Случилось так, что однажды утром он имел аудиенцию у короля; она касалась отношений с гугенотами. На юге Франции, в одной из провинций, начались преследования молодых гугенотов, которых приговаривали к различным срокам каторги по таким пустяковым обвинениям, как появление в пьяном виде на улице и нарушение тишины, выразившееся в распевании песен. Все эти проявления необузданного темперамента были характерны для молодежи любой национальности и вероисповедания, но собратьев Огюстена посылали гребцами на галеры, что было равносильно смертному приговору, поскольку в тех ужасающих условиях выживали только сильнейшие. Кандалов с них не снимали ни днем, ни ночью. Огюстен стал горячо протестовать против подобного отношения, едва вошел в кабинет короля.

— Галерам нужны гребцы, — ответил Людовик. — Их скамьи всегда заполнялись осужденными за тяжкие преступления.

— Но эти люди не преступники, сир. За те же самые прегрешения католикам только прочитывают нотацию, штрафуют или заключают на ночь в камеру, чтобы охладить их пыл. Гугеноты подвергаются преследованию по религиозным причинам. Чтобы не допустить такого положения дел, и был в свое время принят Нантский эдикт, который все более превращается в никчемную бумажку.

Людовик был уже в курсе всех последних событий, и совесть его была явно нечиста. К тому же он не любил оказываться в такой ситуации, когда ему чуть ли не бросали вызов. В конце концов он решил, что существует лишь один верный способ заставить Огюстена замолчать: необходимо было прибегнуть к завуалированной угрозе.

— Так, может быть, Нантский эдикт уже устарел и его следует пересмотреть?

— Сир?

Увидев, что его взбешенный придворный уже готовился опровергнуть данную точку зрения вместо того, чтобы покорно проглотить угрозу и умолкнуть, король тут же поднял руку:

— Не тревожься! Я просто хотел указать на то, что если в этом законе существуют какие-то лазейки, их следует закрыть. Все случаи, на которые ты обратил мое внимание, будут тщательно расследованы. — Он встал, обозначая тем самым конец аудиенции и взглянул на часы. — Пойдемте, мсье Руссо. Пора осмотреть новую скульптуру, которую должны были установить у Тапи-Верт. Отбросьте в сторону ваши тревоги. Нас ждут сиянье солнца и новые творения искусства.

Огюстену оставалось лишь поклониться и последовать за королем, покинувшим кабинет. Людовик, который ничего не забыл, наверняка потребует представить ему подробный доклад. Приходилось лишь надеяться, что из этого выйдет какой-то толк и чиновники короля изыщут новые источники пополнения галер гребцами. Огюстен подозревал, что за всем этим скрывалась дьявольская фигура военного министра маркиза де Луво: жестокость, с которой совершались гонения, была тому подтверждением. Что касалось угрозы короля отменить или пересмотреть Нантский эдикт, над этим стоило задуматься всерьез. Даже если король произнес эти слова в сердцах, значит, такие мысли притаились где-то в тайниках его сознания. Все это было чревато опасностью, с которой нельзя было не считаться.

Вместе с другими придворными он шел вслед за королем по направлению к покоям королевы. Маргарита, которая в это время продавала вееры на своем обычном месте в вестибюле, могла, увидев вмиг опустевшую лестницу, легко предсказать появление короля. В его свите вполне мог оказаться и Огюстен, как это происходило уже много раз. Зная, что Огюстен обязательно улыбнется ей, и желая увидеть его, она замешкалась и не успела вместе со всеми освободить дорогу королю. Впервые она стояла впереди толпы покупателей и продавцов в тот момент, когда король сошел с последней широкой мраморной ступеньки. Как и остальные женщины, Маргарита быстро присела в реверансе. Лишь она одна мысленно отдавала эту дань уважения не ему лично, а французскому трону. И тут случилось то, чего никто не ожидал. Все еще стоя со смиренно опущенной головой, Маргарита, к своему смятению, увидела, как туфли с серебряными пряжками замедлили ход и остановились прямо перед ней.

— Добрый день, мадемуазель. Как вас зовут?

Она нерешительно выпрямилась, ее взгляд скользил снизу вверх по малинового цвета панталонам в обтяжку, расшитым по бокам золотыми узорами, по длинному парчовому жилету и камзолу, на котором ослепительно блестела бриллиантовая звезда ордена Святого Духа, по воротнику, отделанному кружевами, и, наконец, глаза ее увидели под черным париком и широкополой шляпой с малиновыми перьями надменное, немолодое уже лицо самого могущественного монарха в мире.

— Маргарита Дремонт, сир. — Она стояла неестественно прямо, слишком высоко подняв подбородок. Ее тело одеревенело от напряжения. Взгляд этих опасных, полузакрытых веками глаз, падавший с высоты его внушительного роста, казалось, пробуравил ее насквозь. Неудивительно, что новички при дворе старались сначала издали привыкнуть к королю, от одного вида которого душа уходила в пятки. Даже она, уже знавшая его в лицо и испытывавшая к нему ненависть, почувствовала необычайную магнетическую силу, исходившую от него. В его присутствии она ощутила себя никчемной букашкой. Удары ее сердца гулко отдавались в грудной клетке, а в горле стоял сухой ком.

— Как давно вы торгуете здесь?

Значит, ее имя не вызвало у него никаких воспоминаний. Но чему же тут удивляться? Ведь, в конце концов, та неприятная для него стычка с ее покойной матушкой продолжалась не более трех-четырех минут. Ему, конечно, и в голову не приходило искать какую-то связь между ней и той женщиной, которую по его повелению бросили в темницу, где она скончалась от разрыва сердца.

— Несколько недель.

— Вот как? — Он взял веер из ее корзины пальцами, на которых поблескивали перстни с рубинами и изумрудами, и ловким движением раскрыл его. На веере были изображены колибри, порхавшие на фоне позолоченных прутьев ограды королевского сада. — Очаровательно! Это ваша работа?

— Да, сир, я сама делаю вееры.

Людовик оглянулся и, обращаясь через плечо к придворным, сгрудившимся позади него, произнес:

— Я обнаружил новый талант прямо здесь, в вестибюле. Мсье Лебрюну придется зорко охранять свои лавры. — Лица придворных изобразили вежливые угодливые улыбки, которыми обязательно сопровождалась любая шутка короля. Он опять обратил внимание на Маргариту, как будто не замечая каменного выражения ее лица, и вернул веер в корзину. — По-моему, вам пошло бы на пользу посещение Галереи живописи в сопровождении опытного наставника. — Не оглядываясь, король повелительно махнул рукой, приказывая кому-нибудь из придворных выйти вперед. Огюстен решил ухватиться за этот шанс и взять на себя роль гида. — Пусть мадемуазель Дремонт предоставят возможность побывать там в любое удобное для нее время.

— Слушаюсь, сир.

Людовик повернулся и, двинувшись дальше, плавно наклонил голову в небольшом, но исполненном природного изящества поклоне. Полные, красивые губы изогнулись в улыбке, и аккуратно завитые концы тонких усиков приподнялись. Его взгляд многозначительно задержался на Маргарите. Затем он шагнул вперед, увлекая за собой свиту, и лишь один Огюстен остался, чтобы поговорить с ней.

— Не огорчайся, — утешал он ее, отведя в укромный утолок, где их никто не мог подслушать. — Король оказал тебе честь, хотя у тебя, возможно, иное мнение на этот счет. Я дам тебе знать, когда будут улажены все формальности и ты сможешь посмотреть картины.

Маргарита в смятении покачала головой:

— Я не могу принять никаких милостей от короля!

На лице Огюстена выразилось глубокое сострадание, ибо он понимал причину ее волнений.

— От предложений короля не положено отказываться. А вдруг однажды он спросит, какая картина понравилась тебе больше всего?

— Он, скорее всего, забудет об этом.

— Нет. У него невероятно цепкая память на такие вещи. — Огюстен нежно взял ее за руку повыше локтя и стал ласково и успокаивающе поглаживать. — Но ты наверняка забудешь о нем, когда вместе со мной посмотришь на эти замечательные творения кисти великих мастеров. Ты получишь ни с чем не сравнимое удовольствие. Это же часть национального достояния нашей страны! Ведь, в конце концов, короли Франции являются всего-навсего его хранителями.

Маргарита с благодарностью посмотрела на него. Это был, несомненно, самый отзывчивый и чуткий из всех мужчин.

ГЛАВА 5

Огюстен предложил Маргарите посетить Галерею живописи в тот вечер, когда должно было состояться празднество. Лучшего времени нельзя было найти. Хотя доступ в королевские покои был открыт для всех, наступал час, когда обычная публика должна была покинуть помещения дворца, и тогда ее вежливо, но настойчиво выпроваживали швейцарские гвардейцы. Посетители допускались несколько позже, но в другую часть дворца — государственные покои. Туда шли те, кто желал посмотреть, как король ужинает. Очень часто простолюдины забредали в какой-нибудь дальний зал и оставались там дольше положенного времени, пока их присутствие не обнаруживалось охраной. Иногда эти люди, не зная выхода, блуждали по лабиринту комнат и ненароком попадали на пышный бал. Однако в любом случае с ними обходились очень вежливо, и они чувствовали себя чрезвычайно польщенными таким обращением. Король не позволял обижать невольных нарушителей режима посещений.

— Если ты будешь одета согласно этикету, — объяснил Огюстен Маргарите, — то никому и в голову не придет предлагать тебе оставить Галерею живописи раньше, чем ты сама того пожелаешь. Ты удовлетворена?

Маргарита согласилась. Следуя совету Огюстена, она предполагала сосредоточить все свое внимание на картинах и не поддаваться власти неприятных воспоминаний.

Ранним вечером накануне празднества прибыла мадам Дрюо и привезла платье, которое держала на растопыренных руках. Ученица несла две коробки. В одной находились роскошные нижние юбки, отороченные кружевами, а в другой — панталоны из тонкой, полупрозрачной ткани и пара атласных туфелек с позолоченными каблуками. Следом за женщинами явился дамский парикмахер, весь завитый, раскрашенный и напудренный не хуже брата короля. Вдвоем с мадам Дрюо они стали колдовать над Маргаритой, пока та не воспротивилась и чуть было не завизжала. Когда же, наконец, ученица мадам поднесла к лицу девушки зеркало в серебряной оправе, присланное Огюстеном в тот же день, Маргарита с трудом узнала себя. Многочисленные локоны были зачесаны назад. Это выгодно подчеркивало изящество ее лица. Украшала прическу роза из кремового шелка, расшитого золотыми нитями. Глубокий вырез платья, отделанный золотой шелковой тафтой, давал возможность в рамках приличия продемонстрировать ее великолепную, упругую грудь и тонкую талию. Низ платья походил на неширокий колокол, и на нем сверкали блестки газовой ткани, из которой была изготовлена роскошная верхняя юбка. Все это сложное сооружение создавало впечатление пышности и имело на поясе большой плоский бант. Щеки Маргариты вспыхнули румянцем радостного возбуждения.