На сей раз он был в смокинге. Из-за этого он выглядел высоким и изящным. Даже маска выглядела уместной.

Они некоторое время танцевали, медленно и приятно, и пили вино. А затем он начал заниматься с нею любовью.

Когда они вместе лежали на кровати — Линда полностью раздетая, кроме нижней юбки — он осторожно переместил свою руку вниз к ее талии и задержал ее там, вопросительно глядя на нее. Линда затаила дыхание. Она хотела остановить его, но должна была сдержаться. Она позволила ему продолжить его исследование, под юбкой, вверх по бедру. Затем сказала:

— Подожди.

Он ждал. Он лежал на боку, одна рука была под ее плечами, другая поверх ее бедер. Его обрамленные маской глаза наблюдали за ней.

— Я… — начала она. — У меня проблема.

Он поцеловал ее и пробормотал:

— Расслабься. Пожалуйста.

Она не могла. Ее тело было напряжено, когда она чувствовала, что его рука двигается под нижней юбкой, двигается к тому месту, которого она никогда прежде не разрешала мужчинам касаться ее, за исключением двух ее бывших мужей. Когда его пальцы исследовали ее, она закрыла глаза. Ее сердце бешено билось. Она хотела остановить его, но все-таки решила пройти через это.

— Можно я посмотрю? — прошептал он.

Она кивнула и почувствовала, как нижняя шелковая юбка поднимается вверх и собирается вокруг талии. Она испытала необычное ощущение от прохладного воздуха, коснувшегося ее таза. Он слегка раздвинул ее ноги. Затем он поцеловал ее снова, его лицо находилось в нескольких дюймах от ее лица, в то время как ласкал сначала верхнюю поверхность бедер, таз и живот, чтобы расслабить ее, избавить от неподвижности ее тело. После нескольких минут Линда начала чувствовать сексуальное желание, она хотела, чтобы он вошел в нее. Но он продолжал свое исследование, заставляя ее возбуждение расти. А затем его рука двинулась дальше, до тех пор, пока она не перестала чувствовать.

— Я не чувствую это, — сказала она, ее волнение стало таять, а сексуальное желание спадать. Именно так всегда и бывает. Здесь заканчиваются любовные ласки. — Это рубцовая ткань. Я там ничего не чувствую.

Когда он не прореагировал на ее слова, когда не отстранился, как всегда делали другие, она открыла глаза и посмотрела на него. В его взгляде была нежность.

— Ты чувствуешь здесь? — спросил он.

— Нет.

— Расскажи мне, что случилось.

— Мне было два года, — сказала она далеким голосом. — Мы с мамой были на кухне. Она гладила, а я сидела на своем высоком стуле около печи. Она сказала, что это случилось так быстро, что она даже не успела остановить меня. Она говорила, что я сидела там, играя с кубиками, а в следующий момент я кричала. — Линда посмотрела в пространство. — Очевидно, я потянулась и опрокинула на себя кастрюлю с кипящей водой. Мои колени были ошпарены. Мать помчалась со мной в больницу, где ей сказали, что у меня ожоги третьей степени книзу от талии. Мне делали операции по пересадке кожи, целую серию, в течение ряда лет.

— Поэтому ты никогда не позволяешь мне трогать тебя там?

— Я боялась, что тебе будет неприятно…

Его взгляд стал удивленным.

— Почему ты так думала?

— Так мужчины реагируют на мои шрамы.

— Я — нет.

— Нет, ты — нет.

— Если бы ты не сказала мне о шрамах, я и не заметил бы их. Кто бы ни оперировал тебя, он сделал хорошую работу.

Она повернула голову, чтобы снова посмотреть ему в глаза.

— Но другие мужчины…

— Ты выглядишь почти нормально там, внизу. Твоя единственная проблема — потеря чувствительности. Но я думаю… — он снова начал двигать своей рукой. — Как, например, здесь?

— Нет.

— А это?

Она заколебалась. Затем она почувствовала, что его палец вошел в нее.

— Да, я чувствую это.

Он наклонился и поцеловал ее. Затем он сказал:

— Смотри на меня.

Она встретила его пристальный взгляд. Его глаза были темными и гипнотизировали ее. Они крепко приковали ее к себе, в то время как его рука переместилась снова, на сей раз в другом ритме.

А затем она почувствовала какое-то давление…

Она запрокинула назад голову.

— Смотри на меня, — снова сказал он мягко.

Она чувствовала, что ее напряжение растет. Что он делал? Это не сработает!

Но его нежность была неотразима. Потерявшись в глубине его черных глаз, Линда чувствовала, что ее напряжение начинает таять. Он начал пробираться глубже, и, когда он коснулся какой-то точки, она затаила дыхание.

— Здесь, — прошептал он. — Это здесь.

— Что…

— Расслабься. Не борись со мной. Позволь мне сделать это.

И затем она испытала ощущение, которого никогда не чувствовала прежде. Ее глаза расширились; она смотрела на него.

— Что ты…

— Не говори ничего, — пробормотал он.

Он прекратил движение. Они лежали на постели, неподвижные, как изваяния. Даже его рука остановилась, и все же Линда начинала что-то чувствовать там. Он нажимал на какую-то точку, больше ничего, просто нажимал на точку, о которой она ничего не знала, глубоко внутри нее. И когда он нажимал на нее, пристально глядя на Линду, она чувствовала, как от нее распространяется странная теплота, как будто ее излучала та центральная точка. Она внезапно захотела подвигаться, поскакать вместе с ним, но он не позволял ей этого.

И затем это случилось. Внезапно она вскрикнула и выгнула спину, переполненная волной затопляющего ее удовольствия.

42

Беверли Хиллз, 1983.


Что-то странное происходило в «Фанелли».

Боб Маннинг, управляющий магазином, не знал, что это было или когда впервые возникли его подозрения; — у него было только ощущение, что что-то не совсем в порядке. Он задавался вопросом, не было ли игрой его воображения то, что иногда модели-мужчины замолкали, стоило ему выйти в раздевалку; иногда ему казалось, что он ловит таинственные взгляды, которыми они обменивались. Независимо от того, что это было — воображаемое или реальное — он решил в одно особенное дождливое утро в начале февраля, когда Лос-Анджелес был скован серостью и влагой, а магазин переполнен больше, чем обычно, оставить свой кабинет и прогуляться среди клиентов.

Для человека, которому должно было исполниться семьдесят и который провел шестнадцать лет своей жизни в больнице, Боб Маннинг был в замечательной форме. Конечно, он поддерживал ее, частично потому, что от него это ожидалось, так как он был человеком, ежедневно имеющим дело с аристократией Беверли Хиллз, но главным образом потому, что он хотел восполнить те «потерянные» годы. Он очень хорошо одевался в шелковые блейзеры и шерстяные слаксы, каждое утро вставлял свежую розу в петлицу, и всякий раз когда он шел туда, где его могли заметить, он концентрировался на том, чтобы меньше хромать, с достоинством пользуясь своей тростью с серебряным набалдашником.

Постоянные клиенты «Фанелли» хорошо его знали. Многие называли его на «ты», часто обращались непосредственно к нему со своими просьбами. Часто спрашивали его мнение: «Как вы думаете, этот шарф подходит к этому пальто, или мне стоит взять красно-коричневый?»

Когда он прогуливался по магазину в это дождливое утро, кивая и улыбаясь клиентам, изящно проходя мимо влажных плащей и зонтиков, пристроенных тут и там, Боб внимательно смотрел по сторонам, стараясь заметить что-нибудь необычное.

Он заботился о магазине, которым руководил уже в течение одиннадцати лет. Боб Маннинг не распространялся о проклятой компании «Королевские фермы», новом владельце «Фанелли». С тех пор, как преподобный Дэнни Маккей купил компанию несколько лет назад, никто из Хьюстона не наведывался, чтобы проверить магазин. У Дэнни Маккея и его пасторства было теперь так много предприятий — от высотных офисных зданий до авиалинии и сети супермаркетов, — что преподобный мог не беспокоиться о каком-то маленьком магазинчике мужской одежды. Когда Дэнни Маккей завладел компанией «Королевские фермы», а вместе с ней и «Фанелли», ничего не изменилось. Существующее управление и штат были оставлены, и магазин продолжал работать как прежде. Все, что Боб Маннинг должен был делать, — это следить за тем, чтобы в штаб-квартиру «Благой вести» в Хьюстоне регулярно отсылались отчеты, где кто-то, он не сомневался, убеждался в том, что «Фанелли» приносит постоянную прибыль.

Не стоило говорить, однако, что, если Беверли Хайленд продала магазин, она больше не интересовалась им. Она попросила, чтобы Боб Маннинг сообщил ей, если Дэнни или кто-либо из «Пасторств Благой вести» когда-либо появится для осмотра. Подразумевалось, что он должен сделать это втайне, и, конечно, Боб охотно согласился. Не было ничего, чего бы он ни сделал для Беверли; он был чрезвычайно предан ей. Она спасла его, когда он достиг самой последней черты своей жизни. Она посмотрела на развалину, которой он стал, и увидела человека. Она посчитала его стоящим и дала ему работу и стимул жить. Теперь он боготворил ее.

Он остановился около стеклянного прилавка, где демонстрировались бархатные смокинги, и окинул оживленный магазин острым взглядом. Если бы хоть какая-то мелочь была не в порядке, Боб Маннинг заметил бы это.

Он нахмурился. Ему это только показалось, или он видел, как Майкл, один из их лучших моделей, тайно принимает что-то от миссис Карпентер, одной из наиболее состоятельных клиенток магазина, и кладет это в карман пальто, которое он демонстрирует?

Но, когда Боб смотрел на них, он понял, что за этим скрывалось нечто большее. Общение было кратким — женщина пронеслась мимо Майкла, сунула что-то ему в ладонь и поспешила прочь. Но в это короткое мгновение, когда их руки коснулись, произошел и обмен взглядами. Майкл и госпожа Карпентер смотрели друг на друга всего секунду, и их взгляд был заговорщицким.