— Ты можешь надеяться, что твои дети живы, но действовать ты должен так, будто они мертвы. Прошу тебя, прости меня за то, что я говорю такие вещи, любовь моя. Но чтобы твой народ выжил, ты должен действовать как король.

— И что же, по-твоему, я должен сделать?

— Необходимо, чтобы у тебя появился наследник.

Вдалеке прогремел гром, и лицо Джаявара напряглось.

— Нет.

— Я не могу подарить тебе наследника, поэтому ты должен взять в жены женщину, которая может рожать.

— Я не стану делать этого. По крайней мере пока есть надежда, что мои сыновья живы. И пока ты рядом со мною.

Взгляд Аджадеви метнулся справа налево, она стала искать молодое тиковое деревце, прятавшееся в тени своего предка. Она не нашла его, и это еще больше убедило ее в том, что все дети Джаявара погибли под клинками врага.

— Я… Я охотно пожертвовала бы своей жизнью, лишь бы дать тебе сына. Но поскольку я не могу подарить его тебе, ты должен возлечь с другой женщиной. И должен сделать это ради своего народа.

И вновь прогремел гром, а дождь, казалось, усилился.

— Что я на самом деле должен сделать, так это вернуться в Ангкор, — сказал Джаявар, подтягивая свою промокшую набедренную повязку.

— Зачем?

— Чтобы выяснить, живы ли мои сыновья и дочери.

— Пошли туда разведчика. На это охотно согласится сотня мужчин.

— А я тем временем буду сидеть здесь и прятаться? Ты же прекрасно знаешь меня, Аджадеви. Если моим детям удалось бежать и они сейчас скрываются где-то в городе, я должен пойти туда.

Она снова взглянула на дерево.

— Лучше пошли другого человека. Если тебя поймают, все надежды твоего народа рухнут. Ты ведь теперь наш король, не забывай об этом.

— Думаю, будет лучше, если мой народ будет знать, что его король жив. Я тайно вернусь в Ангкор, расспрошу о моих детях, а затем, если будет необходимо, растворюсь в джунглях, словно тень в сумерках. И наши люди будут знать, что я жив и что я намерен вернуть Ангкор. Именно так я внушу им надежду, и именно так я соберу новую армию — не пряча своего лица и неся свое слово людям.

Джаявар уверенно кивнул сам себе, думая уже о том, как он проберется к Ангкору с десятком своих воинов. Он найдет кхмеров в окрестностях города и сообщит им, что он жив, что он собирает армию, чтобы вернуть свое королевство. Он узнает о судьбе своих детей и либо спланирует их побег, либо, погрузившись в скорбь, уйдет оттуда.

— Тогда я пойду с тобой, — сказала Аджадеви.

— Ты должна остаться здесь, в месте, где будет собираться и расти наша армия.

— Люди должны знать, что я по-прежнему с тобой.

Джаявар хотел что-то сказать, но передумал. Она была права. Народ должен знать, что она тоже жива. И когда она была рядом, путь к трону отца казался ему более ясным.

— Я буду волноваться за нас двоих, если нас поймают, — сказал он. — И если…

— Если мы попадем в окружение, мы воспользуемся ядом, чтобы лишить себя жизни. Лучше умереть, чем признать чамов своими господами.

— И ты готова рискнуть своей хорошей кармой? Ведь Будда, наверное, не одобрил бы выбор такой судьбы.

— Будда никогда не осуждал самоубийство. Да, он считал это неправильным действием, противоречащим его представлениям о пути к нирване.

— Но ты же стремишься к нирване.

— Да, но этот путь нельзя преодолеть быстро. Я страдала в своих прошлых жизнях и могу страдать снова, если заработаю плохую карму. Чамы не должны взять нас в плен живыми, Джаявар. Если это произойдет, они используют нас против нашего собственного народа. — Закрыв глаза, она начала медленно вдыхать влажный воздух, чувствуя запах родной земли и вступая с ней в контакт. — Поэтому мы возьмем с собой яд.

В темноте произошло какое-то движение. Джаявар ничего не заметил, но от Аджадеви это не укрылось. Может, это зверь? Или дуновение ветра? А возможно, что-то весьма зловещее? Она задавала себе эти вопросы, пока он подбрасывал в огонь сырые дрова, которые шипели и потрескивали, словно протестуя против такой участи.

Еле уловимый звук, который раньше приближался, начал удаляться. Она хотела сказать об этом мужу, чтобы он позвал караульных, но все же промолчала. Кто бы это ни был, он уже ушел, и они ночью, в темноте и под дождем, все равно его не найдут. И тем не менее она взяла изогнутый нож длиной с ее предплечье и положила на землю у своих ног.

— Мы вернем себе трон? — спросила она.

— Да.

Она заставила Джаявара повторить свой ответ, однако ей было ясно, что сам он в это не верит. Каким образом он может это сделать? У них было меньше четырех сотен воинов, а в Ангкоре их ждали многие тысячи чамов.

— Разве жизнь не полна волшебных чудес? — спросила она, беря его за руку.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы живы. Мы дышим. Пьем воду, льющуюся с небес. Все это — настоящее чудо. Нас повсюду окружают чудеса, и благодаря этому твоя вера никогда не иссякнет. Ты должен твердо верить, что трон твоего отца станет твоим.

— Но каким образом? Как можно уверенно произносить такие слова?

— Я говорю это потому, что чувствую тепло света в небе. Потому что нашла тебя среди тысяч других. Сама я верю в эти чудеса. Они великолепные и возвышенные, и с ними мы никогда не закончимся.

Он вздохнул.

— Ты всегда верила в это.

— Именно поэтому ты должен найти себе еще одну жену. Ты должен начать воспитывать и тренировать твоего наследника. И сделать это необходимо как можно скорее.

Сверкнула молния, и за ней последовал раскат грома. Один из их боевых слонов тревожно протрубил.

— Женщину?.. Здесь, в лагере? — наконец спросил он.

— Да.

— Ты в этом уверена?

— Я сомневаюсь во многих вещах, но только не в этом.

Он кивнул, и в наступившей тишине ночь вдруг ожила. Где-то закашлялся ребенок. Донесся запах варящегося риса. Она видела, как Джаявар еще раз кивнул, и порадовалась тому, что идет дождь и он не может видеть ее слез. Она покрепче прижалась к нему, уносясь в мыслях в те края, где он навсегда будет принадлежать ей и только ей.

* * *

Как у одного из самых высокопоставленных военачальников, у Асала была личная комната в королевском дворце, неподалеку от покоев Индравармана. Комната эта, семь шагов в длину и десять в ширину, была, с точки зрения Асала, слишком вычурно украшена. Темные свинцовые плиты на полу резко контрастировали с желтой глиняной плиткой, которой были выложены потолок и стены. Над головой располагались перекрытия из тикового дерева с искусной резьбой, изображавшей слонов, змей и рыб. Часть пола была покрыта толстой циновкой, сплетенной из бамбука. На циновке лежали шерстяное одеяло и шелковая сетка от москитов, которую можно было повесить, закрепив на соседней стене. Один из углов комнаты занимали щит и оружие Асала. В другом углу находился помост, на котором лежали куски шкур оленя особой выделки, очень тонкие и мягкие, покрашенные в черный цвет. В деревянной миске рядом белели палочки мела, использующиеся для письма на шкурах: писать Асалу приходилось больше, чем ему того хотелось, поскольку Индраварман требовал от него ежедневных отчетов. Как и все чамские командиры, Асал был обязан уметь читать и писать — искусство, которое он освоил еще в юном возрасте под руководством индуистского священника.

Но самое примечательное и необычное в комнате Асала не было сделано из дерева, свинца или глины, а состояло из плоти и крови. В самом дальнем углу сидела Воисанна. Лицо ее не выражало никаких эмоций, взгляд был устремлен в пространство. Она знала о присутствии Асала, который стоял возле помоста и точил свою саблю, но она не следила за его движениями. Вместо этого она пыталась подготовиться к тому, что он с ней сделает. Как сказал чамский король, она принадлежит ему. Она видела, как он убил кхмерского воина, и осознавала, что он сильный и беспощадный мужчина. Он добьется от нее всего, чего захочет, и хотя внутренний голос говорил ей, что терять уже нечего, она все же испытывала страх. Ее не покидала мысль, что он скоро погубит ее, и от этого руки ее дрожали, как у старухи. Она пыталась унять эту дрожь, сев на руки, но от этого почему-то сердце стало биться еще сильнее. Грудь вздымалась и опадала все чаще, дыхание стало прерывистым. По спине поползли струйки пота. Она снова, в очередной раз, пожалела о том, что не умерла тогда, вместе со своими близкими. Лучше уж было погибнуть вместе со всеми, чем сейчас стать игрушкой для этого чама.

Воисанна по-прежнему планировала убить его, а затем покончить с собой. Позже, после того, как она выдержит все, что он с ней будет делать, когда он заснет, она прикончит его и сделает это его же саблей. И после этого перережет себе горло. А когда ее жизнь по капельке будет покидать ее, она будет думать о любимых людях, мысленно давая им знать, что она спешит присоединиться к ним.

Чам закончил точить свою саблю и обернулся, чтобы посмотреть на нее. Он был крепким и мускулистым, и она чувствовала его взгляд на своем теле, как будто он трогал ее руками. Дыхание ее от этого еще больше участилось, а комната вдруг закачалась, как при головокружении, когда слишком резко поднимаешься на ноги. Хотя Воисанна хотела быть сильной, чтобы не опозорить своих предков, она вдруг заплакала. Она думала о том, будет ли лучше, если она станет ублажать его, чтобы он скорее заснул и она могла бы убить его, или же ей следует отчаянно сопротивляться, как это сделал ее возлюбленный. Должна ли она драться до последнего, пока хватит сил?

Он подошел к ней и опустился рядом с ней на колени с грацией гораздо более изящного человека.

— Почему ты плачешь? — тихо спросил он почти без акцента.

Не ответив, она вытерла слезы и отвела взгляд в сторону.