по живому коридору из придворных сановников, разодетых в шелка и бархат, сверкавшие многочисленными вкраплениями бриллиантов. Кульминацией этого пути и всего торжественного приема был, конечно, сам король-солнце.

Когда маленький Людовик чувствовал себя достаточно хорошо, герцогиня брала его с собой, чтобы присутствовать на утренней церемонии подъема и одевания короля. Королевская опочивальня еще раз сменила место, и теперь король окончательно выбрал для нее помещение в самом центре восточного фасада. Каждый раз ребенок получал огромное удовольствие, восхищенно наблюдая за лучами утреннего солнца, игравшими на позолоченных карнизах и лепных украшениях потолка в виде гирлянд и фризов и освещавшими массивную кровать прадедушки, которая размещалась в святая святых за балюстрадой, куда разрешался вход лишь немногим избранным. Тяжелые зимние занавеси малинового и золотого цвета летом сменялись легкими, из камчатной ткани с узорами из цветов, вышитыми золотыми и серебряными нитками.

Страусовые перья, венчавшие балдахин, казались малышу недостижимыми, как вершина какой-нибудь горы. Затем его взгляд падал на висевший над кроватью золотой рельеф, на котором изображалась Франция, охранявшая спящего короля. Этот рельеф очень нравился ему. Он думал, что его прадедушке наверняка спится без тревог под такой сильной и бдительной охраной. В то же время сам он не стал бы спать в этих покоях: это было все равно, что спать в огромном, позолоченном ящике. Да и присутствие всех этих людей, которые каждое утро толпятся здесь, чтобы поглядеть, как один человек встает и одевается, должно быть очень утомительно, потому что все они постоянно болтали друг с другом и не могли стоять спокойно на одном месте. Но уже тогда мальчик понимал, что подобная судьба ждет его, когда он вырастет и станет королем вместо прадедушки. Ему оставалось лишь надеяться, что время придет еще нескоро.