Мистер Маллигэн смешал сметану с печеным картофелем и нахмурился.

— Хелен? Сколько времени ты готовила этот картофель?

Джессика раздраженно посмотрела на мать и продолжила возиться со своей порцией.

В доме семейства Маллигэн не было стен: гостиная переходила в столовую, которая продолжалась в общей комнате.

В поместье с полем для гольфа, созданном для утонченного и изысканного стиля жизни в пустыне, были гладкие мраморные полы, абсолютно белые стены, редкая мебель в мягких пастельных тонах и несколько экземпляров дорогой скульптуры. Джим Маллигэн в прошлом был бизнесменом и все время проводил на поле для гольфа, в то время как его жена посещала клубы, где играли в карты, занималась флористикой и ходила на встречи организации «Вэйт вочерс», которая оказывает услуги тем, кто хочет избавиться от лишнего веса. Все трое пили теперь кофе; на улице было слишком холодно, чтобы сидеть во внутреннем дворике и слушать журчание испанского фонтана.

В то время как Джим уселся на лучшее место и потянулся к телевизионной программе, миссис Маллигэн обратилась к дочери:

— Ты кажешься ужасно озабоченной сегодня вечером, дорогая.

— Это все из-за того дела. Я просто не знаю…

Мистер Маллигэн посмотрел на Джессику поверх своих бифокальных очков. Он был ужасно горд, когда его младшая дочь закончила Стэнфордскую юридическую школу с отличием, и планировал организовать для нее солидную практику здесь, в Палм Спрингс. Он даже обсудил это с Джоном Франклином, молодым мужем Джессики, и тому эта идея показалась привлекательной. Но потом Джессика удивила их обоих, объявив, что собирается открывать практику вместе с сокурсником где-то в Голливуде и специализироваться на законодательстве, регулирующем отношения в сфере шоу-бизнеса. С точки зрения Джима Маллигэна, это было не лучше, чем работать агентом.

— И что это за дело? — спросила миссис Маллигэн, осознавая неодобрительный взгляд мужа.

— Я представляю Латрицию Браун.

— Ту, что снимается в медицинском шоу?

— Она знает Микки Шеннона. Он направил ее ко мне.

— У Латриции Браун нет поддержки, — сказал ее отец. — Одна плохонькая актриса против мощной студии и одного из самых популярных продюсеров в Голливуде. Почему глупая девчонка не принимает их предложение? Я думаю, что они были бы чрезмерно щедры, даже предложив половину.

— Потому что, папа, — медленно произнесла Джессика, — как я уже говорила, это дело принципа. Она решила бороться с ними и попросила, чтобы я представляла ее.

— Что ты собираешься делать, дорогая?

— Я еще не до конца решила, мама. Мы встречаемся с Барри Грином в студии завтра утром.

Джессика поглядела на своего отца. Он хмурился.

Они продолжали потягивать кофе в молчании. Джессика боялась этих формальных посещений родителей — она делала это главным образом, чтобы доставить удовольствие матери. У них не было ничего общего; они с отцом никогда ни в чем не соглашались друг с другом, и ни один визит не обошелся без того, чтобы мать тем или иным образом не упомянула о бездетности Джессики. Вечер обычно заканчивался тем, что Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда она сможет уехать.

Она была более чем озабочена делом Латриции Браун и пробовала поговорить об этом с Джоном, прежде чем он уехал в Сан-Франциско. Но он не слушал.

Джессика не понимала, что было не так с профессией, которую она выбрала. Существовала реальная потребность в экспертах по проблемам интеллектуальной собственности. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и с авторскими правами, плагиатом, правами артистов и всем, что касалось книг, телевидения и кино. Но теперь она предположила, пока пила свой кофе и смотрела на часы, что ни Джон, ни отец не одобряли ее, потому что она ежедневно сталкивалась с людьми, занятыми в сфере киноиндустрии.

Она думала о встрече, которая должна была состояться завтра утром. Из-за нее она плохо спала в последнее время. За четыре недели, с тех пор как она согласилась взяться за дело мисс Браун, Джессика не придумала никакого оружия, с помощью которого можно было бы сразиться с Барри Грином и студией. Хотя в контракте не было никакого упоминания о том, что Латриция должна была оставаться толстой, тем не менее подразумевалось, что она не может кардинально изменить свою внешность без одобрения студии. В конце концов ее потеря веса не была предусмотрена в сценарии.

Еще более ухудшало дело сообщение прессы о том, что Латриции Браун были предложены щедрые отступные продюсером Барри Грином и студией. Она отклонила предложение, и, как результат, симпатия публики к ней уменьшалась. Повышение и новый автомобиль устроили бы многих людей, которые читали «Лос-Анджелес Таймс». Но Латриция решила продолжать борьбу, потому что пришло время, как она заявляла, чтобы кто-то показал магнатам студии: актеры не часть собственности, которую можно использовать и отвергать в угоду собственной прихоти.

Джессика провела весь прошлый месяц, изучая дело и пытаясь найти нить, за которую можно было бы зацепить мистера Барри Грина. Но за ним стояли деньги и власть, в то время как Латриция была чернокожей женщиной, и не имела денег, чтобы заплатить своему адвокату.

Джессика чувствовала себя Давидом, выступившим против Голиафа, и волновалась из-за того, что у нее даже не было хорошей зацепки для встречи завтра утром.

Она знала с самого начала, что это будет безнадежное дело для ее клиента. Согласно контракту Латриции студия буквально владела ею и могла делать с ней все что угодно. С формальной точки зрения, она была неизвестной актрисой; они даже могли уничтожить ее контракт, если бы захотели. Но почему Джессика решила обратиться в суд, зная, что нет никакой гарантии денежного урегулирования вопроса?

Потому что, как пылко заявила ей Латриция, пришло время, когда кто-то должен остановиться, повернуться лицом к противнику и сразиться с ним. И Джессика просто не могла противостоять вызову.

Когда ее отец взял пульт дистанционного управления и включил телевизор с экраном шириной больше метра, Джессика посмотрела на него. «Да, — подумала она, — пришло время, когда я должна выступить за правое дело».

Если бы Джессика села и действительно проанализировала мотивы, почему помогает Латриции Браун, даже не ожидая платы за свой труд, она поняла бы, почему так наслаждается тяжбой и хорошей борьбой в зале суда. Потому, что это была арена, на которой она могла встать, высказать свое мнение, и, возможно, даже победить. Противостояние адвокатам было борьбой с отцом, священниками и мужем, которым она никогда не была способна сопротивляться.

Она отвернулась от отца и удивилась, увидев, что красивое лицо Дэнни Маккея заполнило экран телевизора. Его певцы Евангелия горланили энергичный гимн, в то время как он милостиво улыбался всей Америке.

Она повернулась к матери.

— С каких пор вы смотрите Дэнни Маккея?

— Мы начали около…

— Он хороший человек, — прервал жену Джим Маллигэн. — Преподобный ратует за честность и благопристойность в нашей стране, и я стою за него горой.

— Но, папа, он утверждает, что говорит с Богом!

— Точно так же делал Джимми Картер. И Франклин Рузвельт в этом отношении поступал подобным образом.

— Какое несчастье, папа. Этот человек опасен! Считать, что Дэнни Маккей просто следует старой традиции в политике, — чистая софистика. Одно дело — обратиться к богомольной или созерцательной мысли, когда ты в чем-то сомневаешься, но совсем другое — заявлять о знании некоторых желаний Бога.

— Хелен, изображение по-прежнему нечеткое. Ты звонила в компанию кабельного телевидения сегодня, как я просил?

Джессика посмотрела на мать. Миссис Маллигэн избегала взгляда дочери.

Все трое откинулись на шелковые подушки индейцев наваджо, чтобы посмотреть, как Дэнни Маккей выкрикивает свою проповедь. Джессике было наплевать на этого человека. Она не могла понять, в чем дело, но в нем было что-то, что ей не нравилось. Его улыбка выглядела достаточно искренней, и он говорил, казалось, от всего сердца. Но он носил слишком дорогие костюмы и окружал себя крупными мужчинами, стриженными под ежик, которые выглядели скорее как телохранители, чем как религиозные последователи.

На свое вечернее выступление, которое отличалось от его ежедневной утренней программы «Час Благой вести», преподобный Дэнни всегда приглашал гостя, человека, чью жизнь тем или иным образом изменил Бог. Сегодня вечером это был известный модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами людей человек признался в своем грехе гомосексуализма и сказал, что Иисус помог ему исправиться. Это было весьма драматичное зрелище, которое окончилось с певцами Евангелия, собравшимися вокруг бедного человека, в то время как он и преподобный Дэнни рыдали на плече друг у друга.

Джессика никогда не смотрела вечернее шоу Дэнни Маккея, но слышала о нем, потому что оно было первое в своем роде, которое передавалось в лучшее эфирное время, и потому, что его рейтинги неуклонно росли. Она никогда не подумала бы, что такая фундаменталистская христианская программа соберет столь большую аудиторию. И тем не менее…

Она взглянула на своих родителей, которые неотрывно смотрели на экран. Оба были католиками.

Джессика опять посмотрела на преподобного Дэнни. Он, без сомнения, обладал некоторым обаянием. Она наклонилась вперед, зажав свою кофейную чашку в ладонях, и пристально посмотрела на зрелище, разворачивающееся на экране телевизора. Оно было невероятно театральным; но в этих объятиях и слезах был глубинный человеческий пафос, который задевал даже скептическое сердце Джессики. «Неудивительно, — решила она, — что у этого человека неожиданно высокий рейтинг». Она бы не удивилась, если бы он выиграл предварительный Нью-Хемпшир Праймери на следующей неделе.