— Я устала от твоих непомерных амбиций и махрового эгоизма. — Холодно посмотрев на вжавшегося в стену мужа, Марья гордо вскинула голову. — Собирай свои вещи и катись, куда глаза глядят. Вот тебе Бог, а вот тебе порог.

— Куда же я пойду на ночь глядя? — не в силах поверить в услышанное, неуверенно проговорил Кирилл и, рассчитывая на жалость, попытался заглянуть в глаза жене.

— Мне на это ровным счётом наплевать, — поставив последнюю точку, Марья торжествующе улыбнулась. — С этой минуты заботься о себе сам.

* * *

В первое мгновение после неожиданного ультиматума Марьи Кириллу показалось, что земля уходит у него из-под ног. Забота о ком-либо, в том числе и о себе самом, никогда не входила в круг его добродетелей. Заниматься подобной канителью он не только не любил, но и, честно признаться, не умел, поэтому, представив, что в одночасье все хозяйственные хлопоты могут перелечь на его плечи, пришёл в состояние ступора. Однако потрясение длилось недолго. Не сомневаясь в том, что Марья пожалеет о своих неосмотрительных словах на следующий же день, если не сразу же после его ухода, и приползёт к нему на коленях умолять о возвращении, он успокоился и принялся просчитывать ситуацию.

Зарвавшаяся донельзя, Марья заслуживала наказания, и желание поставить нахалку на место было не только понятным, но и, несомненно, справедливым. Встав в позу и указав ему, как какой-то приблудной собачонке, на дверь, она совершила непростительную глупость, заставить сожалеть о которой было полностью в его силах. После визита Марьи на набережную, вернуть доверие Любы не представлялось возможным, но отомстить за такую подлость по полной программе помешать ему не мог никто.

Итак, запала у этой клуши хватит на день, самое большее — на два, это время можно будет переждать, затаившись у кого-нибудь на дому из ребят или при плохом раскладе в студенческой общаге. Конечно, местечко не из приятных, но пару дней перетерпеть будет можно. Осознав глубину своей вины, буквально завтра-послезавтра ей ничего не останется, как пойти на попятную. Но на сей раз его согласие вернуться обойдётся ей крайне недёшево: жить приживальщиком на птичьих правах он больше не намерен.

С его возвращением должно измениться всё, и в первую очередь Голубикина должна уяснить себе, что забываться он ей не позволит, независимо от того, прописан он в этой злополучной однушке или нет. И, чтобы желание унизить его, не ровен час, снова не пришло ей в голову, ей придётся смириться с мыслью о том, что к окончанию института, то есть буквально через четыре месяца, он будет иметь с ней абсолютно равные права на эту проклятую жилплощадь.

Вторым непременным требованием должен быть вопрос о деньгах. Распоряжаться семейным бюджетом отныне станет он. Все суммы, необходимые на ведение хозяйства: на продукты, прачечную, коммунальные платежи — ей выделяться будут, естественно, в разумных пределах. Но основная денежная масса будет находиться под его личным контролем, и совать свой нос в то, сколько он тратит и на что, ей абсолютно необязательно.

Сложив боязнь одиночества Марьи с её безграничной любовью к его персоне, Кирилл понял, что неприятная эпопея с перевоспитанием жены долго продлиться не сможет. Прикинув, что содержимое его кошелька позволяет ему провести эти несколько дней совершенно безбедно, успокоился окончательно. Высокомерно изломав бровь, он молча сложил в сумку вещи, необходимые на первое время, и, не удостоив Марью на прощание ни единым взглядом, громко хлопнул дверью.

Первые два дня, проведённые на положении холостяка, пролетели совсем недурно, единственное, что омрачало настроение Кирилла, — невозможность договориться с вахтёром студенческого общежития. Не желая нарушать циркуляра, вредная бабушка в клетчатом платке не соглашалась ни на какие посулы и обещания, разрешая ему находится в стенах студенческого рая ровно до одиннадцати вечера и ни единой минутой больше.

Проблема жилья пока, конечно, остро не стояла, но, к немалому удивлению Кирилла, особой радости от его просьбы не испытал ни один из его знакомых по институту. Отговариваясь под какими-то нелепыми и, честно говоря, притянутыми за уши предлогами, почти все они ссылались на внезапно возникшие обстоятельства, никак не позволяющие принять нежданно свалившегося на голову гостя.

Из всей этой массы псевдодрузей нашлось лишь двое порядочных людей, взявших себе за труд вникнуть во временные трудности Кирюши. Конечно, жить у них до бесконечности не представлялось возможным по причине того, что оба они были женаты. Их законные половины радости от присутствия постороннего человека в доме наверняка не испытывали, но такого самопожертвования от них и не требовалось. Всё, что было нужно Кириллу — протянуть дня три-четыре, потому что на большее выдержки Марьи хватить не могло никак.


Предполагая, что смириться с проигрышем и принять условия полной и окончательной капитуляции Марье будет нелегко, первые два дня Кряжин даже не волновался. Представляя её мучения, он самодовольно хмыкал. Внутренне прокручивая слова, которые будут обрушены им на склонённую голову вздорной девчонки, он с удовольствием репетировал назидательно-строгие, даже можно сказать, гневно-суровые интонации своей обвинительной речи.

К концу третьего дня, переходя с одной квартиры на другую, в душе Кирилла впервые шевельнулось беспокойство. Времени осознать свою вину у Марьи было вполне достаточно, но по какой-то непонятной причине до сих пор она не предприняла ни единой попытки разыскать его, хотя, честно говоря, это было несложно. Делать тайну из своего местопребывания в его планы отнюдь не входило. В любое другое время пережить неожиданное упрямство жены для Кирюши не составило бы никакой проблемы: сломается она днём раньше или днём позже — какая разница, если в конечном итоге выйдет всё равно так, как решит он? Но в конкретной ситуации сложность заключалась в том, что содержимое его кошелька не позволяло затягивать с решением вопроса надолго, и, когда к вечеру четвёртого дня ничего не изменилось, он заволновался всерьёз.

Просчитаться по сути он не мог, это было исключено полностью. Зная Марью как свои пять пальцев, он был уверен, что рано или поздно он согнёт её в бараний рог, но вариант «поздно» не устраивал его в силу ряда причин.

Во-первых, как это ни банально, деньги в кошельке подходили к концу и рассчитывать на то, что они каким-то непостижимым образом свалятся на него с неба, было лишено всякого здравого смысла. Во-вторых, к Международному женскому дню его приятеля Геннадия ожидал сюрприз в виде визита глубоко любимой тёщи, и, само собой подразумевалось, что к этому времени присутствие Кирилла в чужом доме будет завершено. И в-третьих, через три с небольшим месяца была назначена защита его дипломной работы, справиться с которой без Марьи нечего было и надеяться. Если первые два вопроса можно было как-то утрясти, заняв на время немного денег и переехав жить к кому-нибудь ещё, то диплом ждать не мог. Как это ни печально, делать эту работу, кроме Марьи, за Кирилла никто не собирался.

К концу пятого дня неясное беспокойство стало переходить во вполне осознанную тревогу, а к вечеру шестого перешло в настоящую панику. Позвякивая медяками, кошелёк в голос намекал на то, что жизнь дала трещину, и это было уже серьёзно. Бросая на загостившегося квартиранта косые взгляды, Генка с женой неоднозначно давали понять, что их терпение подошло к концу и бесплатная гостиница закрывается.

Свернувшись калачиком на детской кухонной тахте, Кирюша смотрел в темноту немигающим взглядом и слушал ритмичное тиканье секундной стрелки, неумолимо приближающее утро следующего дня. За стеной слышалось неясное перешёптывание хозяев; прислушиваться к которому не было никакого смысла: на что угодно, хоть на собственную голову, Кирилл мог поспорить, что речь шла о нём. До двенадцати часов завтрашнего дня он должен был освободить занимаемый угол, и надежд на то, что утром Марья придёт к нему с извинениями, практически не оставалось.

В том, что он просчитался, теперь не было ни малейших сомнений, но в чём конкретно заключалась его ошибка, Кириллу было неясно. В том, что Марья была готова бежать за ним сразу же после его ухода, он не сомневался ни на миг. Но шесть дней ожидания никак не вписывались в его стройную систему. Завтра в полдень он окажется на улице, без угла и без копейки денег. Представив себе ближайшую перспективу, Кряжин покрылся холодным потом и, натянув тонкое одеяло на ухо, зажмурился.

Тикая, часы роняли секунды в пустоту, и, судорожно перебирая возможные варианты, Кирюша усиленно искал для себя достойный выход.

Рассчитывать на сострадание Любы было без толку, считая себя обиженной стороной, она была твёрже кремня, и, зная её характер, надеяться на чудо было пустой тратой времени. Поискать очередного прибежища было в принципе возможно, но ютиться в чьём-то углу, ощущая на себе косые взгляды, очень не хотелось. Жить у чужих людей на положении бедного родственника имело бы смысл, если бы он был полностью уверен, что когда-никогда Марья сломается и, потеряв надежду переупрямить его, бросится ему в ноги. Но отчего-то такой уверенности у Кирилла уже не было.

Тихо, но настойчиво, заставляя сердце сжиматься от тоски и унижения, к нему подкрадывалась мысль о постыдном возвращении домой. Представляя роль, которую ему уготовила злая судьба, Кирилл готов был кричать и плакать от отчаяния. Вцепившись зубами в уголок белой льняной наволочки, Кирюша до боли зажмурил глаза. Это был конец всему. Униженный, раздавленный, он должен будет умолять о прощении, стоя на коленях перед той, которую ненавидел всеми фибрами своей души.

Чувствуя, как поднимается волна глухой ненависти к этой поганой жизни, упиваясь жалостью к самому себе, Кряжин сглатывал тугой комок, застрявший в горле, и перед его мысленным взором снова и снова появлялся промасленный обрез покойного Савелия. От прикосновения холодного металла Кряжин вздрагивал и, трясясь под тонким одеялом, прикладывал руку к тому месту на груди, в которое упирался грозный обрез с отпиленным стволом.