Едва завершилось совещание, из которого он не вынес ни одной дельной мысли или фразы, хотя сам настаивал на его проведении, Корнилов пригласил Челышева в свой кабинет:

— Дмитрий, подготовьте все необходимые документы для того, чтобы назначить Елизавету Максимовну генеральным директором компании, управляющей «Весной», — Алексей даже не считал нужным запоминать, как называется этот его вновь приобретенный актив. — Включите в ее трудовой договор условие о выплате ежегодного бонуса, право единоличного принятия решений по всем вопросам, которые допускает законодательство, и остальное, что необходимо. Идите.

Вот так все просто — Корнилов делал подарок Лизе и освобождал самого себя от угрызений совести, которые продолжал испытывать за то, что произошло при его участии семь лет назад, и за то, что творила Лиза сейчас. Алексей мог подарить ей «Весну», но отчего-то понимал, что такой подарок не будет принят, как бы ни была Лиза корыстна, или, наоборот, опасался, что она с радостью согласится, а это еще больше разочарует его.

За Челышевым давно захлопнулась дверь, а Алексей продолжал смотреть ему вслед — вот и еще один вопрос решен. 25 декабря — вот такой вот для Лизы рождественский подарок, о котором она узнает уже после Нового года, когда все формальности будут завершены.

— Все же хорошо, что у нас нет привычки праздновать Рождество, — некстати подумал Алексей, — Пришлось бы отвлекаться и еще на один лишний день выпадать из работы, а это совсем ни к чему. Достаточно и того, что он отказался от Нового года с родными на Сент-Барте, выслушав огорченные вздохи матери и раздраженное бормотание сестры. Корнилов отговорился делами в Лондоне, а вездесущая Марина спросила, не связаны ли эти дела с попыткой заменить Лизу. Алексей промолчал, не желая ни ссориться с сестрой, ни объяснять ей что-либо.

До отказа заполнив делами предновогодние дни, Корнилов дневал и ночевал в офисе, возвращаясь домой в тот час, когда даже забитые в праздничной гонке московские дороги, становились свободны. Он не был озабочен вопросами покупки подарков, не думал о том, как и где будет отмечать Новый год, — Алексей лишь смотрел на все происходящее вокруг с легкой презрительной усмешкой. Еще один повод произнести лживые пожелания, вытребовать заветные меха или бриллианты — вот что такое этот праздник. Сначала он вовсе не собирался делать какую-то разницу между 31 декабря, 1 января или любым другим днем в году, но потом все же решил, что провести новогоднюю ночь с Настей в люксе отеля Claridge’s — не худший вариант, а наутро можно снова погрузиться в дела.


Ла Скала прекрасна! — какая глупая фраза, которую мог написать неумелый школьник, силясь начать сочинение на тему искусства. И все же Ла Скала прекрасна, как ожившая сказка, как яркая картинка из позапрошлого века, как сцена в костюмном кино.

Узкие улочки, обступившие скромный фасад театра, не могли вместить сияющие автомобили и нарядную толпу, казалось, вся Италия в этот день переместилась в Милан. Лиза проснулась в шесть утра и не находила себе места до выхода из отеля, казалось, она не волновалась так никогда: предвкушение праздника, возбужденное обсуждение прически и макияжа в салоне красоты, сияющие бриллианты, ну и пусть их подарил Корнилов, — сегодня она забудет о нем и насладится происходящим.

Спектакль разворачивался на сцене и в зрительном зале, не зря считалось, что публика — это абсолютная величина, главный персонаж Ла-Скала, особенно в день открытия сезона. Лиза вошла в ложу в сопровождении Бруно, в темно-синем платье Marchesa из тафты с вышивкой по лифу и пышной юбкой как с полотен позапрошлого века, она сама себе напоминала какую-то волшебную девушку, а не беременную женщину с массой проблем. Огромный сверкающий зал, роскошь в каждом движении и жесте, имперский занавес, предупредительный Бруно рядом с ней, повсюду лица, которые Лиза видела на первых полосах газет, причем не только итальянских. Занавес обнажает сцену, мрачноватый «Лоэнгрин» Вагнера — отнюдь не та музыка, которая она могла бы назвать своей любимой, но в этот вечер важно другое — ощущение события, которое разворачивается на твоих глазах, чувство причастности, и это чувство она сполна ощутила.

Еще несколько следующих дней Лиза жила радостью и восхищением от произошедшего, а потом навалилась тоска и слезы. Плакать хотелось от каждого вздоха, от каждого слова, услышанного от других или произнесенного самой. Лиза была невыносима, но ничего не могла изменить — она слишком тревожилась о будущем, не зная, каким же хочет его видеть, и еще ей безумно хотелось, чтобы обо всем узнал Корнилов, чтобы бросил на нее свой ледяной взгляд или накричал на нее, но только, чтобы он знал. Она мечтала, чтобы Алексей увидел ее фото и понял то, что Лиза так хотела ему сказать, или чтобы ее верные охранники, наконец, донесли своему работодателю о переменах в жизни своей подопечной, но, увы… Корнилов не читал глянцевую прессу, а новые телохранители, не будучи связанными с подконтрольными Алексею структурами, не доносили ему о ее жизни ничего. Лиза игнорировала звонки Бруно и через силу заставляла себя выходить из отеля на прогулку вдоль озера, она съедала огромные порции сытных спагетти, забыв о подсчете каллорий, и заказывала третье за день тирамису. Вернувшись в номер, Лиза надевала бесформенный гостиничный халат и, небрежно собрав волосы, могла подолгу смотреть в зеркало на свое отекшее в нелепых подростковых прыщах лицо, ощущая лишние килограммы и покрывающуюся растяжками, несмотря на лучшие крема, кожу. Лиза думала о своем малыше каждую минуту, каждую секунду, давая ему и самой себе обещания, что все у них будет чудесно, она гладила свой округлившийся живот, мечтая как можно скорее ощутить первые шевеления, но пока не ощущала их, находя в этом новый повод для паники. Она должна была обеспечить своему сыну или дочке волшебное будущее, но почему-то перестала верить в то, что это будущее возможно в Москве. Нужно было встряхнуться, вернуться к самой себе — идеальной беременной, но почему-то не получалось — из глаз лились слезы, руки тянулись к меню room-service’а и до боли и отчаяния хотелось, чтобы кто-то был рядом, вполне определенный кто-то…

Приближалось Рождество и Новый год, прежде, будучи свободной и одинокой, Лиза ненавидела Новый год, в ревностно-католической Италии она начинала ненавидеть и Рождество — все неистово готовились к празднику, а ей не хотелось совсем ничего, кроме как свернуться клубочком в огромной казенной постели и уснуть, чувствуя на губах липкий вкус карамельного мороженого, а в спине — легкий дискомфорт от еще чуть подросшего живота.

Лиза открыла глаза — хмурое солнце никак не решалось заглянуть в окно, моросил слабый дождь, 24 декабря — преддверие Рождества. Вечер этого дня Лиза собиралась провести с Бруно, ужиная в том же ресторане, где прошло их первое свидание, а затем, отправиться на театрализованное представление в Кастелло Сфорцеска. Бедный Бруно, решивший поухаживать за беременной женщиной с целым шлейфом проблем, которого она, к тому же, избегала всю последнюю неделю, но отказаться от встречи в рождественский сочельник так и не решилась, но могла отказаться прямо сейчас.

Первый луч солнца скользнул в комнату, наполнив ее радостным сиянием бликов, на смену дождю пришли легкие редкие снежинку, Лиза медленно повернулась на бок — она твердо решила, если в ближайшие дни ребенок не начнет шевелиться, она идет к доктору, и пусть никто не говорит ей, что еще рано.

Нужно сейчас же позвонить Бруно и отказаться от встречи — она не в том настроении и не в том состоянии, чтобы вести с ним дружеский разговор и мучиться от непонимания, приятны ей его прикосновения или нет, хочет она ощущать его дыхание, его нежный шепот или никак не может забыть другой голос и другие ласки. Лиза протянула руку к телефону, лежащему на прикроватной тумбочке, отметив про себя, что нужно немедленно записаться на маникюр, как вдруг ощутила какое-то странное, почти нереальное движение где-то глубоко внутри, как будто легкая щекотка, прикосновение шелковистого перышка к самому сокровенному, что у нее есть. Лиза резко села на постели, откинув спутавшиеся волосы, а ее детка ответила чуть менее деликатным трепыханием в животе.

— Он шевелится, — восторженным шепотом произнесла Лиза, — Шевелится! — рассмеялась она, ласково поглаживая свой живот, а в ответ ощутила еще одно легкое касание, почти невесомое и воздушное.

Лиза осторожно опустилась в большое кресло возле окна, положив руки на живот, — свою самую большую ценность в этом мире, подняла глаза, взглянув на небо, — солнце скрылось, зато на землю падал искрящийся и самый настоящий снег. Она улыбнулась — жизнь снова была прекрасна, и слезам в ней не было места. Лиза взяла телефон и набрала номер Бруно, услышала его облегченный вздох и улыбнулась, почувствовав, как глаза защипало от слез:

— Ты все еще хочешь меня видеть?

— Лиза, конечно, хочу! Ты даже не представляешь как.

— И я хочу. Значит, все по плану: ужин, потом спектакль?

— Да, по плану, — Бруно нерешительно замолчал, и Лиза испугалась, что он хотел отказаться, а соглашается только из вежливости или из жалости к ней, оставшейся одной в чужом городе или в чужой стране. — Стеф требовала, чтобы я не беспокоил тебя и не выдумывал ничего — это ее слова, а я вот все-таки решил предложить: может быть, не пойдем в ресторан и в Кастелло тоже, а ты приедешь на ужин ко мне, ведь настоящее Рождество не должно быть шумным.

Лиза не знала, что ответить, еще пару минут назад, она не знала, хочет ли она вообще впредь видеть Бруно, а теперь собиралась отправиться к нему домой, но нужно было решаться или решать, или и то, и другое вместе.

— Да, хочу, — быстро ответила Лиза, — Так даже лучше. Ты приедешь за мной? — ей так хотелось, чтобы он приехал — было что-то неправильное в том, чтобы ехать на свидание с одним мужчиной под охраной, оплаченной другим.