– Боже, столько вопросов! – хихикнула я, наклоняясь к мини-бару во второй раз. – И ни на один не нужно давать ответа, ведь это все равно ничего не изменит, верно?

– Хватит, Даша! – воскликнул Андре и попытался – ни дать ни взять школьная учительница, поймавшая учеников в туалете за курением – вырвать у меня из рук бутылочку.

– Скажи, Андре, отчего ты решил, что вправе принимать за меня все решения? – спросила я, как ни в чем не бывало, допивая вторую порцию чего-то очаровательно обжигающего мое небо. – Неужели это все из-за маленького, коротенького «да», которое я сказала? Из-за него я сижу здесь взаперти без документов, даже без телефона, и не могу позвонить в Москву чтобы, узнать о том, каково состояние моей матери? Я забыла лица своих друзей, потеряла работу, потеряла себя – где-то по дороге в Авиньон. Зачем мы здесь, Андре? Ты хочешь, чтобы я пережила эту ночь? Тогда закажи мне еще виски в номер.

– Я тебя услышал, дорогая, – Андре поднял вверх руки, как делают полицейские, когда хотят показать террористам, что не собираются применять оружие. – Ты хочешь уйти?

– Да. Хочу. Но не уйти, нет, а чего-то другого. Не знаю, чего именно, но точно не этого роскошного номера, чтобы в нем меня похоронить! В номере с прекрасной охраной! – я громко кричала и вдруг с силой стукнула кулаком по стене. Костяшки пальцев тут же отозвались болью, и я моментально почувствовала себя полнейшей дурой. Андре бросился ко мне и, взяв за плечи, развернул к себе лицом, завораживая меня своим взглядом. Я выдохнула и всхлипнула. – Почему наша жизнь не может течь без происшествий? Твоя мать, она никогда, никогда не примет такую, как я. Тебе нужна другая женщина. Такая, как эта ваша длинноногая Одри – невеста твоего безупречного брата.

– Безупречного, ого! Так вот что тебя беспокоит! – в голосе Андре я услышала радость. – Интересно, чем тебе не угодил Марко? Он-то в чем виноват?

– В том, что ходит по квартире, не разуваясь – прямо в ботинках, – ответила я, и наградой мне был взрыв хохота. Я пыталась сопротивляться, пыталась отвести взгляд в сторону, не дать губам растянуться в ответной улыбке – в общем, остаться букой до конца, но Андре не позволил мне. Он взял мое лицо в ладони и приблизил к своему. Андре смотрел на меня, не мигая, и только легкий прищур хитреца-лиса выдавал его настроение. Затем он чуть склонил голову и почти прикоснулся своими губами к моим. Я вдруг подумала, что мы не целовались ни разу с того момента, как женщина в черном перешла нам дорогу. В этом было что-то неприятное, словно она уже одержала маленькую победу: не уничтожив меня, она все же разрушила мое спокойствие, инфицировала меня страхом, заставив забыть обо всем остальном.


Я сделала последний шаг сама, нежно сжав нижнюю губу моего Андре своими губами. Мне ужасно хотелось закрыть глаза, но я не давала себе этого сделать. Осознавать все свои действия было роскошью, которую я хотела себе позволить. Мне нужно было, чтобы это чувство заполнило пустоту, вытеснило боль от ожогов на моих руках. Ощутив темные жесткие волосы под своими ладонями, я вгляделась в упрямые, напряженные скулы, темные медовые глаза. Боль и слезы, появляющиеся в них, никогда не выходили наружу.

Андре – ящик Пандоры, и кто его знает, что еще таится внутри.


– Я так боюсь тебя потерять, – прошептал он, не отводя губ. Его шепот становился прикосновением, слова превращались в ощущения. Что-то вспыхнуло между нами, как случалось всегда, стоило нам только прикоснуться друг к другу. В такие моменты будто поджигали бикфордов шнур, и все дальнейшее становилось лишь вопросом времени.

– Я так боюсь потеряться здесь, – я продолжала целовать его упрямые губы.

– Я не уверен, что тебе нужно уезжать. Это опасно, – бросил он, и его слова прозвучали как обвинение.

– А оставаться не опасно? – грустно ухмыльнулась я. Руки Андре нежно скользили по моей спине, но его глаза спрашивали: «Ты нужна мне, почему тебе так сложно меня понять?». Вместо ответа я прикоснулась кончиками пальцев к впадинке на его шее – ворот футболки-поло был расстегнут. Мне хотелось поцеловать его туда, но Андре остановил меня, отвел мою руку в сторону.

– Давай поиграем в игру, – заговорил он. В его голосе плескалось обещание. – Ты когда-нибудь читала книгу «Девять с половиной недель»? Я не хочу, чтобы ты шевелилась. Ты должна быть очень смирной, совершенно неподвижной. Я буду делать все за тебя. Я давно уже этого хотел.

– Игра? А я игрушка? – уточнила я, стараясь говорить ровно, преодолевая сбившееся от волнения дыхание. Чувство – точь-в-точь как когда сидишь в громыхающей тележке «американской горки», и вдруг она трогается с места. Ты знаешь, что остановить падение уже нельзя, но это тебе и не нужно. Между взлетом и падением такая маленькая, в сущности, разница.

– Ш-ш-ш. Игрушки не разговаривают, – Андре покачал головой, уже разочарованный моим поведением. Сердце стучало, как сумасшедшее. Андре отпустил мои руки и отошел на несколько шагов, осмотрев меня так, словно был художником перед необработанным мрамором, вознамерившимся отсечь все лишнее. Я ничего не могла поделать, губы мои приоткрылись, и я глубоко вдохнула, пытаясь успокоить сердцебиение. Андре пригрозил мне пальцем.

– Не советую нарушать правила игры, – строго сказал он. – Последствия могут не понравиться.


И он вышел из нашего сьюта, оставив меня одну.

* * *

Я так и стояла в одиночестве, пропитываясь обещанием новой игры, уже находясь в ней, как маленькая красная фишка, установленная на клеточку «Старт», в ожидании того момента, когда всесильная рука Игрока бросит кубик. От моей неподвижности все менялось. Цвета стали ярче, вечерний воздух загустел, как домашняя самодельная карамель. Теперь я различала каждый звук – кто-то хлопнул дверью, покидая номер, кто-то прошел по длинному коридору отеля. Шаги негромкие, приглушенные, потому что на полах расстелены ковровые дорожки. Сейчас этот кто-то выйдет в холл, вызовет лифт и будет ждать его в тесном пространстве, заполненном искусственном светом, фальшивыми картинами и потрепанным справочником «Желтые Страницы», брошенным около проводного телефонного аппарата. Я хорошо запомнила, потому как сама листала его, скучая в ожидании Андре, который задержался, разговаривая с Марко по телефону. Телефон у лифта – странная вещь. Я спросила Андре, зачем он тут, и он ответил, что это на случай, если что-то случится и человек застрянет в этом маленьком холле на двадцать пятом этаже. В этом аспекте высокоэтажные отели тоже напоминали Титаник, их коридоры, таблички с номерами этажей, повороты с входом только для персонала и скрытые от посторонних взглядов черные лестницы.


Тишина тоже была громкой и многообещающей, я услышала, что телевизор, включившийся автоматически, когда мы только вошли в номер, еще работает: если напрячь слух, можно было уловить тихую французскую речь. Реклама. Я могла поспорить, что на экране счастливая французская семья гуляет по какому-нибудь живописному парку, но увидеть экран не могла. Нет, если выполнять приказ моего переменчивого господина, если не шевелиться. Телевизор развернут экраном к кровати, его стойка устроена так, что одного движения хватит, чтобы развернуть телевизор ко мне, к небольшому дивану, мини-кухне и коридору, где я замерла, прижавшись спиной к зеркалу. Но я стою, не шевелясь, наслаждаясь покорностью. Бежевые цвета на стенах номера успели поблекнуть, в ожидании Андре я уже рассмотрела все стены в деталях. Над постелью – широкой, аккуратно застеленной белым – картина, под которой есть небольшая, почти незаметная трещина. В целом номер был неприлично роскошным, с шелковыми покрывалами, с искрящейся в косом свете города бутылкой газированной воды, с цветами и хрустальными бокалами для вина.


Я приглядываюсь. Я должна стоять неподвижно, и мне скучно, совершенно нечем заняться.


– Ага! – воскликнул Андре, вернувшись. Это короткое «ага» – все, что мне досталось. Андре прошел мимо, словно меня и не было в номере. Он был растрепан, как нахохлившийся, попавший под дождь воробей. Я выдохнула с облегчением: какая-то часть меня, та, что переполнена страхом, шептала все время, пока Андре не было, что он не вернется. Я чувствовала себя его куклой, добровольной игрушкой, и эта роль нравилась мне сейчас куда больше, чем роль перепуганной до смерти жертвы. Я следила за Андре взглядом, в то время как он отлично играл свою роль. Прошел на кухню, достал из пакета еду и – о, да! – бутылку. Красное сухое, вода забвения, французское вино. Я и вправду скоро сопьюсь. Но не сегодня же мне брать себя в руки! Андре развернул телевизор и включил новости. Он снял свои мягкие замшевые лоферы – запомнил, гад, мою фразу про хождение по дому в обуви – плюхнулся в морковного цвета кресло, забросил босые ноги на пуф и откинулся назад. Затем, вспомнив о чем-то, встал и прошел на кухню. Как оказалось, он открывал дверцы и ящики в поисках открывалки. Андре открыл бутылку красного вина одним умелым, отработанным движением. В принципе, с хорошим штопором это любому по плечу, но Андре сделал это с каким-то залихватским шармом, как бармен в дорогом ресторане, который жонглирует миллионом мелочей и не забывает при этом развлекать подвыпивших гостей беседой.


Смотреть на него – наслаждение.


Андре похож на молодого спортсмена. Он относится к той породе людей, что знают о своей красоте, но принимают ее, как должное и предпочитают не пользоваться ею дома, в нерабочее время. Погрузившись в игру, он вдруг расслабился, успокоился и внутренне, и внешне, снова превратившись в азартного и умелого игрока, садиться за стол с которым опасно – ведь у него невозможно выиграть, у него все карты крапленые. Андре потянулся и подцепил пальцами со столика у окна бокал – один, как заметила я с разочарованием.


Не шевелюсь, делаю вид, что меня тут нет.


Андре налил бокал почти до краев, а затем подошел к окну и неторопливо отпил до половины, рассматривая потемневший, украшенный цветными огоньками, как новогодней гирляндой, город. Потом он подошел ко мне – резко, неожиданно – и поднес бокал к моим губам.