Сара съела суп с рекордной скоростью и провела весь день в конюшне. Мак посоветовал оставить ее в покое.

– Она хорошая девочка, – сказал он. – Миссис Картер увидит это, если их предоставить самим себе. Обе любят лошадей. Конечно, они найдут общий язык.

Наташе не хватало его уверенности.

Когда Сара ушла, они остались сидеть на кухне. Мак раскачивался на ножках стула. Наташа видела, что он рассматривает фотографию ее родителей, которая раньше висела в кабинете их лондонского дома, фаянсовую посуду, которую она перевезла сюда.

– А Конором не пахнет, – заявил он, когда она принялась за тарелки.

Она прочитала по его глазам: это женский дом. Не было оборочек или цветочков, но пол хозяина угадывался по тому, как были расставлены предметы, по мягкости тонов и обстановки.

– Я его не купила, если ты об этом спрашиваешь. Просто снимаю.

– Я ни о чем не спрашиваю. Просто… – Мак развернулся, чтобы рассмотреть гостиную через дверной проем, – слегка удивлен.

Она не знала, что сказать, поэтому промолчала.

– Это сюда ты приезжаешь каждые выходные?

– Почти каждые. – Она вдруг смутилась, испугавшись, что может выронить тарелки.

– Никогда не думал, что тебе нравится сельская жизнь.

– А я никогда не думала, что разведусь. Но, как видишь, в жизни все бывает.

– Вы обе, и ты, и Сара, меня удивляете.

– Знаешь, ты тоже меня удивил, появившись на пороге, – как снег на голову свалился.

Наташа набрала воду в раковину, радуясь, что может заняться делом. Было странно видеть его здесь, будто он стал незнакомым для нее человеком. Иногда с трудом верилось, что они когда-то были вместе. Казалось, он так изменился, так отдалился. В ее собственной жизни мало что поменялось.

– Спасибо. – Наконец он нарушил молчание.

Она готова была ответить едким замечанием.

– За что?

– Что разрешила нам сюда приехать. Знаю, тебе это было нелегко.

В его голосе не было и намека на сарказм. Карие глаза смотрели искренне. Это ее напугало.

– Ерунда.

– В таком случае, может, пора тебе сказать, что у меня давным-давно есть жилье в Ноттинг-Хилле? – Он начал смеяться еще до того, как она обернулась. – Шучу! Таш, я шучу.

– Очень смешно. – Она с облегчением улыбнулась помимо своей воли.

– Она успокоится, знаешь, надо дать ей время, – добавил он после паузы.

Наташа застыла на месте. Значит, он тоже заметил.

Он подошел к мойке и встал рядом. Она сосредоточенно смотрела на тарелки.

– Мне кажется, Сару ничего не волнует, кроме ее Папá и этой лошади. Учитывая все случившееся, она, возможно, больше всего на свете боится потерять и его. Поэтому ведет себя так агрессивно. У нее все на лице написано.

Он протянул ей оставшуюся на столе ложку.

Возможно, для тебя, подумала Наташа. Но не стала говорить это вслух.

– Я увеличил несколько фотографий. – Мак снова сел. – Они у меня в машине. Если я заварю чай, посмотришь?

А что ей оставалось делать? Наташа постаралась не показывать, что ее передернуло, когда он стал рыться в шкафчиках в поисках кружек и чайных ложек. Оттого что чай заваривал Мак, а не Конор, она почувствовала себя изменницей, осознавая грустную иронию положения.

Они расположились в гостиной: Мак на стуле, который обычно выбирал Конор, Наташа на диване напротив. Мак перебирал стопку фотографий.

– Это место, где она его держит, словно не изменилось с викторианских времен, если бы не машина и всякие мелочи. Старик, – он показал на пожилого чернокожего мужчину в старой ковбойской шляпе, – сказал, что таких небольших дворов еще полно осталось в Ист-Энде. Было больше, но застройщики пустили их под бульдозер.

Наташа смотрела на тесный двор, пылающую жаровню, гуляющих кур и не могла поверить, что все это чуть ли не в центре города. Где-то между Стептоу и Сан скрывалось нечто потайное, магическое, осколок давно минувших времен. Там были куры, козы, крупные лошади и худенькие дети. Над штабелями палет пронесся сияющий современный поезд, его пассажиры даже не догадывались о жизни, текущей под ними. Это была территория Сары. Ее мир. Как такое место вписывается в современность? Как такая девочка, как Сара, может вообще найти свое место в жизни?

– Что скажешь?

Когда Наташа оторвала взгляд от фотографий, Мак выжидательно смотрел на нее. Ему вправду было нужно знать ее мнение.

– Никогда ничего подобного не видела, это точно.

Ее взгляд привлекла еще одна фотография – лошадь, стоящая на задних ногах, и худенькая знакомая фигурка, прильнувшая к ее шее. Выступившее из-за тучи солнце освещало голову лошади. На фоне унылой улицы конь казался неземным созданием. Вдруг до Наташи дошло, что она видела это раньше. Из окна поезда.

– Как? Они тебе понравились? – спросил Мак с нетерпением. – Я задумал выставку. Хотел показать их куратору в галерее неподалеку от Ватерлоо. Ты ее помнишь. Я там устраивал выставку три или четыре года назад. Я ему рассказал о снимках, и он хочет их посмотреть. – Мак наклонился и взял фотографию, которую она держала, в свои широкие ладони. – Мне кажется, эту надо подрезать, вот здесь. Как думаешь?

Он объяснил, что снял эту серию на пленку, а не на цифровой аппарат. Использовал свою старую «лейку», и это только десятая часть того, что было на обзорном листе. В этом месте нельзя было сделать плохой снимок. Куда ни глянешь, готовый кадр в рамке. Пройдет немного времени, и этот мир исчезнет. Так сказал ковбой. Из тридцати дворов, что там изначально были, осталось не больше пяти. Возможно, получится серия. Мак говорил охотно, увлеченно, как не говорил о своей работе многие годы. Наконец он замолчал.

– Я тебя утомляю. – Он виновато улыбнулся и собрал фотографии.

– Вовсе нет. – Наташа протянула ему снимки, которые лежали у нее на коленях. – Правда. Они прекрасны. Мне кажется, это лучшее, что я видела из твоих работ. – (Он вскинул голову.) – Правда, – заверила она. – Очень красивые. Я немного разбираюсь в фотографии.

Он улыбнулся:

– Это говорит женщина…

– Которая однажды отщелкала целую пленку, не сняв крышку с объектива. Я знаю.

Они засмеялись. Потом почувствовали неловкость. В наступившей тишине она что-то выстукивала пальцами у себя на коленке.

– В любом случае, – Мак встал, – мы дали ей полтора часа. Надо пойти взглянуть, какие неприятности Национальный Бархат[37] учинила на дороге.

Наташа выравнивала стопки журналов на столике. У нее возникло странное чувство, будто она что-то потеряла. Не могла смотреть ему в глаза.

– Да, конечно. Пора.


Они пошли по дороге к ферме Хоув, ежась от холода. В своем голубом шерстяном пальто Наташа чувствовала себя неуместной здесь. Они столкнулись локтями, и она отодвинулась.

Она не раз слышала, как люди говорили о своих бывших мужьях или женах будто о лучших друзьях. Наташа не могла этого понять. Как можно так легко перейти от страсти – будь то любовь или ненависть – к дружеской близости, когда взяться за руку не составляет труда. Она помнила мгновения, когда так сильно ненавидела Мака, что ей хотелось его убить. Помнила и то время, когда она хотела его так сильно, что могла, как ей казалось, умереть. Как такая страсть могла бы превратиться в дружбу, чувство нейтральное, как бежевый цвет? Как мог он развестись с ней и это не оставило на нем ни одного видимого рубца? Она знала, что еще не пережила конец их брака. Это проявлялось в ее жестах, в неестественной реакции на его слова и поступки, в непрекращающихся вспышках гнева. А он плыл себе, ничего не замечая, как корабль в вечно спокойных водах. Наташа спрятала подбородок поглубже в шарф и прибавила шагу, словно ей не терпелось добраться скорее. Она надеялась, что ее замешательство останется незаметным.

Конюшня разительно отличалась от тесного двора посреди города на фотографиях Мака. На живописном дворе из красного кирпича женщины среднего возраста и девочки-подростки в обтягивающих узкие бедра разноцветных бриджах для верховой езды начищали щетками своих лошадей или убирались в стойлах; при этом они переговаривались, перекрикивая маленький транзисторный радиоприемник. До Наташи долетали обрывки их разговора:

– Он плохо скачет по песку. Кажется, что у него увязают задние ноги.

– Я делала серпантин из трех петель со сменой ног в середине…

– Дженнифер кормила его одной ячменной соломой, пока он не начал кашлять. Теперь тратится на стружки…

Лошади терпеливо ждали у мостиков для посадки или с любопытством высовывали нос из-за дверей стойл, молча общаясь друг с другом. Это был замкнутый мир со своим языком и обычаями, а его обитателей объединяла общая страсть, которую Наташа пока не могла понять. Мак наблюдал за всем этим с интересом, руки безжизненно повисли вдоль туловища, будто не знали, чем себя занять без фотоаппарата.

Лошади Сары в стойле не было. Дверь настежь открыта. Миссис Картер вышла из офиса:

– Я сказала по доброте душевной, что она может занять манеж на полчаса. Думала, животному надо отдохнуть, но она сказала, он быстрее успокоится, если дать ему нагрузку. – Поджатые губы лучше всяких слов говорили, что она думает об этом. – Никого не слушает, да?

– Ее дедушка – опытный человек. Он ее всему учит.

– Манерам только не научил. – Хозяйка хмыкнула. – Пойду посмотрю. Не испортила бы она арену.

Наташа переглянулась с Маком и поняла, что ей хочется захихикать.

Они последовали за миссис Картер, которая шла, слегка прихрамывая из-за пораженных артритом ног и стараясь не наступить на своего маленького коротконогого терьера. Сара стояла посредине песочной арены и двумя длинными поводьями управляла лошадью. Та скакала рысью по кругу, меняя направление и повинуясь каким-то невидимым посылам. Вот лошадь сбавила скорость и теперь перебирала ногами на месте. Сара оказалась рядом с крупом Бо, а всем было известно, что стоять позади лошади нельзя.