— Не думаю, что лорду Арчибальду Винни понравится проводить день со мной и моей женой, — сказал Фредерик. — Вы должны поехать и составить нам компанию, мисс Поуп, если вы не против.

Клара с интересом и некоторым беспокойством заметила, что Гарриет сильно покраснела. Она не хотела бы, чтобы ее подруге причинили боль. Хотя Гарриет и имела благородное происхождение, она выросла в обедневшей семье, которая не имела высокого положения в обществе. Наследнику герцогского титула она могла предложить только свою красоту, добрый нрав и практичность. Особенно такому обходительному и искушенному, как лорд Арчибальд Винни.

— Тогда я поеду, сэр, — тихо сказала Гарриет. — Благодарю вас.

Им пришлось поесть пораньше, чтобы затем отправиться на прогулку. Посмотрев в окно, Клара увидела, что на улице ярко светит солнце. День был прекрасным, хотя, вероятно, прохладным. Ей нравился свежий осенний воздух, хотя раньше ей не разрешали бывать на воздухе в такую погоду. Она надеялась, что в Вестминстерское аббатство они поедут в открытом экипаже.

— Я чувствую себя взволнованной, как ребенок, — сказала Клара Гарриет, когда Фредерик вышел из комнаты. — Разве это не глупо?

— Я бы запрыгала от радости, если бы это не было столь неприлично, — сказала Гарриет.

— Может, потанцуем? — предложила Клара. И обе снова рассмеялись.

Клара подумала, что они похожи на пару детей, лишенных лакомств, а теперь оно висело прямо у них перед носом.

Глава 11

Вестминстерское аббатство и кафе-мороженое Гюнтера после обеда, Собор святого Павла на следующий день, Тауэр на третий, посещение музея мадам Тюссо и различных галерей, несколько выездов в Гайд-парк, хотя там было отнюдь не столь многолюдно, как обычно этой весной. В Лондоне, казалось, всегда есть куда пойти. Иногда они ходили одни. Часто их сопровождала Гарриет. Иногда присоединялся лорд Арчибальд.

Фредерик обнаружил, что его жена и мисс Поуп с таким неприкрытым изумлением наслаждались всем этим, что ему не хватило смелости сократить время их пребывания в Лондоне. Кроме того, ему и самому все это нравилось. Его пресытившийся взор увидел британскую столицу в новом свете.

Если не было дождя, он всегда брал ландо вместо закрытого экипажа, даже когда погода стала холодной и морозной. Он не знал, как его спутники относились к его спартанскому обращению. Никто не жаловался. А Арчи, казалось, это даже нравилось.

— Ты заметил, Фредди, — спросил тот однажды, когда они были одни, — что розы на женских щеках пробуждают огонь в совершенно иных частях мужского тела?

Арчи, конечно же, говорил о мисс Поуп. Но Фредерику нравилось видеть, как на щеках и даже на носу его жены появляется яркий румянец и как блестят ее глаза.

Он решил принимать свой брак таким, каким он был, и не торопясь, не ожидая слишком многого и не отвергая того малого, что ему предлагалось. В настоящий момент они, казалось, были довольны своей совместной жизнью, основанной на осторожности и трезвом рассудке. Он больше ничего не говорил ей о возможности ходить, и она тоже не упоминала об этом. На этом и остановились. Он разъяснил ей суть вопроса и сказал, что решение принимать ей. Теперь он собирался уважать ее решение. Или отсутствие такового. Он был немного разочарован, обнаружив, что у нее не такой сильный характер, как ему казалось. Но он, конечно, не мог представить себя на ее месте и до конца понять, на что это должно было бы быть похоже.

Он проводил с ней время и показывал достопримечательности. Он проводил с ней некоторые ночи. Не каждую. Иногда его не было дома. А иногда он сторонился общества. Он тренировался и боксировал в салоне Джексона. Наслаждался мужской компанией в своих клубах. Играл в азартные игры, то выигрывая, то проигрывая. Когда он выигрывал, то успокаивал свою совесть тем, что говорил себе, что в этом нет никакого вреда. А когда его охватывала смертельная тоска после проигрыша, он всегда убеждал себя, что сможет бросить, когда пожелает, точно так же, как он отказался от женщин и алкоголя. Клара теперь была единственной женщиной, с которой он спал.

Он никогда не выезжал с ней по вечерам, не делал попыток представить ее обществу, но осень ведь была не лучшим для этого временем. Тем не менее, сезон начинался поздно и все больше и больше людей приезжали в город. Вечерние развлечения продолжались.

— Ты хотела бы как-нибудь вечером поехать в театр? — спросил Фредди жену однажды рано утром, после того, как позанимался с ней любовью и они лежали, сонные, прижавшись, друг к другу.

— О, Фредди! — Она повернулась к нему, и даже в сумраке комнаты он мог видеть, как загорелись ее глаза. — А можно? В самом деле? Папа никогда не разрешал мне выходить из дома по вечерам, хотя в Эбури-Корте после твоего отъезда я несколько раз выезжала, когда погода была еще достаточно теплой. Папа боялся холодного ночного воздуха.

— Мы тебя хорошенько закутаем, — сказал он, — так что холод до тебя не доберется.

— Театр! — воскликнула она. — Он очень красивый, Фредерик? О, он должен быть великолепен. — Ее тон неожиданно изменился. — Но мне нечего надеть. Только платья, которые я ношу вечерами дома.

— Эту проблему несложно решить, — сказал он. — Я завтра вызову модистку на дом. Ты должна иметь новые платья на все случаи, Клара. Сейчас, в преддверии зимы, все возвращаются в город, и мы будем посещать вечерние мероприятия.

Последовала короткая пауза.

— Значит, я останусь на какое-то время? — спросила она.

Останется? Он намеревался держать ее рядом с собой лишь в течении недели или двух, а потом отвезти ее домой и продолжить жизнь, полную свободы. Прошло уже больше двух недель.

— Мы посмотрим, как дальше пойдет, — сказал он, — хорошо?

Она кивнула и прижалась щекой к его плечу. Он устроился поудобнее, чтобы поспать. Но она заговорила снова:

— Фредди, — прошептала она, — когда мы поедем в театр? Скоро?

Он повернулся на бок и, обняв ее рукой за шею так, чтобы ее голова оказалась лежащей на его плече, поцеловал ее в губы.

— Скоро, — сказал он. — Или и того раньше. Довольна?

Она хихикнула.

— Если хватит времени сшить новое платье, то да. Ну и как я теперь засну?

— Закрой глаза и расслабься, — ответил он. Боже, она была взволнована. Слишком взволнована, что бы спать. И все потому, что он предложил сводить ее в театр. Он ощутил странное желание заплакать. Он повернул ее на бок, притянул к себе, успокаивающе поглаживая по спине, и тепло поцеловал ее еще раз.

Она вздохнула, едва не замурлыкав.


Клара могла поджать пальцы на ногах.

— Что является ужасной, наглой ложью, — сказала она Гарриет, — если сравнивать это со сжиманием кулаков. В пальцах ног у меня совсем нет силы. С огромным усилием и сосредоточившись, она могла пошевелить из стороны в сторону каждой стопой. — Почти достаточно, чтобы заметить невооруженным глазом, — сказала она. Она могла даже на дюйм или около того передвинуть ступню по направлению к ноге, хотя это едва ли можно было назвать сгибанием. Колени вообще ее не слушались.

— Я говорила про пальцы ног к тридцати годам? — однажды утром сказала она Гарриет, откидываясь на подушки кровати и всем своим видом демонстрируя изнеможение, которое лишь отчасти было притворным. — По-моему, я была излишне оптимистична. Так не пойдет, Гарриет. Как я могу надеяться, что когда-нибудь буду ходить?

— Может, если я буду массировать твои ноги, кровь в мышцах потечет сильнее и поможет им стать крепче, — предложила Гарриет. — Я раньше разминала плечи и спину матери. Она страдает ревматизмом. Мама всегда говорила, что у меня сильные руки.

Они действительно были сильными и растирали и массажировали ее с неумолимостью, которая была одновременно и успокаивающей, и мучительной.

— Ай! — воскликнула Клара, в определенный момент сильно желая иметь возможность выдернуть ногу из рук Гарриет. — По крайней мере, мы знаем, что в них есть чувствительность, Гарриет. Какая неприятная работа для тебя. Мои ноги словно палки. Как вообще можно думать о ходьбе на них?

Эти слова неожиданно показались им обеим смешными, и они опять расхохотались. Они много смеялись и хихикали с тех пор, как Клара начала делать свои «упражнения». Клара решила, что смех был лучше, чем признание боли, разочарования и даже отчаяния. И, вероятно, Гарриет тоже считала, что это лучше, чем поддаваться жалости, которую она должна была к ней испытывать.

Плакала Клара в одиночестве. Это случалось чересчур часто, нанося удары по ее самоуважению. Особенно сильно она плакала в те ночи, когда Фредди не приходил домой. Презренные слезы жалости к себе. Думая, что она никогда не сможет снова ходить, Клара давно смирилась со своей немощью и принимала ее с напускной жизнерадостностью. Теперь, когда она знала, что у нее появился шанс снова ходить, она была близка к отчаянию. Успехи были очень медленными, практически незаметными. Она боялась, что это никогда не произойдет. Неважно, как сильно она старалась, этого не будет. Между тем были сосредоточенные и изматывающие усилия ради достижения бесконечно малого результата. И боль.

Фредди она ничего не сказала и занималась втайне. Если она ничего не добьется, он никогда и не узнает о ее попытке. Если же она достигнет цели — но иногда она думала, что никогда ее не достигнет — что ж, тогда она удивит его. У нее была заветная мечта о том, как она однажды зайдет в библиотеку, где он будет заниматься за столом какими-то делами, и увидит, как он от удивления откроет рот, услышит звук упавшего стула, когда Фредди торопливо встанет, обойдет стол и сожмет ее в объятиях.

Это глупо, думала она, шмыгая носом и вытирая глаза, пытаясь посмеяться над собой. Как будто для Фредди это так много значило. Даже если она сможет ходить, она все равно будет худой и некрасивой. Она ненавидела свою внешность. Она хотела красоты. Только луну и звезды, и все. Она будет довольна, оставив солнце там, где оно есть. Она высморкалась.