Поправив двойной виндзорский узел под воротником безупречно белой рубашки — он был без пиджака, в расстегнутом жилете, — Макс поймал в зеркале спальни свое отражение: блестящие от бриллиантина волосы, расчесанные на высокий, почти прямой пробор, свежевыбритый подбородок, еще пахнущий лосьоном «Флойд». По счастью, следы вчерашней драки с Фито Мостасой были едва заметны: отек на губе спал, как и синяк на скуле. Немного грима — Макс воспользовался пудреницей Мечи — помогло скрыть лиловатую отметину, все еще затенявшую подглазье.

Когда, застегнув жилет на все пуговицы, кроме нижней, он обернулся, Меча стояла в дверях, уже одетая для выхода, с чашкой кофе в руках. Он не слышал, как она вошла, и не знал, давно ли наблюдает за ним.

— В котором часу поезд?

— В половине восьмого.

— Ты все же решил ехать?

— Разумеется.

Меча сделала глоток и задумалась, глядя на чашку.

— Я так и не знаю, что там случилось ночью… Почему ты пришел сюда.

Макс вскинул руки, выставил их ладонями вперед. Мне скрывать нечего, говорил этот жест.

— Я ведь тебе все рассказал.

— Ничего ты не рассказал. Кроме того, что у тебя серьезные неприятности и потому ты не можешь оставаться в «Негреско».

Макс кивнул. Он давно готовился к этому разговору. И знал, что просто так, не задав несколько вопросов, она его не отпустит и что она заслуживает, чтобы ей на них ответили. Воспоминание о ее губах, о ее теле, сплетенном с его, затуманило ему голову, смешало мысли. Меча Инсунса была так хороша, что расставание с ней казалось почти физическим насилием. На мгновение он задумался о том, как далеко во всей этой неопределенности и неразберихе простираются понятия, очерченные словами «любовь» и «желание», о подозрении, о страхе, заставляющем его спешить — торопиться, не имея ни малейшего представления ни о будущем, ни о настоящем. Это угрюмое бегство — неведомо куда, неизвестно чем готовое обернуться — оттесняло все остальное на второй план. Прежде всего надо было спастись, а уж потом поразмыслить, насколько глубоко впечаталась эта женщина в его плоть, в его душу. Речь вполне могла идти и о любви. Макс никогда не любил прежде, а значит, сравнивать было не с чем. Может быть, это невыносимое томление, ощущение жуткой пустоты при одной мысли о неизбежности разлуки, опустошающая печаль, которая сумела вытеснить инстинкт самосохранения, и есть любовь? А может быть, и она меня любит? — подумал он вдруг. По-своему. И может быть, они с ней никогда больше не увидятся?

— Да, это так, — ответил он наконец. — Неприятности, и довольно серьезные. И кончилось дело дракой без правил. И поэтому мне было бы лучше на какое-то время исчезнуть.

Сейчас она глядела на него, не моргая.

— А я?

— А ты, полагаю, останешься здесь, как и прежде. — Макс сделал неопределенное движение, имея в виду то ли эту комнату, то ли Ниццу. — И я буду знать, где найти тебя, когда все уляжется.

Неподвижные медовые глаза были теперь смертельно серьезны.

— И это все?

— Послушай… — Макс надел пиджак. — Не люблю драматизировать, но в самом деле речь, кажется, идет о моей жизни. Да нет, не кажется. Так оно и есть. Ставка и вправду чересчур высока.

— Тебя ищут? Кто?

— В двух словах не объяснить.

— У меня есть время. Я готова слушать столько, сколько ты будешь рассказывать.

Макс, делая вид, что проверяет, не забыл ли чего, избегал ее взгляда. Он закрыл чемодан и затянул ремни.

— Хорошо тебе…. У меня вот как раз времени-то и нет. Ни времени, ни охоты. Я до сих пор все не приду в себя… Случилось такое, чего я никак не ожидал. И теперь не знаю, как с этим справиться.

Откуда-то издали, из глубин дома донеслась трель телефона. Он прозвонил четыре раза и смолк, а Меча даже не шелохнулась.

— Тебя разыскивает полиция?

— Нет, насколько я понимаю, — Макс сделал этот вывод с подобающим бесстрастием. — Иначе бы я не рискнул ехать поездом. Но обстоятельства могут перемениться в любую минуту, и я не хочу, чтобы они застали меня тут.

— Ты не ответил на мой вопрос. Что будет со мной?

В дверях появилась горничная. Мадам просят к телефону. Меча отдала ей чашку недопитого кофе и вышла в коридор. Макс спустил чемодан на пол, сумку закрыл и поставил рядом. Потом подошел к ночному столику забрать то, что там лежало, — часы, вечное перо, бумажник, зажигалку, портсигар. Он застегивал на левом запястье браслет «Патек Филипп», когда вернулась Меча. Он поднял на нее глаза — она стояла у притолоки в точности так же, как перед тем, как выйти, — и тотчас понял: что-то не так. Есть новости, и новости скверные.

— Звонил Эрнесто Келлер, мой друг из чилийского консульства, — подтверждая его опасения, с ледяным спокойствием произнесла она. — Сообщил, что ночью ограбили виллу Сюзи Ферриоль.

Макс замер, потом снова стал возиться с замком браслета.

— В самом деле? — выговорил он. — И как она?

— В добром здравии. — Казалось, в голосе Мечи перекатываются, позванивая, льдинки. — Ее не было дома, когда это случилось: она ужинала в Симье.

Макс отвел глаза, протянул руку к столику и взял «паркер», собрав все душевные силы, чтобы сохранить спокойствие. Сохранить или хотя бы сделать вид.

— Пропало что-нибудь ценное?

— Это у тебя бы надо спросить.

— У меня? — Удостоверившись, что колпачок завинчен плотно, он сунул «паркер» во внутренний карман. — Это почему же?

И, уже оправившись от замешательства, взглянул ей прямо в глаза. С полным спокойствием. Меча, по-прежнему стоя у притолоки, скрестила руки на груди.

— Избавь меня от своих уверток, экивоков и, главное, от вранья! — требовательно произнесла она. — Сейчас я не в настроении снова слушать всю эту чушь.

— Уверяю тебя, что никогда…

— Будь ты проклят. Я поняла, что чем-то подобным кончится, как только увидела тебя в тот день у Сюзи. Поняла: ты что-то замышляешь, но не думала, что дело идет об этом самом доме.

Она подошла вплотную. Впервые за время их знакомства он увидел, как темнеет ее лицо от ярости, как искажаются его черты.

— Сюзи — моя подруга… Что ты украл у нее?

— Ты заблуждаешься, Меча…

Теперь глаза ее, казалось, мечут молнии, и вся она была воплощением такой враждебности и угрозы, что Макс с трудом подавил желание отступить на шаг.

— Заблуждаюсь так же, как тогда, в Буэнос-Айресе, ты это хочешь сказать?

— Я не об этом.

— А о чем? Ответь мне. И как соотнести эту кражу с тем, в каком виде ты вчера явился ко мне… Эрнесто сказал, что, когда Сюзи вернулась домой, воры уже успели убраться.

Макс не произнес ни слова. Старательно скрывая охватившее его смятение, он делал вид, что проверяет содержимое бумажника.

— Что было потом, Макс? Если там драки не было, то где она была? И с кем?

Он продолжал молчать. Предлогов не смотреть ей в глаза больше не было, потому что Меча завладела его портсигаром и зажигалкой и закурила. Потом резко швырнула то и другое на стол. Зажигалка отскочила и упала на пол.

— Я выдам тебя полиции.

Она пыхнула дымом прямо ему в лицо, словно плюнула.

— И нечего так на меня смотреть. Я тебя не боюсь. Ни тебя, ни твоих подельников.

Макс наклонился, подбирая зажигалку. И убедился, что крышка от удара погнулась.

— Подельников у меня нет, — сказал он, пряча зажигалку в жилетный карман, а портсигар — в карман пиджака. — И это была не кража. Меня втравили в такое, чего я не искал…

— Ты всю жизнь ищешь, Макс.

— Нет… Тут другое… Клянусь тебе, на этот раз все было иначе.

Меча по-прежнему стояла почти вплотную к нему, вопрошающий взгляд ее был небывало жёсток и требователен. И Макс понял, что не сможет уклониться от ответа. Во-первых, у нее есть право узнать какую-то часть того, что произошло. Во-вторых, если оставить Мечу в состоянии такой неопределенности, это только пуще распалит ее гнев и досаду, а его нынешнее положение, и без того незавидное, сделает еще более рискованным, причем риск будет совершенно бесцелен. Ему нужно несколько дней затишья. Передышки. Дней или хотя бы часов. И тогда он, бог даст, сумеет совладать с Мечей. В конце концов, она, как и все остальные женщины, сколько ни есть их на свете, хочет только, чтобы ее убедили.

— Это было сложное дело, — сказал он, подавив желание немедленно во всем признаться. — Меня использовали. И не оставили мне выбора.

И сделал точно рассчитанную секундную паузу. Меча слушала и ждала продолжения с таким напряженным вниманием, словно от этого зависела не Максова, а ее собственная жизнь. И он, помявшись еще секунду перед тем, как рассказать остальное, решил не лукавить. Может быть, сказал он себе, это и ошибка — заходить так далеко. Но времени осмысливать уже не было. Другого выхода нет — по крайней мере, не придумывается.

— Двое убитых. Или даже трое.

Меча почти не изменилась в лице. Только губы, в которых дымила сигарета, чуть округлились, приоткрываясь, словно ей вдруг стало не хватать воздуху.

— Это как-то связано с Сюзи?

— Отчасти. Хотя нет… Связано. Целиком и полностью.

— Полиция уже знает?

— Надеюсь, что нет. А может быть, к этому часу уже в курсе. Удостовериться не могу.

Когда Меча очень медленно отвела сигарету от губ, пальцы ее слегка подрагивали.

— Это ты их убил?

— Нет, — он смотрел ей в глаза, не моргая, все вложив в этот взгляд. — Я никого не убивал.


Место малоприятное: старинная вилла с садом, заросшим кустарником и сорняками. Расположена в окрестностях Сорренто, между Аннунциатой и Марсиано, зажата среди холмов, закрывающих вид на море. Приехали на «Фиате-1300» по извилистой, изобилующей рытвинами дороге: длинноволосый сел за руль, а коренастый вместе с Максом поместился сзади; теперь они в комнате с облупившимися стенами, краска на которых почти не видна из-за раскрошенной штукатурки и пятен сырости. Всей меблировки — два стула: на один сопровождающие усадили Макса, а сами остались на ногах. На другом стуле, лицом к Максу — четвертый персонаж: землисто-бледный, густо— и рыжеусый, с беспокойными стальными глазами, припухшими от усталости или недосыпа. Из обшлагов старомодного пиджака выглядывают длинные, узкие белокожие кисти, наводящие на мысль о щупальцах кальмара.