Осенью я обратила внимание на молодого человека с серо-зелеными глазами — Александра Дюжарье, близкого друга Дюма. Он был порывист, стремителен в движениях, остроумен, улыбчив и недурен собой. В свои двадцать лет он уже являлся владельцем «Ла Пресс», самой читаемой парижской газеты. Высокий, худой, темноволосый, с густыми бровями и мужественным подбородком, в салонах французской столицы он был весьма заметен.

Мы с ним были схожи: оба мы, каждый по-своему, сами лепили свою судьбу. В первый раз оказавшись наедине, мы подняли друг за дружку бокалы с шампанским.

— Вы — карьеристка, — улыбнулся Александр.

— А вы — парвеню[41]! — засмеялась я.

Среди прочих многочисленных поклонников Александр выделялся тем, что ухаживал чрезвычайно нежно. Если другие забрасывали меня букетами роскошных роз, то он дарил букетик трогательных фиалок. Однажды он принес одну-единственную маргаритку, в другой раз — лист, от которого осталось лишь тонкое кружево прожилок. Спустя несколько недель после нашего знакомства я переехала в квартиру, соседнюю с квартирой Александра.

Романист Дюма не одобрил поведение друга.

— Разумно ли это? Зачем заводить любовницу, а потом держать ее под боком, точно жену?


В доме 39 по улице Лафит у нас с Александром началась новая жизнь. Мы с ним отлично дополняли друг друга: где я была напориста, он медлил; когда я волновалась, он оставался спокоен. Мне с ним было так хорошо, что впервые за последние полтора года я утратила бдительность и перестала следить за тем, чтобы неизменно оставаться благородной испанкой — донной Монтес. Когда в результате моей беспечности выплыла неприглядная правда, Александр только весело посмеялся. В тот день мы были у меня, отдыхая после обеда; шторы были задернуты, в камине пылал огонь, два бокала мадеры в свете лампы казались полны жидкого янтаря.

— На самом деле я не вдова, — созналась я, — а разведенная жена.

— Да будь у тебя хоть десять мужей, мне было бы все равно, — объявил Александр.

— А в Пруссии меня обвинили в оскорблении действием офицера.

Он широко улыбнулся:

— Ma chere[42], ты этим прославилась.

Я прикусила губу. Затем продолжила:

— Но меня к тому же называют прелюбодейкой и мошенницей.

— Ты — женщина из плоти и крови. Какое же в этом мошенничество?

— Ты знаешь, что меня выгнали из Польши.

Александр схватил меня в объятия и пылко поцеловал в шею.

— Мы печатали об этом статью в «Ла Пресс». Ну, что тут скажешь? Их потеря — моя находка.

Я упорствовала в саморазоблачениях:

— Мой муж — британский капитан и служит в Индии, а вовсе не герой Испании.

— Тогда ничего удивительного, что ты от него ушла.

— Ты не принимаешь меня всерьез! — вспылила я. — Тебе вообще на меня наплевать!

В ответ Александр прижал меня к себе, целуя глаза, кончик носа.

Хотя я рассказала ему все, он поклялся, что его любовь безгранична. Александра даже ничуть не расстроило, что я оказалась не благородной испанкой, а наполовину ирландкой.

— Я люблю тебя, а не страну, где ты родилась.

Я перестала мечтать о будущем; теперь я наслаждалась настоящим — каждым днем, каждым часом. Мне нравилось смотреть на Александра, когда он спал; его длинные темные ресницы лежали на щеках. Я обожала наблюдать, как он — высокий, длинноногий — ловко пробирается в толпе. Когда он, еще полусонный, пил с утра кофе, у меня от нежности щемило сердце. А когда он в кафе, с чувством жестикулируя, рассуждал о политике, мне хотелось протянуть руку и погладить его узкие худые пальцы.

Однажды вновь собравшись в тир, я полагала само собой разумеющимся, что Александр захочет меня сопровождать. Однако он недоуменно спросил:

— С какой стати женщине браться за пистолет и стрелять?

Тут уже в свою очередь удивилась я.

— Я могу за себя постоять; а ты?

— Я не умею стрелять. И надеюсь, мне в жизни не придется это делать.

Взволновавшись, я принялась настаивать, что он непременно должен отправиться со мной в тир. Дуэли в то время случались нередко, особенно среди представителей «четвертого сословия». Я не сомневалась, что рано или поздно владельца популярной газеты вызовут на дуэль.


Когда мы прибыли, народ в тире расступился, пропуская нас. Незадолго до того шел сильный дождь, на земле стояли лужи, и все еще моросило. Пока господа целились, слуги держали над ними большие черные зонты. У одних стрелков были ружья, у других — пистолеты. В большом белом шатре двое сражались на шпагах. В воздухе висели густые клубы порохового дыма, и пахло мокрыми опилками; красно-белые мишени были испещрены следами пуль.

Александр не лгал, говоря, что совсем не умеет стрелять. Если каждый мой выстрел был точен, то Александр попадал в цель один раз из семи, да и то если мишень была в человеческий рост.

— Давай я тебя научу, — предложила я.

Он покачал головой.

— Хотя бы научись фехтовать, — попросила я, не на шутку встревоженная.

Он пожал плечами.

— Если меня вызовут, так тому и быть. Я готов принять неизбежное.


В ту зиму в Париж приехала София — за покупками. Мы с Александром отобедали в ресторане с ней и герцогом Аргилльским, который оказался совладельцем двух каких-то газет. За обедом мужчины много рассуждали об опасностях коммунизма — новой радикальной теории, которая оказывала немалое влияние на умы и в Лондоне, и в Париже. Я с изрядной долей самодовольства улыбнулась сидящей напротив Софии, которая выглядела такой ухоженной и красивой в своем льдисто-голубом шелковом платье с горностаевой оторочкой. У нее дернулся нос — а потом губы расползлись в неудержимой широкой улыбке.

На следующее утро она приехала в гости, и мы поздравили себя с тем, как ладно у нас складывается жизнь. Мы обе покинули рамки почтенного общества, однако же, вопреки всем зловещим предсказаниям, ничего страшного с нами не случилось. В среде художников, писателей и журналистов, с которыми мы общались, не слишком пеклись о нравственности. Мы с моей милой подругой были молоды, желанны и не обременены заботами. О чем еще нам было мечтать?

Расположившись в будуаре, мы с Софией чокнулись бокалами с шампанским. Время было раннее — часы едва пробили полдень, однако нас это не смущало, а шампанское так радостно играло в хрустале.

— Ну, и вот мы в Париже! — объявила София.

— В школе мы это себе представляли иначе. Как ты думаешь, сойдет?

— Более чем, — заверила моя подруга.

— Обе мисс Олдридж гордились бы, услышав, как великолепно мы тут говорим по-французски.

Я шутила, однако София вдруг спросила меня совершенно серьезно:

— Разве ты порой не чувствуешь себя несколько неуверенно?

— Уж не собралась ли ты замуж? — встрепенулась я.

— Об этом, конечно, речь не идет. У Чарльза уже есть жена. Однако замужество — один из способов обеспечить себе будущее. Ты-то как — не собираешься?

— Мне нравится думать, что когда-нибудь мы с Александром, возможно, поженимся.

София удивилась:

— Разве он не католик?

Я пожала плечами.

— В сущности, мы с ним об этом не говорили. Но я уверена, что Александр женился бы на мне, если б мог.

— Вряд ли мать ему бы позволила.

— Это мелочи, — от души улыбнулась я и вновь наполнила бокалы шампанским: — Давай выпьем за чудесное настоящее. За каждое бесценное мгновение!

Наши бокалы зазвенели, соприкоснувшись; София улыбнулась, однако в глазах таилась грусть.

Когда она ушла, я перебрала в памяти то, что мы сказали друг другу. Ну да, конечно, я могла бы спросить Александра насчет женитьбы прямо сейчас. Только зачем? Едва ли эта тема добавит нам радости; а мы и так совершенно счастливы, сказала я себе и решила не портить дело.


Следующей весной меня пригласили в труппу театра «Порт Сен-Мартен». На своей премьере я исполнила жизнерадостную польку, затем — роскошную чувственную мазурку. Зрители пришли в неистовство — они бешено аплодировали, кричали и топали. Сцену завалили цветами; ступить было некуда. Не напрасно я целый год брала уроки у крайне требовательного балетмейстера. Теперь я танцевала с большей четкостью, легкостью и грацией. Зрители оценили это сполна.

После выступления, в уборной, я послала воздушный поцелуй своему отражению в зеркале. Жизнь прекрасна! Вчера мы с Александром отметили устрицами и шампанским наши первые полгода, проведенные вместе. Поскольку я принята в труппу «Порт Сен-Мартен», могу рассчитывать на постоянный заработок. Мне уже вполне осязаемо представлялась долгая счастливая жизнь — словно разматывалась бесконечная шелковая лента, розовая и блестящая.

После окончания спектакля ко мне пришел Александр, желая поздравить с успехом. Я встретила его широкой улыбкой:

— Как мы это дело отметим?

— Извини, — огорошил он, — у меня встреча в «Трех прованских братьях». Деловая.

Моя улыбка померкла, однако я нашлась:

— Тогда я поеду с тобой.

Александр решительно помотал головой.

— Почему это вдруг нет?

— Я запрещаю, — ответил он, чем сильно меня озадачил.

— Если ты можешь встречаться с такой компанией, то и я, разумеется, тоже.

— Ты — выше их всех. Это в последний раз. Обещаю, что больше не оставлю тебя одну.

Делать нечего; пришлось его отпустить. Я понимала, что Александр имел в виду. Пусть репутация у меня скандальная, вовсе ни к чему вдобавок пятнать ее встречей с дамами полусвета. Усевшись к туалетному столику, я задумалась. Вот уже несколько недель подряд Александр какой-то не такой — напряженный, взвинченный, нервный. Что с ним, хотелось бы знать.