Переспрашивая по нескольку раз одно и то же и безапелляционно выставляя сложные медицинские диагнозы, пенсионеры громко переговаривались между собой. Глядя на этих сидящих в рядок людей, Наталья никак не могла понять, отчего им непременно нужно вывернуть душу и перетрясти своё грязное бельё перед абсолютно незнакомым человеком. Начав с артритов и камней в почках, странные люди переходили на политику, и тогда их тривиальные высказывания казались совсем нелепыми.

— А вот у моей бывшей соседки была точно такая же история, намучилась она с этой самой язвой — жуть, — пытаясь обратить на себя внимание шерстяной дамы в очках, старик с палочкой дотронулся до её рукава. — И чего она только не пила: и таблетки, и микстуры всякие — ничего не помогало. А потом кто-то ей посоветовал заваривать травы, и с того времени всё пошло на лад.

— И какие ж это травы? — вытянув шею и подслеповато прищурившись, в общий разговор вступила пожилая женщина с тёмным платком на плечах.

— Да ничего такого особенного: ромашка, тысячелистник, шалфей, полынь, — в общем, всё, что в доме найдёте, — по столовой ложке в кастрюльку, только кипятить нужно минут десять, не больше, а то из отвара всё полезное уйдёт, — тоном профессионала важно произнёс дедок.

— А девясил подойдёт? — перебрав в уме свои домашние запасы, внушительная дама с пучком, похожая на гранитный монумент, достала из сумки плохо заточенный обломок карандаша и приготовилась записывать рецепт новой панацеи от язвы.

Господи помилуй, они бы ещё хлорки туда положить удумали для чистоты эксперимента и стопроцентной стерильности! Набрав в грудь побольше воздуха, Крамская задержала дыхание и, медленно выпуская из ноздрей воздух, закатила глаза к потолку.

— Девятисил? — На мгновение застыв на месте, главный фармацевт с сомнением поднял брови, решая, как быть с незнакомым доселе ингредиентом. — А чего ж нет? И его можно, — отважившись, кивнул головой он, и монументальная дама сделала пометку на листке.

— И чего потом? — стараясь освоить новую методу во всех тонкостях, не дала сбиться старику с верного курса женщина в платке.

— Потом всё это должно настояться, — сощурив глаз, дедуля потряс в воздухе палкой. — Настоится, отцедите в кастрюльку и пейте себе на здоровьичко. Если горько — разбавите. Поставьте на окошко и, как мимо пойдёте, несколько глотков сделайте. Закончится одна банка — заварите следующую, и так — пока всё само собой не пройдёт.

— Вот спасибо вам так спасибо. — Пересмотрев запись, женщина с карандашом аккуратно свернула лист вчетверо и, боясь потерять драгоценный рецепт, тщательно уложила его на дно сумки. — Хорошо, когда рядом знающие люди есть, а то хоть пропадай. Доктора понавыписывают, сами не знают чего, а людям от их таблеток только хуже становится.

Нелогичность монументальной фигуры с пучком была столь очевидна, что Крамская удивлённо пожала плечами: если от прописанного врачом лекарства тебе становится только хуже, зачём ты идёшь к нему снова? Странные люди в коридоре раздражали её всё больше и больше: если бы не больничный лист, её ноги бы в этом богоугодном заведении не было. Открыв рот, Наталья приготовилась высказать всё, что она думает по этому проводу, но вовремя передумала: встревать в спор этих умалишённых не имело никакого смысла.

— Правильно вы сказали, когда люди рядом — это всегда хорошо, — закивал головой старик. — Вот у меня жена умерла, скоро год будет, никак не могу привыкнуть жить в одиночку. Раньше в коммуналке хоть соседи были, всё словом с живой душой перемолвишься, а сейчас, когда Зоси не стало, а кругом только пустые углы — тоска, — со вздохом пожаловался он.

— С одной стороны, хорошо, что отдельные квартиры, а с другой — чужими люди становятся, — подхватила мысль ещё совсем не старая женщина у окна. — Раньше как: праздники — вместе, детей растили — вместе, разницы, кто чей, никогда не делали. Бывало, убегаешь на работу: дядь Коль, стукни в дверь, чтоб Митька в школу не проспал! Оставишь ключи под ковриком — и знаешь, что мальчишка без пригляда не останется. Один разбудит, другой встретит, третий с уроками поможет. Так детки и росли. А сейчас? Все сидят по своим квартиркам, не то что друг друга, собственной тени и то боятся.

— Да о чём вы говорите, неужели в полуподвалах было лучше? — возмущённо надув щёки, монументальная гора отрицательно закивала головой. — Вы только вспомните хорошенько, от чего мы ушли: удобства общие, ванна — тоже, иногда по часу можно было стоять под дверью! А на кухне? Две плиты, и те вечно заняты, чайник по расписанию кипятили! — Выпуская пар, дама деловито расправила на своей необъёмной груди свалившееся набок жабо, украшенное неподъёмной брошью. — А ноги?

— Что — ноги? — в замешательстве произнёс щуплый старичок с палочкой.

— Всю жизнь видеть из окна собственной комнаты только ноги прохожих — это, по-вашему, как — счастье? Мне до сих пор снятся ботинки, сапоги и валенки. Вечная сырость, бельё повесить негде, над керогазом и кашу варили, и пелёнки сушили. Нет, что ни говори, а пятиэтажные дома против наших подвалов — царские хоромы. Если бы не Никита Сергеевич, люди до сих пор бы в подвалах гнили.

— Да, жаль, что он вышел на пенсию, — внимательно рассматривая щель над дверью кабинета, женщина с чёрным платком на плечах несколько раз качнулась всем корпусом вперёд. — Хороший человек был, сколько для людей добра сделал, только оно быстро забылось. А по мне, за одно то, что он лагерников возвернул, ему и в пояс поклониться надо. Вот как бывает, в апреле с юбилеем поздравляли, а в октябре — на пенсию турнули…

— Да уж… — Потерев ладонью щёку, старичок опасливо оглянулся по сторонам, и по его интонации невозможно было понять, соглашается он со словами соседки или, уклонившись от скользкой темы, предпочитает сохранить нейтралитет.

— Здравствуйте, Юрий Степанович! — Из дальнего конца коридора донеслись тяжёлые мужские шаги, и голоса больных заметно оживились.

— Юрий Степанович, а возможно ли договориться, чтобы сестра с уколами приходила к Сашеньке прямо на дом?

— Скажите, я могу попросить направление…

— Мне бы рецептик выписать…

Выглянув из-за угла колонны, Наталья обнаружила, что около двери кабинета наконец-то соизволил появиться высокий представительный мужчина в белом халате, судя по всему, её участковый терапевт.

— Явился — не запылился, — едко прошипела Крамская, и губы её сложились в маленький злобный кружок.

Наталья критически осмотрела могучую фигуру доктора с головы до ног, но, к сожалению, придраться было не к чему: халат и колпак были идеально выстираны и накрахмалены; под воротом свежей рубашки завязан тёмно-серый, вполне приличный галстук, а округлые мыски кожаных зимних сапог до блеска начищены чёрным гуталином.

Не найдя во внешности врача ничего, к чему бы можно было полноценно привязаться, Крамская с ожесточением полоснула доктора взглядом и неохотно отвела глаза в сторону. Ах-ах, Айболит прибыл, молитесь на него! Только не нужно корчить из себя святошу: плавали, знаем, на жалкую зарплату рядового участкового такой рубашечки не купишь, да и ботиночки на тебе не дешёвые…

— Мне сказали, вы в двадцать шестой крайняя?

Неожиданно прозвучавший из-за спины голос заставил Крамскую вздрогнуть. Сгустившись, тишина резанула Наталью по ушам, и она почувствовала, как, подобравшись к горлу, сердце начало судорожно выплясывать где-то в области гортани. Отхлынув от лица и рук, кровь лавиной устремилась вниз, к щиколоткам, и, обжигая подошвы, намертво приварила Крамскую к полу.

— Так вы стоите или нет? — чуть громче переспросила женщина и, обойдя неподвижную фигуру Крамской, заглянула ей в лицо.

— Ты-ы-ы? — чувствуя, как губы покрываются тоненькой сухой корочкой, скрипнув зубами, через силу выдавила Крамская.

— Не может быть! — слегка откинувшись назад, Шелестова наклонила голову набок и, глядя в перекошенное постаревшее лицо бывшей соперницы, довольно улыбнулась. — А где же телохранители мадам? Были, да все вышли?

Смерив хабалку высокомерным взглядом, Наталья обошла Любаню по кругу, словно осматривая со всех сторон раритетную вещь и, остановившись напротив, вгляделась в лицо той, из-за которой её жизнь пошла под откос.

— А я смотрю, ты не молодеешь. — Тонкие губы Крамской натянуто улыбнулись, и в выцветших глазах промелькнула искорка злорадности. — И как оно, растить ребёночка одной?

— Лучше растить одной, чем не иметь вовсе, — наполнив голос патокой, сладко откликнулась Шелестова и, увидев, как жалко дрогнули губы Натальи, поняла, что удар попал точно в яблочко. — А что касается времени, так оно для всех одинаково: в другую сторону не бежит ни для кого, только в двадцать это не так заметно, как в сорок шесть. Хотя… — Шелестова намеренно замялась, оттягивая сладкий удар, — когда наступает время думать о внуках, наверное, страшно осознавать, что после твоей смерти на земле не останется никого, кто бы тебя помнил.

— Я смотрю, ты умна не по годам. — Нарисованные стрелки бровей Крамской почти сошлись у переносицы, и между ними появилась острая вертикальная отметина, похожая на глубокий короткий шрам.

— Горе от ума бывает только у классиков, у прочих смертных горе случается исключительно от его отсутствия, — не полезла за словом в карман Шелестова.

— Свернуть чужому мужику мозги набекрень — большого ума не требуется.

— Кому — чужой, а кому — отец родной.

— Я знала Мишку тогда, когда тебя ещё мама с папой не придумали. — Оценив собственную шутку по достоинству, Наталья весело улыбнулась. Мысль о том, что она крутила с Михаилом любовь тогда, когда эта соплячка ещё лежала в мокрых пелёнках, показалась ей на редкость забавной.

— Однако это не помешало Михаилу бросить вас и выбрать меня, — спокойно откликнулась Шелестова. — За те два года, что мы были с ним знакомы, я смогла дать ему больше, чем вы за все тридцать, вместе взятых.