Ее отец пил и не появлялся дома весь день. Рейчел молилась, чтобы он не явился домой ночью. В тусклом свете зари она погрузилась в «Марсианские хроники». Она была безнадежно влюблена в капитана Уайлдера и ясно видела себя на фоне безбрежного неба стоящей на берегу древнего марсианского канала. Ее мать ушла вверх по шоссе в мотель, где в офисе менеджера новый телевизор «Филко» показывал «Техасский звездный театр» низшим слоям горожан юго-западной пустыни.

После трехчасового напряжения для глаз Рейчел все-таки решила отложить книгу в сторону. У нее была менструация, и сильно болел живот.

— Через это проходят все женщины, дорогая, — говорила ее мать, объясняя все как можно мягче год назад, когда у Рейчел начались месячные. Пропустив шестой и седьмой классы в школе, Рейчел не имела понятия о том, что это называли правилами женской гигиены. Месячные положили конец ее спокойной жизни; однажды миссис Двайер нашла свою дочь рыдающей и утверждающей, что она умирает. Но потом миссис Двайер принесла коробочку с прокладками, показала Рейчел, как ими пользоваться, и попыталась с видом знающего человека объяснить, что случилось с Рейчел.

— Боль — это наш крест, дорогая. Женщины привыкли к боли. Мы терпим ее всю нашу жизнь. А иметь детей — это самая страшная боль. Вот почему у меня нет детей, кроме тебя.

— Почему? — спросила Рейчел невинно. — Почему мы должны терпеть боль?

— Я не знаю. Кое-что, кажется, упоминается об этом в Библии. Наказание, я думаю, за содеянное Евой.

— А что сделала Ева?

— То, что она ввела Адама в грех, дорогая. Он был чист перед Богом, а из-за нее согрешил. С тех пор мы, женщины, расплачиваемся за нее.

Миссис Двайер безостановочно продолжала искать связь между менструациями и рождением детей, хотя у нее это плохо получалось, потому что она сама была достаточно невежественной в этих вопросах. Так Рейчел закончила этот личный разговор, не совсем поняв, о чем они говорили.

В эту дождливую ночь она, отложив в сторону книжку, приняла пару таблеток аспирина, надеясь в душе, что ее мама задержится в мотеле из-за грозы. Если бы так случилось, то Рейчел могла бы читать всю ночь напролет, сжигая драгоценное электричество, которое они так редко позволяли себе включать.

Когда она вошла в маленькую тесную кухоньку, то поняла, что проголодалась. В буфете было довольно скудно, впрочем, как и обычно. Но в морозилке были бифштексы. Если миссис Двайер и была простой выносливой женщиной, выглядевшей, как любая другая, отчаянно пытавшаяся пересечь юго-западную пустыню, она все же обладала качеством, которое выделяло ее. Она делала фантастические гамбургеры по рецепту старой женщины, у которой работала уборщицей, когда была подростком.

— Секрет приготовления вкусной пищи, — говорила старая леди, — в специях.

Миссис Двайер посвятила всю свою жизнь приготовлению гамбургеров с мятой и тмином, щепоткой розмарина и паприки. С годами она стала в совершенстве владеть рецептом специй, ей не нужно было передавать его другим или записывать. Это было то, что она делала совершенно естественно, не задумываясь, ежедневно, как дышала. И куда бы Двайеры ни переезжали, народ всегда узнавал о гамбургерах миссис Двайер.

Это искусство она передала своей дочери. У Рейчел потекли теперь слюнки при мысли о сочном, вкусном гамбургере с кетчупом и горчицей.

Пока еда шипела на сковородке, она продолжала читать «Марсианские хроники» при свете гаснущего заката. Через несколько минут, когда «луна замораживала» капитана Уайлдера и его команду в пустынном городе Марса, Рейчел услышала звук машины, подъезжающей к трейлеру.

«Мама, наверное, замерзла и промокла. Надо согреть воду и сделать чаю», — подумала она. Но потом, осознав, что это может быть и ее отец, которого привез какой-нибудь случайный знакомый, Рейчел ужаснулась.

Он терпеть не мог книжек. Ненавидел их — это мягко сказано. И она никогда не понимала, почему.

— Это потому, что он сам необразованный, — объясняла ей мама однажды ночью, когда он выбросил библиотечные книжки в окно. — Он никогда не учился в классе выше пятого. Это выводит его из себя. Он говорит, что из-за этого не может задержаться ни на одной работе. Видеть, что ты читаешь легко и вообще хорошо…

Рейчел никогда не понимала враждебности отца по отношению к ней. Что бы она ни делала — мыла посуду, штопала, готовила обед — он все время поучал ее с хмурым недовольным выражением. У него в руках всегда была банка пива или, когда проходила проверка, бокал бурбона. Когда она видела, что его воспаленные глаза наблюдают за ней, по ее телу невольно пробегала дрожь.

С одной стороны, он был ее отцом, а с другой — незнакомым чужим человеком.

Они прожили вместе четырнадцать лет, но она не знала его. Она готовила для него обед, стирала вещи, она слышала, как он ходит в туалет, но он оставался для нее незнакомцем с большой дороги. Если верить романам, то она должна быть его «маленькой девочкой», но он, кажется, даже не замечал ее. Он приходил и уходил, как мистический дух, встающий с петухами и отправляющийся искать работу бог знает куда, в то время как ее мать ночи не спала, считая часы, выглядывая в окно.

Фактически два года назад, когда ей было двенадцать, Рейчел осознала, что мать боится его.

Нельзя сказать, что это было удивительно. То, что Рейчел, увидев однажды в далеком детстве, запомнила, продолжало случаться с нарастающей частотой. Звук его ботинок по дешевому полу, открывающаяся дверь спальни, которая сотрясала весь трейлер, затем мягкие уговоры ее матери — ненастойчивые, потому что иначе последуют скандалы и, наконец, рыдания. На следующее утро на лице миссис Двайер будут синяки; отец выбежит из дома и не появится в течение следующих трех-четырех дней. И все это Рейчел наблюдает с широко открытыми, полными непонимания глазами и переносит молча, потому что так поступала ее мать: никогда не предполагала, что ситуацию можно изменить, ведь ее мать даже не допускала такой мысли. Если не боролась ее мать, то зачем это делать Рейчел?

Но он никогда не поднимал руку на Рейчел.

Теперь девочка замерла у плиты и слушала, как мотор машины работает в такт с падающим дождем. Открылась дверь, кто-то выкрикнул «Доброй ночи!» Колеса пробуксовали в грязи, и звук мотора унесся вдаль. Шаги по деревянной лестнице. Наконец дверь приоткрылась.

Рейчел вдруг охватил страх. Испугалась ли она из-за грозы? Или потому, что у нее были месячные, из-за которых она чувствовала себя такой женственной и беззащитной? Она попятилась к крохотному кухонному столу и, не отрываясь, смотрела на дверь, сердце бешено колотилось.

Она уже догадалась, что это не мать вернулась из мотеля.

Дверь распахнулась, и у Рейчел перехватило дыхание. Отец покачнулся на пороге, потом, едва держась на ногах, ввалился, плотно закрыв за собой дверь. Он не увидел Рейчел, даже не заметил, что она находилась здесь. Стряхнув капли дождя, как какой-то лохматый пес, Дэйв Двайер прошел к буфету, достал бутылку и уселся на софу.

Когда он швырнул в сторону одну из книг Рейчел, она сказала:

— Не прикасайся к ним! — и сразу же пожалела об этом.

Его красные воспаленные глаза сфокусировались на ней.

— Чего?

— Это библиотечная книга. Если я верну ее… порванной, мне придется заплатить.

— Заплатить! Да что ты знаешь о деньгах! — взорвался он. — Ты не что иное, как чертов паразит. Если бы это зависело от меня, тебя бы замучил голод. Почему бы тебе не пойти и не поискать работу, раз ты такая взрослая девочка?

Она так испугалась, что лишилась дара речи. Он прищурился, разглядывая ее так, словно видел впервые.

— Сколько тебе теперь лет?

— Тебе лучше знать, папочка.

— Тебе лучше знать, папочка, — передразнил он ее. — Сколько тебе лет?

— Ч-четырнадцать.

Он поднял брови.

— Да ладно!

Он осмотрел ее сверху донизу Рейчел сильно пожалела об одетых шортах, обнаженных ногах и блузке Питера Пена с оторванной пуговицей.

— У тебя есть бойфренд, Рейчел? — спросил он, ошеломив ее.

Парень! Как же она могла встречаться с мальчиками, когда она все время сидит в трейлере? Кроме того, прыщавые парни ни в какое сравнение не шли с героями ее романов и римскими центурионами.

Почему-то ее молчание еще больше разозлило его. Или может, это просто был ее страх. Проявление страха иногда даже бойцовых собак заставляет отступиться от жертвы.

Он встал; она прильнула к кухонному столу.

— Где это видано, — прогремел он. — Девочка боится своего собственного отца.

Она пыталась найти в себе хоть немного мужества, хотя бы напоказ.

— Т-ты не посмеешь тронуть меня.

— Тронуть! — сказал он, смеясь. — Ха! Послушайте ее. Вечно ты со своими возвышенными словами! Тебе нравятся возвышенные слова, не так ли, девчонка?

О боже! Она продолжала пятиться назад.

А он все приближался.

— Боже, какая же ты уродина. Посмотри на себя!

— Пожалуйста, папочка, не…

— Я тебе не папочка! Как бы я мог поступить с уродливой стервой, стоящей передо мной, типа тебя!

Он был совсем близко, потрепанный, пропахший ликером, еле держащийся на ногах.

— Какая же ты дрянь. Прямо как твоя мать. Да об нее только ноги вытирать! Ну и где же моя дорогая жена сейчас? Почему она не дома и не ждет меня, чтобы ублажить меня? Боже, вы, женщины, меня просто от вас тошнит!

Он потянулся у ней. Но в первый раз промахнулся. Она отпрыгнула назад; его пальцы коснулись ее руки. Он стоял на ногах крепче, чем она думала. Во второй раз он поймал ее, предугадал ее следующее движение и больно схватил за запястье.

— Может, ты еще скажешь какое-нибудь возвышенное слово, а? Мне что-то захотелось послушать, как ты с ними ловко управляешься. Давай же, дрянь.