Лиза сидела на диване в гостиной лондонского дома Дорофеевых, где жила уже шестой день — они окружили ее вниманием и заботой, всегда готовая помочь Катя и, как ни странно, смягчившийся Сергей. Они были в городе на каких-то важных переговорах, а Лиза находила утешение в компании полуторагодовалых малышей и Евгении Рудольфовны, Катиной мамы. Удивительно, но совсем скоро она возьмет на руки собственного малыша и не будет счастливее матери на свете. Уже завтра станет понятно, мальчика Лиза ждет или девочку, а пока можно мечтать о том, что ей будет чудесно и с тем, и с другим.

Закрыла глазки и мгновенно уснула маленькая Арина — чудесная крошка с глазами Сергея и Катиными губками бантиком, ее брат с нахмуренными отцовскими бровями еще немного повозился и тоже засопел на руках у бабушки.

— Отнесу их в детскую, — сказала Катина мама, — А потом вернусь к тебе.

— Хорошо, — кивнула Лиза, погладив Арину по круглой попке.

Евгения Рудольфовна была именно тем человеком, с кем стоило поговорить, лучшая подруга своей дочери и самой Лизы, эталонная мама, как они в шутку называли ее. В сорок лет она осталась одна — конструктов самолетов, мать самой умной девочки на свете и еще вчера счастливая жена быстро сколачивающего капитал мужа. Обыкновенная история. За прошедшие двадцать два года она создала успешный модный бизнес, вырастила и выучила свою умницу-дочь, а сейчас радовалась внукам, не забывая поддерживать дела на самом высоком уровне. По словам Кати, ее мама до сих пор любила бывшего мужа, хотя он и оставил ее без денег и помощи, вычеркнув из своей жизни не только мать, но и дочь.

— Лиза, съешь что-нибудь? Может быть, салат или чай с творогом? — привычка заботиться о каждом, кто попадал в орбиту их внимания, была у Кати с мамой семейной чертой.

— Не хочу, спасибо, — отказалась Лиза. — Кажется, я и так только и делаю, что ем.

— Ты просто не видела, сколько ела Катя!

— Мне так жаль, что меня не было в Москве, когда Катя была беременна и когда у нее были трудные дни.

— Я думаю, именно то, что Катя с Сергеем остались одни в тот момент, когда им следовало поговорить и либо поверить друг другу и остаться вместе, либо разойтись в разные стороны, очень помогло им, — Евгения Рудольфовна до сих пор с болью вспоминала, как страдала ее дочь от нелепого расставания с мужчиной, которого любила.

— Вот так всегда и получается, что самое главное — поверить, — вздохнула Лиза. — Я очень хотела поговорить с вами об этом, но думала, как к этому подойти, может быть, вам не хочется вспоминать что-то свое.

— Говори, Лиза, ты знаешь, как я отношусь к тебе. И, наверное, уже довольно давно я вспоминаю все без сожалений.

— Я вот все думаю, способен ли человек простить другому предательство и боль и пойти рядом с ним дальше? Простить по-настоящему, не возвращаясь к прошлому при малейшей обиде? Или это утопия?

Евгений Рудольфовна помолчала пару секунд, и Лиза успела пожалеть, что начала этот разговор, в конце концов, это решение она должна принять только сама.

— Человек может простить, я верю в это, хотя еще лет десять назад ответила бы тебе категорически «нет», а сейчас думаю, что утопия — это, наоборот, невозможность прощать. Мы слишком редко встречаем в своей жизни людей, с которыми хотим быть рядом, с которыми чувствуем, что это именно то самое, а потом совершаем ошибки, копим обиду, думаем, что наши поступки расценены другим как предательство, а, может, и они и были предательством, — Евгения Рудольфовна замолчала и было видно, что ее мысли обратились в прошлое. — Потом уходим прочь, — продолжила она, — И начинаем новую жизнь и часто эта новая жизнь хороша, так было у меня. Уход Катиного отца был бесповоротен и здесь не о чем жалеть, но такие случаи неуниверсальны, стопроцентное предательство случается не каждый день, но и его можно простить, если этого хотят оба. Прощение — это дело двоих, но часто один не дает другому шанса, а другой не решается его попросить. Наверное, я говорю слишком сумбурно, — Евгения Рудольфовна вздохнула. — Я никогда и ни с кем не говорила об этом. Я хочу сказать тебе самое главное: Лиза, обида и предательство — это только этапы отношений, но не их конец. Я думаю, ты уже простила Алексея, а теперь беспокоишься, захочет ли он простить тебя. Не делай выбор за него, не принимай никаких решений, кроме решения дать ему шанс.

Глава 30

Алексей пытался осмыслить происходящее — он был беспомощен, прикован к постели, лишен возможности принимать решения, он едва мог произнести пару слов, чтобы из горла не вырывались ржавые хрипы, и никто не мог или не хотел сказать ему, как долго это будет продолжаться. Спасибо отцу, тот, по крайней мере, честно объяснил, чем вызвана вся эта адская боль в его теле. Алексей чувствовал себя так, словно ответил разом за все прегрешения с младенчества и до последних минут, казалось, на его теле не осталось ни одного фрагмента кожи, который бы не испытывал боль, он был скован по рукам и ногам, спеленат как младенец и радовался даже такой мелочи, как возможность глотать самому, а не получать еду через трубку. Но на самом деле, все это было не так уж и важно: он дышал, думал, видел и мог ходить, так ему говорили. Любая боль конечна, а шрамы он как-нибудь переживет, было бы гораздо хуже, если бы в огне пострадала Настя, красивая женщина, она бы считала, что ее жизнь завершена.

Самыми страшными были вовсе не физические последствия аварии, у него была семья, были деньги, и не было женщины, которую было бы жаль отягощать хлопотами с обезображенным мужем. Страшнее было другое — время неумолимо бежало, а вопрос с Сюнкити так и не был решен. То решение, которое он принял, было его персональной ответственностью и не могло быть перепоручено никому другому. Конечно, Алексей не собирался делать все сам, но и представить не мог, что финальный акт этой драмы произойдет без его ведома.

Неопределенность с Сюнкити рождала страх — за Лизу, маму и Марину, и если последних двух он видел, то о Лизе никто не желал говорить, и она оставалась в памяти лишь печальной фигурой из его обрывочных снов.

— Мне нужно позвонить, поговорить с Шумским, — шептал Алексей, имея в виду Василия Петровича, которому можно было поручить хотя бы собрать информацию об улаживании вопроса с Сюнкити.

— Потом, сын, потом, — тоже отчего-то шепотом говорил его вдруг постаревший отец.

— Через неделю встреча в Гонконге, мне нужно быть, — пытался достучаться до него Алексей, но тот только сочувственно кивал головой.

Он был обожжен до состояния стейка средней обжарки, но не сошел с ума, и должен был быть в курсе своих дел.

— Отец, мне нужно, — требовал Алексей и без сил проваливался в полунаркотический сон.

У нее будет мальчик, сын, маленькое чудо, пусть у него будет ум Алексея и его внешность, пусть рядом с ней всегда будет маленькая копия любимого мужчины.

Мальчик — так радостно, именно так, как Лиза и хотела, — наследник Корнилова. Было бы чудесно иметь дочку, и если бы она посмела мечтать о втором ребенке — им бы точно была дочка: мамина радость, которая вила бы из отца веревки и донимала старшего брата. Конечно, купленные в Милане платья мальчику не подойдут, зато она еще раз с полным правом пройдется по магазинам. Лиза сидела в гостиной у Дорофеевых, считая место в углу дивана практически своим. В доме у Кати и Сергея была какая-то удивительная обстановка, любви, уюта и комфорта, которая обволакивала тебя сладкой ватой и не желала отпускать, хотя Лизе уже следовало подумать о возвращении в Милан, но она все медлила, оттягивая отъезд, а, главное, откладывая на потом встречу с Алексеем, которая была неизбежна и с неизбежностью влекла трудный разговор.

— Ну что ж, значит, мальчик, — проговорила Катя, усаживаясь рядом с Лизой. — Давай съешь савоярди, я бросила работу, чтобы испечь эти печенья, — рассмеялась подруга. — А это что-нибудь да значит!

— Мальчик, ответила Лиза. — Катя, не хочу я печенья, я и так прибавила уже четыре лишних килограмма.

— Да, брось ты! Беременность — это то блаженное время, когда можно не беспокоиться о килограммах, это же индульгенция, ты разве не знала? — Катя взяла из вазы печенье и, томно улыбаясь, откусила его.

— Ты улыбаешься как довольная порочная кошка, — Лиза с интересом наблюдала за отношениями Кати и Сергея, удивляясь их теплу, доверию, тому, как Дорофеев мирится с Катиными ехидными усмешками и смотрит на нее с любовью во взгляде.

— Порочных кошек не бывает, — парировала подруга, — Они просто не знают, что за прелесть эта порочность.

— Ну а ты знаешь?

— Знаю, конечно. Ладно, слушай, давай серьезно, — изменила тему разговора Катя. — Когда ты пойдешь к Алексею? Когда скажешь ему?

— Я не знаю, — сникла Лиза. — Он же только вчера пришел в себя, может, ему рано со мной говорить?

— Лиза! — строго посмотрела на нее Катя.

— Ладно, может, это мне рано с ним говорить. Я не знаю, — Лиза встала с дивана и сделала несколько шагов по комнате. — Я знаю, что хочу ему все рассказать, знаю, что нужно это сделать, но не знаю как. И каждый день становится все сложнее, я просто не знаю, что делать! — она подошла к окну. Где-то вдали жил своей жизнью большой город, лежал под проводами капельниц и слоями бинтов Алексей, мучился от боли и неизвестности, а она была так близко и так далеко. Ей так хотелось увидеть его, хотя бы мимолетно дотронуться до него, и было так страшно это сделать.

— Лиза, тебе страшно, но ты же понимаешь, что должна, чем дольше ты тянешь, тем сложнее, — Катя подошла к подруге и ласково приобняла ее. — Мне так нравишься беременная ты, — сказала Катя, — Ты красивая и нежная, ну и пухленькая немного, конечно, — она рассмеялась. — Это меня с тобой примиряет.