Оз ходил вокруг меня кругами, но никак не мог найти лазейки, чтобы втереться ко мне в доверие. Я ведь с самого начала понимала, что ему нужно. Что он подбирается к Фисе. Я видела, как он на нее смотрел. То есть как старательно он не смотрел на нее. Так старательно, что этого нельзя было не заметить. А когда случайно встречался с ней глазами, то отводил взгляд, и его, похоже, током пронзало с ног до головы. Он притворялся безразличным. Он всем своим видом пытался сказать: «Да кто она такая, ваша Фиса». Но от меня он не мог спрятаться. Я-то знала, кто она такая, наша Фиса. Кто она мне и кто она ему. Я ведь сама ее очень любила…

Вот только не надо начинать, ладно? Наш доктор Р. тоже, когда до этого места в моих записях добрался, закивал головой, словно напоролся на знакомое что-то, и стал потирать руки. А потом все спрашивал меня: «А не задумывались ли вы…»

Я задумывалась. Мы обо всем в то время задумывались. И все пытались осмыслить. Нет, у меня нормальная сексуальная ориентация. Мне никогда не нравились женщины. Нет, как бы я ни любила Фису, мне никогда не хотелось ее поцеловать. И ущипнуть ее за зад тоже не хотелось, ей-богу! У меня были насчет поцеловать совсем другие желания (с нашего четвертого курса). Желания были в брюках, и с одним я даже ходила в кино. Но он меня не поцеловал. А любовь к Фисе — это совсем, совсем другое. Я не могу объяснить, в чем она состояла. Не то чтобы я считала ее умнее или красивее себя. Нет. Иногда даже наоборот. Не то чтобы я готова была умереть за нее. Не то. Но мне часто хотелось, чтобы время, которое мы проводили вдвоем, длилось бесконечно. Ветка и Марго никогда не были мне так близки, и я порой ревновала, когда кто-то из них заявлял на Фису права. Я страдала. Как несчастный ревнивец, лишенный прав на свою возлюбленную. А Фиса любила всех сразу. Всех по-своему. Она впадала в детство с Веткой, устраивала дни всепоглощающей лени вместе с Марго, вела бесконечные интеллектуальные разговоры со мной. Поэтому я считала, что мы с ней роднее.

Но несмотря ни на что, в нашей комнате всегда царило всеобщее взаимопонимание. Это было даже не понимание с полуслова. Мы вполне могли бы обойтись и без слов. Мы дышали как-то одинаково. Не то что по-солдатски, дружно: вдох-выдох. А так, что дыхание каждой было музыкой, и четыре дыхания в одной комнате переплетались в неповторимую мелодию.

Я и сейчас помню эту музыку. Вот, например, утро. На улице что-то хлюпающее и холодное. Не то весна посреди зимы, не то зима посреди весны. Марго расчесывает свои длиннющие волосы, которые за пять лет распустила только однажды при экстремальных, как ей казалось в тот момент, обстоятельствах. «Это вам не планетарий!» — говорила она и делала на затылке «гулю». Ветка варит кофе. Никто никогда не пытался вырвать у нее эту привилегию. Фиса включала магнитофон и полностью погружалась в звуки, двигаясь им в такт. Я устраивалась поудобнее за маленьким зеркальцем. Быт. Обыкновенный быт. Но дыхание! Оно уже начинало свою оркестровку, оно творило чудеса…

Однажды мы с Озом сидели вместе на лекциях. Пожалуй, он уже сознавал, что моего расположения ему не видать как своих ушей, но все-таки по инерции терся где-то рядом. Мы не разговаривали, но внутренне, похоже, вели пренеприятнейшую беседу: «Ну что, сидишь?» «Да так, сижу…» «Думаешь, я не понимаю, зачем ты ко мне сел?» «Просто так сел. Мне все равно, где сидеть. Почему бы не с тобой?» «Если все равно с кем — то лучше бы не со мной. Но я думаю, тебе совсем не все равно». «Да? И что же я здесь забыл?» «Ты не забыл, дорогой. Ты все прекрасно помнишь. У тебя в голове одна, но пламенная мысль засела — про Фису. Ты не знаешь, как к ней подобраться. Ты только об этом и думаешь». «Молодец, все знаешь». «И самое смешное, что все это зря. Не нужен ты ей!» «Посмотрим». «Посмотрим. Только смотреть я буду. Смотреть и смеяться. А ты будешь беситься и страдать. Ты ведь и так уже на последнем издыхании. Все перепробовал. И Марго, бедняжку, приручил. И Веточку облапошил». «Все знаешь…» «Разумеется. А ты, похоже, про лису и виноград не читал. Не видать тебе нашей Фисы, как своих ушей! Никогда! Ну? Что будешь делать?»

Мы молчали. Мы всего этого друг другу не сказали. Только на последней ноте нашего внутреннего диалога, когда в моих словах зазвенели металлические нотки злорадства, Оз вдруг повернулся ко мне — на самом деле повернулся — и сказал:

— А ведь ты не любишь ее!

— Что-о-о-о?! — потянула было я, но тут прозвенел звонок, и он быстро взял свой портфель и вышел.

Я? Ее? Не люблю? Нет, с чего это он? Не знает, как ударить, бьет наотмашь? Я не люблю Фису?! Да ну, что я всполошилась так. Оз всех чем-то пугает. И меня нашел чем испугать. Вот гад! Ладно, главное — не выходить из себя. Не обращать на него внимания и не злиться. Спокойно, Тоша, спокойно!

Только почему же он все-таки это сказал? Мне нужно было с кем-нибудь поделиться своим негодованием, и я отправилась искать Марго.

Марго играла в нарды со старшекурсниками. И всегда выигрывала. Те злились, но виду не подавали. Пытались шутить. Выходило плохо.

— Ты скоро? — спросила я, подойдя.

— Уже разгромила, — ответила она. — Сейчас перерыв десять минут. Ты чего?

— Пойдем на подоконник…

Надо сказать, что на каждом этаже нашего безумного общежития было только два подоконника, между которыми пролегало метров триста коридора. Один из них назывался «северным», а другой — «южным». На этих многострадальных подоконниках люди встречались и расставались навсегда, ругались и мирились, целовались и философски курили, поглядывая в окно. Подоконники были местом особенным, как алтарь в церкви. Все самое важное решалось обычно там, и людей возле подоконников никто не беспокоил. Это как в детской игре: «Чур, я в домике!»


Я рассказала Марго все дословно. То есть весь тот диалог, который мы не провели с Озом, и его слова, которые он произнес вслух.

— Ну и что ты об этом скажешь? — я все еще кипела от возмущения.

Марго задумалась, потягивая носом, словно вчувствовалась опять в эту чужую сложную игру, в которой она не имела сил не участвовать.

— Оз что-то затевает все время…

— Это и коту ясно.

— Я думаю, Фиса все понимает. Она его насквозь видит.

— Да я не про то… Я что, Фису не люблю, что ли? Ты никогда ничего подобного за мной не замечала?

— Что? — мысли Марго явно были сосредоточены на чем-то совсем другом. — Да брось, что ты. Озу просто хотелось вывести тебя из равновесия.

— Это что, стиль?

— Похоже, пока стиль.

— А тебя он вывел из равновесия?

— Похоже… Я почему-то все время теперь волнуюсь за Фису.

— А как он тебя вывел?

— Он мне словно сказал: «А, подруга, интересно наблюдать за чужими страстями! Сама-то боишься…»

— Ну и что ты?

— А что я? Я действительно боюсь…

— Чего?

— Его боюсь. Страстей боюсь. За Фису боюсь. Он очень странный, этот Оз. С одной стороны — предельно проницательный, а с другой — ничего не видит. Гонится за Фисой с закрытыми глазами, а если бы открыл — поискал бы себе другой объект для охоты.

— А что у него к Фисе такое странное?

— Похоже, когда они встретились, Оз в отношении нее ослеп, оглох и ополоумел.

— И чего он от нее хочет?

— Не знаю. Чтобы смотрела на него с умилением, с обожанием, с любовью.

Мы помолчали. Потом Марго спросила:

— А ты представляешь, чтобы Фиса так на кого-нибудь смотрела?

И мы опять замолчали. Я пыталась представить, и ничего не выходило. Ни на кого Фиса так не смотрела.

— А что будет, когда она на кого-нибудь так посмотрит?

— Знаешь, мне даже представить это страшно…

В принципе мы редко обсуждали Оза. Он бывал у нас почти каждый день, но мы не придавали этому особого значения. К тому же жизнь шла своим чередом, и в ней по-прежнему было множество самых разнообразных вещей, которые интересовали нас куда больше, чем его визиты или он сам. Только Марго стала относиться к нему немножко иначе. Она теперь разговаривала с ним как с ребенком или душевнобольным: обстоятельно и стараясь не обидеть. Он спрашивал, а она спешила с ответом. Спешила, потому что видела, как Фиса лежит на кровати не шевелясь и совсем не собирается отвечать ему. Но выходило только хуже. Оз ведь тоже понимал эту ее поспешность. Выходило так, что если Марго не ответит ему, то все могут и промолчать. Ветка — потому что задумалась в очередной раз о чем-то своем, я принципиально, а Фиса потому, что он для нее — пустое место и она даже не желает быть с ним немножко повежливей.

Марго говорила потом, будто чувствовала, что Оз пришел не просто так и просто так не уйдет. Потому что он маньяк. А маньяк — это человек, который не способен ничего понимать. Вот как Оз не способен понять, что Фиса его никогда не полюбит. И как бы он ни старался прошибить стену лбом, он этого никогда так и не поймет. Но пока он поймет, что никогда не поймет этого, он будет это себе как-то пытаться объяснить, как-то подстраивать весь мир под себя. И неизвестно, во что его объяснения выльются.

Постепенно сокурсники стали считать Оза нашим закадычным другом. Посудите сами. Он ходил для нас в магазин, он мог прийти в любое время, достать кофе, смолоть его, осведомиться, кто присоединяется, и пойти варить. Даже если все отказывались, он варил кофе себе, пил, листая какую-нибудь интересную книгу. А потом мог уйти не попрощавшись и в этот день уже больше не появляться. Он чувствовал себя у нас как дома. То есть так, возможно, могло показаться кому-то со стороны, кому-то, кто не старался разобраться в наших взаимоотношениях. Но наш мир замкнулся незадолго до его появления — все места были заняты. Мы были родными, а он — троюродным родственником. Но его и эта роль устраивала до тех пор, пока наша маленькая семья состояла только из нас четверых.