В жарко натопленном зале горкома было до того душно, что на лицах присутствующих выступала липкая испарина, а нейлон модных рубашек прилипал к влажным спинам мягкой стеклянной обёрткой. Ощущая себя тающими на жаре карамельками, завёрнутыми в шуршащие фантики, мужчины промокали лбы носовыми платками и, отдуваясь, терпеливо ожидали конца наскучившей процедуры.

Цветы, речи, шуршание ботинок по паркету, цепочка незнакомых скорбных фигур, — смешавшись в одно большое пятно, все звуки и цвета слились воедино и замелькали перед глазами Натальи кадрами немого старого кинофильма. Особенно не вслушиваясь в смысл произносимых слов, она стояла в центре огромной сцены, до краёв наполненной народом. Проплывая бессмысленными обрывками, перед её мысленным взором проходили лица каких-то людей, имён которых она не могла и не хотела помнить, и картинки тех мест, где она, по всей видимости, бывала, но названия которых так и не смогли отложиться у неё в памяти…

На какое-то время Крамская отключилась от того, что творилось в зале, и очнулась только в тот момент, когда поняла, что вокруг неё воцарилась мёртвая тишина. Боясь пошевелить головой, Наталья обвела присутствующих одними глазами и, изумленно глядя на застывшие, словно восковые, фигуры окружающих, почувствовала, как по всему телу побежали цепкие мурашки страха. Бросив через плечо вопросительный взгляд, Крамская нащупала боковым зрением Берестова.

— Ваня, что случилось, почему они все молчат?

— Мишка плачет, — тихий шёпот Берестова прокатился горячей колючей волной по всему телу Натальи и, оттолкнувшись вверх от лодыжек, запульсировал у горла кислой саднящей болью.

— Что? — Не веря своим ушам, Крамская подняла глаза от пола и, подавшись всем корпусом вперёд, вгляделась в лицо Михаила.

Раскиснув в духоте горкомовского зала, Крамской медленно таял, и из-под его ресниц катились настоящие крупные слёзы. Ощутив острый приступ тошноты, Наталья увидела, как перед её глазами запрыгали цветные мушки, и, завертевшись, стены комнаты стали уходить куда-то в сторону. Запрокинув голову назад, она попыталась ухватиться за что-нибудь твёрдое, но, не найдя опоры, Крамская потеряла равновесие и полетела в пустоту…


Открыв глаза, Наталья не сразу поняла, где находится, но портрет Анастаса Микояна на стене быстро вернул её к действительности.

— Тебе лучше? — затушив сигарету, Берестов прикрыл фрамугу окна и, сделав несколько шагов по направлению к дивану, остановился перед Натальей. — Может, воды?

— Не нужно. — Качнув головой, она провела рукой по щеке, как бы проверяя, реально ли всё произошедшее с ней или это дурной сон. Глухо всхлипнув, она наморщила лоб и, ухватившись рукой за кожаные перетяжки дивана, с трудом приподняла своё грузное тело. — И давно я тут?

— Минут десять-пятнадцать. — Опустившись в своё рабочее кресло, Иван Ильич отодвинул прибор с перьевой ручкой с центра стола на край и с интересом посмотрел на взъерошенную Наталью.

Накрученная на бигуди, надушенная и накрашенная, обычно Крамская выглядела по-королевски. Подтихую сравнивая видную жену заместителя со своей серенькой мышкой-норушкой, Берестов склонялся к тому, что судьба обошлась с ним не совсем справедливо. Но сейчас, бледная, с расширенными от пережитого потрясения глазами, Наталья утратила свой былой лоск. Проводя дрожащей ладонью по слипшимся завиткам жидких волос, она то и дело вздрагивала и, перебегая глазами с предмета на предмет, беспокойно поводила смазавшимися стрелками нарисованных бровей.

— Где все? — с видимым усилием произнесла она.

— Внизу. Ждут, когда ты придёшь в себя, — голос Берестова эхом разносился по огромному помещению рабочего кабинета, и Наталье казалось, что это говорит не Иван Ильич, а кто-то ещё, незримо пребывающий рядом.

— Тогда нужно идти. — Поправив волосы, Наталья потянулась за лежащей рядом шапкой. — Пойдём, нас ждут.

— Подождут, — односложно отрезал он и, вытащив ручку из прибора, застучал ею по столу.

— В чём дело, Вань? — Заправив волосы под шапку, Крамская устало уронила руки вдоль тела и ощутила под своими ладонями скрипучую кожу горкомовского дивана. — У тебя что-то случилось?

— Мне сложно об этом говорить, Наташа, Михаил был моим другом, и его тело ещё не предано земле, но другого времени для разговора у нас, вероятнее всего, не будет, — стараясь подбирать слова помягче, медленно заговорил Берестов. — Ты должна знать, вчера подписан указ о твоём выселении из квартиры, по причине несоответствия установленной норме жилой площади. Я п-понимаю, — запнулся он, — тебе сейчас не до этого, поэтому не стану углубляться во все нюансы этого постановления, скажу лишь одно: как вдове, потерявшей кормильца, тебе положена в лучшем случае двухкомнатная квартира в хрущевском доме… с подселением. — Как и все, присутствовавшие на гражданской панихиде, Берестов отвёл глаза и, стараясь не встречаться взглядом с Натальей, посмотрел в окно. — А в худшем, если не удастся подыскать ничего подходящего — комната в коммуналке.

— Спасибо, что не на помойку, — натянуто хохотнула Крамская, и лицо её жалко смялось.

— Зачем ты так? — Подняв глаза на Наталью, Берестов поиграл золотым пером и, отбросив ручку в сторону, посмотрел ей в лицо. — Поверь, я сделал всё, что мог, большего для тебя не смог бы сделать никто.

— Может быть, ты, как мой благодетель, уж заодно и присоветуешь, на что теперь жить? — зло сверкнула глазами Крамская.

— Относительно этого вопроса я тоже хотел сказать тебе пару слов. — Потерев переносицу, Берестов неловко улыбнулся, и губы его сложились маленьким бантиком. — Пока был жив Михаил, он прикрывал твои тылы, но теперь… ты сама прекрасно понимаешь… делать это некому. Я знаю, тебе это покажется диким и странным, но к любой мысли, поверь мне, со временем можно привыкнуть.

— И к чему я должна привыкнуть? — с вызовом бросила Наталья.

— К тому, что теперь тебе придётся устроиться на работу, — как о чём-то давно решённом, спокойно проговорил Иван Ильич.

— Куда? На работу? — Услышав подобную нелепость, Наталья широко растянула губы, и её брови медленно поползли кверху. — И кем же, если не секрет? Ты, Ванечка, уже приглядел мне какое-нибудь тёпленькое местечко?

— Этим тебе придётся заняться самостоятельно. — Недовольный прозвучавшей в тоне Крамской язвительностью, Берестов заметно посуровел. — Не нужно иронизировать, то, что я говорю, крайне серьёзно. В этом году вышел указ, и касается он всех без исключения. Тунеядцы, спекулянты и мошенники — все, не желающие участвовать в нормальной трудовой деятельности, подпадают под эту статью, и наказание за нарушение государственного законодательства им грозит нешуточное: вплоть до выселения сроком от двух до пяти с полной конфискацией.

— Ты хочешь сказать, этот указ каким-то образом может коснуться и меня? — не поверила своим ушам Наталья.

— Я хочу сказать, что тебе теперь придётся думать не только о маникюре, но и о хлебе насущном, — серьёзно произнёс Берестов. — Не хотелось лезть в ваши отношения, но в том, что произошло с Михаилом, половина вины лежит на тебе, Наташа. Если бы ты и эта мерзавка, его любовница, не зажали Мишку в клещи, жить бы ему ещё да жить. То, что слетел Никита, конечно, сыграло свою отрицательную роль, но, поверь, его отставка — одна-единственная капля в море других бед, правда, так уж получилось, что последняя. Ты своими руками начала пилить сук, на котором сидела, так что винить, кроме самой себя, тебе абсолютно некого.

— Ты должен мне помочь. В память о Мише. — Вцепившись за кожаные перетяжки дивана, Крамская застыла, со страхом и надеждой ожидая ответа человека, от воли которого теперь зависела вся её дальнейшая жизнь.

— В память о Михаиле я не стану тебя притеснять, — как о каком-то великом одолжении покровительственно сообщил Берестов, — хотя ради справедливости поучить уму-разуму тебя не мешало бы. Ты предала Мишку, — не скрывая отвращения, негромко процедил Иван, — поэтому от меня помощи можешь не ждать. Живи как знаешь, но помни: никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось, не переступай порога этого кабинета и старайся не попадаться мне на глаза. Моли всех святых, чтобы я о тебе забыл.

* * *

— Кто тут из вас крайний? — Брезгливо сморщившись, Крамская обвела взглядом крашенные в противный грязно-розовый цвет стены поликлиники и низенькие, покрытые дешёвеньким дерматином банкетки.

— Будете за мной, садитесь, пожалуйста, — отодвинувшись на самый край, пожилая женщина в тяжёлых круглых очках услужливо сняла с сиденья залоснившуюся клеёнчатую сумку с негнущимися выпирающими ручками и, поставив её к себе на колени, словно приглашая Наталью в гости, конфузливо улыбнулась и постучала кончиками пальцев по банкетке.

Представив себя зажатой между трясущимся полуглухим стариком и этой странной немолодой особой, с нежностью прижимавшей к свалявшейся шерстяной кофте насквозь пропитанный пылью, доисторический саквояж времён гражданской войны, Крамская в который раз за последнее время ощутила приступ надвигающейся тошноты. Неужели по ней не видно, что сидеть рядом со всяким сбродом — ниже её достоинства и что она — птица высокого полёта, исключительно волею сложившихся обстоятельств попавшая в их общество?

— Да вы не стесняйтесь, в ногах правды нет, — ни секунды не сомневаясь, что Крамская не отвечает из застенчивости, не дождавшись ответа, бесцеремонная, крашенная хной нахалка отодвинулась ещё на несколько сантиметров и, подобрав юбку, повела кривой вешалкой тощих плеч. — Доктор на вызове, а сестра без него принимать не станет, так что ещё долго, у них быстро ничего не бывает, — тоном опытного знатока пояснила она и, явно настроенная поболтать, многозначительно кивнула головой Наталье.

Не удостаивая жалкую особу ответом и стараясь ни до чего не дотрагиваться руками, Крамская отошла к дальней стене коридора. Окинув неодобрительным взглядом публику, среди которой ей предстояло провести по крайней мере час, она с досадой выдохнула. Вот привёл же Бог оказаться на таком дне! Стоять в убогом коридоре общественной поликлиники и дожидаться, как манны небесной, когда тебе разрешат войти в пропахший копеечными лекарствами кабинет участкового врача, — ещё полгода назад о таком просто не могло бы пойти речи. Опасаясь нездорового, насквозь пропитанного микробами воздуха медицинской лавочки для бедных, при жизни Михаила она не рискнула бы появиться в этом забытом Богом месте даже на несколько минут.